Приговор - Отохико Кага

Они пришли в контору. Там занималась какими-то служебными делами молодая надзирательница. Оказавшись перед тёплым калорифером, Тикаки вдруг осознал, как сильно продрог, и поднёс к нему закоченевшие руки.

— Извините, что так получилось, — склонила голову начальница зоны. — Мне не надо было входить, когда вы с ней занимались…

— Ничего. Просто состояние у неё достаточно сложное, и не всё можно объяснить. То, что вы говорите, тоже правильно. Вот только… — Тикаки задумался.

Начальница сняла с калорифера чайник и заварила чай. На башне пробили часы. Маленькими пухлыми ручками начальница передала Тикаки чашку чая. Поставить Нацуё Симура диагноз, иначе говоря, навесить на неё ярлык с названием болезни, описанной в любом учебнике психиатрии, проще простого. У неё налицо все симптомы истерической амнезии. Проблема в том, что с ней будет, после того как он поставит диагноз. Начальница зоны склонила голову набок.

— Я хотела спросить, а почему Симура так упорно твердит, что всё забыла, тогда как прекрасно всё помнит?

— Как бы это вам объяснить… Дело в том, что она говорила, находясь в состоянии гипноза, то есть совершенно бессознательно. Под гипнозом она помнит всё, а когда возвращается в обычное состояние, не помнит ничего.

— Но мне показалось, что она это делает нарочно!

— Да, такое впечатление действительно может сложиться, но на самом деле она просто не владеет собой. Можно даже так сказать — у неё хватает сил лишь на то, чтобы помнить о случившемся с ней исключительно в состоянии гипнотического сна.

— Вы говорите, что она делает это во сне, но, простите, может быть, я лезу не в своё дело, но ведь она говорила так же, как говорит всегда.

— Да, на первый взгляд это действительно так. Но вспомните: на самом деле её речь не была вполне естественной. Разве в обычное время она говорит вот так, без остановки, да ещё правильным языком, совсем как телевизионный диктор? Она ведь из провинции и говорить должна соответственно, разве не так?

— Как вам сказать… — Начальница повернулась к склонившейся над столом надзирательнице (именно она-то и встретила Тикаки у входа в женскую зону). — Ты не знаешь, как говорит обычно Симура? У неё что, провинциальный выговор?

— Да, — ответила та, выпрямляясь. — У неё довольно-таки сильный провинциальный выговор. А уж когда она разговаривает с Фусой Судзуки, которая тоже из Акиты, они говорят на таком диалекте, что я вообще ничего не понимаю. Правда, может, они нарочно…

— Вот, пожалуйста, — сказал Тикаки, — значит, она говорила совершенно иначе, чем обычно, на языке, который требовал от неё определённых усилий. Это доказывает, что, когда она говорила, её сознание было отключено, зато включилось подсознание.

— Чудеса! — сказала начальница. В её голосе не было никакой иронии — и что же, вывести её из этого — как его там? — бессознательного состояния трудно?

— Да, довольно трудно. Она очень страдает из-за того, что убила собственных детей, и забыть об этом — для неё счастье. Вот потому-то… — Тикаки помедлил, потом решительно продолжил, — потому-то мне и не хочется её лечить. По-моему, её лучше оставить в её нынешнем состоянии, когда она ничего не помнит.

— Да ведь это просто надувательство! — вдруг воскликнула молодая надзирательница.

Тикаки удивлённо взглянул на неё. Худощавая, с тонкими губами. Осунувшееся личико недоедающей школьницы. Явно не собираясь отступать, она с негодованием смотрела на Тикаки, не обращая внимания на знаки, которые делала ей начальница.

— Нацуё Симура убила троих детей. Она должна это понимать и понести наказание за своё преступление, — чётко и раздельно проговорила она.

— Замолчи, нельзя так говорить с доктором, — поспешила урезонить её начальница.

— Да ничего. Мне интересно, — улыбнулся Тикаки. — Обязательно скажи, что ты думаешь по этому поводу.

— Ну-у… — Молодая надзирательница покраснела, но потом, словно сама на себя рассердившись, заговорила ещё быстрее.

— Эта Симура просто слишком избалована. Сначала её баловал мужчина, от которого она заимела ни больше ни меньше как троих детей, а как только он перестал её баловать, тут же их прикончила. Потом она попыталась пристроиться под крылышко к самому могущественному властителю на свете — смерти, но потерпела неудачу и теперь цепляется за другого покровителя — безумие, рассчитывая, что ей удастся всё забыть. Она эгоистка, думает только о себе. Это возмутительно, этого нельзя допускать!

— Это так… — оправдывающимся тоном сказал Тикаки, ощущая на своём лице жалящий взгляд молодой надзирательницы. — Ты совершенно права. Но можно ведь и посочувствовать страданиям матери, которая дошла до того, что решилась умереть вместе с детьми.

— И ничего эта Симура не страдает. Она просто слезла с одной шеи и пересела на другую — первую, которая ей подвернулась.

— Но ведь женщина существо вообще слабое: чтобы выжить, ей обязательно надо к кому-нибудь прислониться. К тому же в том, что с ней случилось, виновата не только она одна. Тут много всего намешано — бедность, переезд в Токио, мужской эгоизм, одиночество, неотделимое от жизни в большом городе, снисходительное отношение общества к мужчинам, имеющим содержанок…

— Но ведь Симура не единственная, у многих женщин судьба складывается примерно так же. Её ведь никто не заставлял, она сама сделала именно такой выбор. То есть всегда шла на поводу у обстоятельств.

— Шла на поводу у обстоятельств… — Тикаки не сразу нашёл, что ответить. Он сознавал, что молодая надзирательница загнала его в угол, но это его скорее забавляло. Обычно надзиратели, то ли соблюдая субординацию, то ли просто в силу свойственного им равнодушия, не позволяют себе вступать в открытые пререкания с врачами, во всяком случае, Тикаки до сих пор с этим не сталкивался. Он с интересом смотрел, как, следуя за движениями тонких губ, беспрестанно подрагивают — словно живые существа — крылья её носа.

— Симура мастерица выдумывать всякие небылицы. Умеет разжалобить и выставить себя жертвой.

— Ну, я бы не сказал, что всё это выдумки. Её соблазнил безответственный человек, сделал ей троих детей — это-то во всяком случае факт.

— Никто её не обманывал, она стала с ним жить по собственной воле, что касается детей, то у неё были свои причины ими обзаводиться.

— Значит, ты считаешь, что она одна виновата в совершённом преступлении?

— Разумеется. За преступление прежде всего отвечает тот, кто его совершил.

— Знаешь, — вмешалась начальница, — это судьям решать, кто виноват, а кто нет. Тут мы, работники тюрьмы, не имеем права голоса.

— Слушаюсь, — неожиданно покорно кивнула молодая надзирательница.

— И всё же… — Тикаки окинул взглядом обеих женщин и опустил глаза, так и не сумев решить, чью сторону принять. Потом не удержался и быстро заговорил: — Ну, а если говорить о преступлении вообще? Допустим, что какой-то человек совершил убийство. Мы ведь вправе свободно обсуждать, кто в этом виноват, или нет? Мне кажется, что и работникам тюрьмы это не возбраняется.

— Да, но вы ведь говорили о Симура.

— Так ведь и в её деле есть общие для всех преступлений моменты. И если мы встанем на её точку зрения, то есть уясним себе ту обстановку, в которой она конкретно жила, то сможем реконструировать все её действия как совершенно естественные. Когда человеку удаётся реконструировать чьи-то действия, в нём просыпается сочувствие — так уж мы устроены. И в данном случае речь идёт не о том, чтобы простить эту женщину, то есть не о том, чтобы отказаться от её лечения, а прежде всего о том, чтобы суметь увидеть в ней человеческое существо.

— Что-то непонятно, — сказала начальница, а молодая в один голос с ней воскликнула: «Это-то понятно…»

— И что именно тебе понятно? — сердито спросила начальница.

— Сейчас скажу, — ответила молодая надзирательница и без всякого страха посмотрела прямо в глаза начальнице.

— Я понимаю доктора. Но мне кажется, что сочувствовать Симура и одобрительно относиться к её женской слабости — это далеко не одно и то же. Я не считаю, что слабому человеку можно простить всё что угодно.

— Знаешь, хватит уже, перестань, доктор занят…

— Слушаюсь… — послушно кивнула молодая надзирательница и снова склонилась над своими бумагами.

Начальница зоны взяла зонт и поднялась. Тикаки последовал за ней. Она дошла с ним до решётки и смущённо сказала:

— Наверное, вы удивлены? Эта девушка недавно у нас работает, у неё неприятная привычка тут же выкладывать всё, что придёт в голову. Признаться, я побаиваюсь нынешних молодых девиц.

— Ничего страшного. Всё, что она говорила, очень логично и наводит на размышления.

— А что делать с Нацуё Симура?

— Я хотел бы ещё немного за ней понаблюдать. Я отправлю в суд своё заключение в том смысле, что здесь имеет место психогенная реакция.