Достоевский. Литературные прогулки по Невскому проспекту. От Зимнего дворца до Знаменской площади - Борис Николаевич Тихомиров

У Достоевского важные для проблематики его произведений диалоги героев нередко разворачиваются в ресторанах, трактирах и т. п. Вспомним беседу князя Валковского с Иваном Петровичем в ресторане Бореля, в которой прожженный циник, ядовито издеваясь над своим собеседником, излагает ему за ужином свою аморальную философию. Или разговор Алеши и Ивана Карамазовых в трактире «Столичный город» — одну из идейных кульминаций последнего романа Достоевского. В «Подростке» важнейший диалог, в котором Ламберт (одна из вариаций «хищного типа» у Достоевского) цинично соблазняет пьянеющего Аркадия Долгорукого на преступление, постоянно подливая ему шампанского, происходит в задних комнатах Милютиных лавок.

Герои заворачивают в Милютины ряды уже навеселе, после застолья в ресторане «у татар». Вернее, это у Аркадия звенит в голове от трех бокалов шампанского и двух рюмок хереса. Ламберт же лишь изображает, что он тоже подшофе и, преследуя свою тайную цель, почти силой затаскивает Аркадия в лавочку. Тот слабо сопротивляется:

«— Да тут свежие устрицы, видишь, написано. Тут так скверно пахнет…

— Это… милютинская лавка, — поясняет Ламберт, — мы устриц есть не будем, а я тебе дам шампанского…».

«В этой лавке, в задней комнате, действительно можно было есть устрицы, и мы уселись за накрытый скверной, грязной скатертью столик. Ламберт приказал подать шампанского; бокал с холодным золотого цвета вином очутился передо мною и соблазнительно глядел на меня…» — излагает Аркадий в своей исповеди дальнейший ход событий.

Ламберт, один из самых отвратительных персонажей «Подростка», выступает в этом эпизоде как искуситель Аркадия, его, фигурально выражаясь, Мефистофель. Он посвящен в «тайну письма», которым обладает герой и обнаружения которого, как они оба уверены, смертельно боится Катерина Ивановна Ахмакова — женщина, в которую страстно влюблены и Аркадий, и его отец, Версилов. Ламберт, всё подливая и подливая собеседнику шампанского, предлагает ему шантажировать Ахмакову (сам при этом преследуя корыстные цели, рассчитывая получить с подростка тридцать тысяч за посредничество). Эта мысль одновременно и отвратительна, и соблазнительна для Аркадия. «Я сидел как ошалелый, — вспоминает эту сцену в Милютиной лавке герой. — Ни с кем другим никогда я бы не упал до такого глупого разговора. Но тут какая-то сладостная жажда тянула вести его».

Аркадий Долгорукий. Иллюстрация М. Ройтера к роману «Подросток». 1949

Дело в том, что Ламберт выступает в этом эпизоде отнюдь не как стороннее начало, искушающее героя. Незадолго до сцены в «устричном ресторанчике» Аркадий видел сон, в котором он сам шантажировал Ахмакову, а она, боясь рокового письма, соглашалась на «выкуп». И он обладал ею. Подросток потрясен этим сном, в котором обнаружились его самые потаенные и самые «грязные» помыслы. Он узнал, что у него «душа паука». А Ламберт ведет сейчас с ним разговор так, как будто и он знает всё, что открылось Аркадию в этом сне о самом себе. Ламберт играет здесь роль «двойника» героя, грубо и цинично озвучивая сокровенные помыслы самого подростка, которых тот стыдится и соблазнительности которых в себе всемерно сопротивляется. Искусительные слова Ламберта как бы накладываются на один из внутренних голосов, спорящих в душе подростка, усиливают его. Но они же огрубляют и окарикатуривают тайные желания Аркадия, рождая у того противоположный импульс, позволяющий герою освободиться от этого соблазна. Совсем было поддавшись на уговоры Ламберта ехать к нему на квартиру, подросток вдруг решительно порывает со своим искусителем. На Невском у дверей Милютиной лавки происходит такая сцена:

«У пьянеющих людей, но еще не опьяневших совсем, бывают вдруг мгновения самого полного отрезвления.

— Ни за что к тебе не пойду! — твердо и связно проговорил я, насмешливо смотря на него и отстраняя его рукой. <…>

— Не пойду! — повторил я. — Извозчик!

Как раз подскочил извозчик, и я прыгнул в сани.

— Куда ты? Что ты! — завопил Ламберт, в ужаснейшем страхе хватая меня за шубу.

— И не смей за мной, не догоняй! — вскричал я: — не догоняй. — В этот миг как раз тронул извозчик, и шуба моя вырвалась из рук Ламберта».

Разговор за бокалом шампанского Аркадия Долгорукого и Ламберта в задней комнате Милютиной лавки, где «так скверно пахнет» свежими устрицами и сыром, — типичный образчик диалога в романах Достоевского.

Милютины ряды, рождавшие в 1840-е гг. у героя Гоголя капитана Копейкина представление о сказочном мире Шахерезады, в 1870-е гг. в изображении Достоевского превращаются в злачное место, декорацию для разговоров, в которых раскрываются в человеческой душе ее «сатанинские глубины».

Кондитерская швейцарца Ивана Ивановича Излера

Вернемся, однако, на солнечную сторону проспекта и пройдем к одной из старейших построек на Невском — Армянской апостольской церкви Святой Екатерины. Она была возведена в 1770-е гг. по проекту архитектора Ю. М. Фельтена. Два дома (№ 40 и 42), второй из которых был построен одновременно с возведением церкви, образуют как бы своеобразные пропилеи, ведущие к храму со стороны Невского проспекта. О доме № 40 часто пишут, что в конце 1870-х гг. здесь располагались книжный магазин и контора газеты «Новое время» А. С. Суворина.[308] Достоевский был подписчиком «Нового времени»; судя по его записным тетрадям, регулярно читал воскресный фельетон «Недельные очерки и картинки», который под псевдонимом Незнакомец вел в своей газете Алексей Суворин. В этой связи здесь можно было бы коснуться отношений писателя и журналиста, которые далеко не исчерпаны рассказом о воображаемом эпизоде у витрин магазина Дациаро. Однако приведенное утверждение является ошибочным. В доме № 40 магазин «Нового времени» разместился только лишь в конце XIX в., а с 1878 г. он находился также на Невском проспекте, но в доме № 60. Об отношениях же Достоевского и Суворина у нас еще будет повод поговорить, когда мы перейдем на другую сторону Фонтанки.

Сейчас же обратимся ко второму из двух домов Армянской церкви — № 42, который позволит нам вернуться в 1840-е гг., к началу литературной деятельности Достоевского, и вспомнить его самые ранние произведения.

Но раньше — два слова о том, чем славился этот дом среди завсегдатаев Невского проспекта. Еще в пушкинские времена (тогда оба дома Армянской церкви имели № 45) здесь располагалась популярная среди петербуржцев кондитерская Х. Амбиеля, которую в самом конце 1839 г. приобрел служивший некогда в этом же заведении «первым гарсоном» Иоганн Люций (у горожан Иван Иванович) Излер. Молодой, предприимчивый хозяин сразу же поставил дело на широкую ногу, и вскоре кондитерская Излера стала одной из первых в городе, успешно конкурируя с кондитерскими Вольфа и Беранже и Доминика.[309] «У