Мы вместе были в бою - Юрий Смолич

— Пусть вас не удивляет, что история Марички Пахол оказалась известной этой шпионке, находившейся за тридевять земель. Она получила ее из шпионского центра вместе с подлинными документами и даже медальоном Марички.

— А где же теперь настоящая Маричка Пахол? — спросил Стахурский.

— Будьте уверены, что она по-прежнему находится в американском лагере для перемещенных лиц или, вернее, просто в тюрьме. Теперь она уже не нужна англо-американцам. Нужны были ее документы, биография, а больше всего то доверие, на которое она могла рассчитывать у советских людей, знавших ее мужа и слышавших ее историю. Весь расчет у них на этом и построен: на перенесении этого доверия и на нее.

Стахурский подавленно молчал. Мария тихо плакала.

Асланов продолжал:

— Мы можем легко представить себе, как все это было организовано. Заключенный в фашистском лагере, принимавший участие в восстании против немецких захватчиков, — находка для тех, кто хочет вести подрывную работу в нашей стране. Его документы хранят, пока не представится удобный случай использовать. Тогда шпионы получают извещение, что есть, мол, такая-то особа с большими заслугами, пользующаяся доверием среди своих, которая охотно рассказывает про своего фронтового друга иноземца Яна Пахола. Вот вам и находка! И не случайная находка: на память о погибших боевых друзьях, у которых остались близкие, резидент обращает особое внимание. Находка, но Пахола надо на всякий случай убрать. И банде реакционеров поручают уничтожить его. Пахол считается убитым, и старая националистка, гестаповка «Берта» вместе с новой английской кличкой «Леди» получает документы, медальон и историю Марички Пахол. Ей известно, что некий картограф Мария Шевчук питает наилучшие чувства к погибшему Яну Пахолу. Но эта «Леди» — опытная шпионка и действует осмотрительно. Она не является прямо к Марии Шевчук, а добивается того, чтобы Мария Шевчук сама на нее наткнулась, — максимальная маскировка! Когда ей предлагают работу из других учреждений, она отказывается или обещает подумать и терпеливо ждет, чтобы Мария Шевчук наткнулась случайно на ее фамилию. Вот и все. Дальнейшее вам известно. Все сделано как будто чисто. А на самом деле целых два провала. Во-первых, Ян Пахол жив. И второе — мнимая Маричка не дала согласия ни одному учреждению, предлагавшему ей работу, кроме того, где впоследствии была украдена карта. Эти обстоятельства и дали возможность следственным органам распутать клубок… Представляешь себе эту историю, товарищ Мария?

— Да, — тихо ответила Мария.

— Ну вот, — снова суровым голосом произнес Асланов. — По твоему делу я буду докладывать на бюро. Ты, конечно, должна получить взыскание. Это тебе будет уроком на будущее. — Он несколько мгновений помолчал. — А теперь успокойся, возьми себя в руки, нам еще надо потолковать с тобой.

Мария подняла голову.

Асланов продолжал:

— Пойманный на границе «вояжер» особого интереса не представляет. Он просто связной, а эти типы редко знают что-нибудь кроме того, что им приказано передать в том или ином месте. Это местный житель из бывших баев — кочевников, в группе работал в качестве чернорабочего. «Леди» могла его просто купить. Он хорошо знал дороги к границе, так как еще в детстве вместе с отцом перегонял табуны в Синь-Цзянь и Афганистан. Но следственным органам остался неизвестным тот, кто разузнал об отношении Марии Шевчук к боевому товарищу Яну Пахолу. Кому ты рассказывала про Пахола и его жену, про ваши боевые дела и историю Марички в концлагере?

Мария долго молчала, потом с трудом ответила:

— Всем…

Асланов сокрушенно произнес:

— Да… это очень скверная штука — излишняя болтливость. Однако тебе нужно вспомнить всех, кому ты рассказывала о Пахоле.

— Хорошо, — прошептала Мария, — я постараюсь.

Асланов встал, вышел из-за стола и протянул руку Марии:

— Будь здорова.

Мария пожала ему руку, не глядя на него. Стыд сковывал ее.

— Спасибо, товарищ Стахурский! Будьте здоровы. Погуляйте здесь у нас: Средняя Азия так прекрасна!

Стахурский и Мария вышли.

Они шли по коридору рядом, но Мария отворачивала лицо. Стахурский слышал, как она быстро и порывисто дышала. И он не мог разобраться в своих чувствах. Это были очень смутные чувства: словно Мария была ему совсем мало знакома — они так давно не виделись, что он отвык от нее, и, встретив, увидел ее совсем не такой, какой знал раньше. Но она была ему и необычайно близкой, родной — более родного человека у него не было. Он осуждал ее, но ее боль была и его болью.

Они вышли на улицу.

Солнце ударило им прямо в глаза и ослепило. Оно было таким горячим и ярким, среднеазиатское солнце! Ощущение сверкающих и слепящих лучей было таким неожиданным и сильным, что они несколько мгновений, зажмурившись, постояли на месте. Солнечное тепло окутывало их.

— Ух! — глубоко и шумно вздохнула Мария.

И они пошли по тротуару.

Теперь солнечные лучи уже не слепили их — тень ветвистых карагачей нависла над ними. И Стахурский сразу увидел — немного поодаль, на углу, около тротуара, стоит коляска на легких велосипедных колесах, и в ней, держась за блестящую никелированную рукоятку — солнечные зайчики играли на ней, — сидит инвалид.

Он смотрел сюда, на подъезд, и сразу увидел вышедшего Стахурского. Он даже подпрыгнул на своем сиденье, дернул ручку, закрутил ею изо всех сил своей единственной рукой и покатил им навстречу.

Он ехал быстро — коляска была легкая, под колесами стлался ровный асфальт, — и кричал на всю улицу, так, что, вероятно, слышно было в горах:

— Эй-эй! Братья славяне!

Он был казах Но «братья славяне» — так привыкли говорить там, на войне, после того как наши войска перешли границу и боевым походом двинулись по землям Европы, освобождая славянский мир от фашистских захватчиков. Так тогда говорили бойцы, так говорил он и теперь.

Стахурский и Мария стояли, ожидая его. Стахурский улыбнулся ему навстречу. Мария смотрела недоумевающе.

Инвалид подъехал и затормозил свою коляску.

— Ну вот! — закричал он на всю улицу. — Я же тебе говорил!

Он радостно засмеялся и протянул руку Марии.

— Познакомимся, — сказал он. — Абдильда Кулиев, гвардии старший сержант. — Он потряс ей руку изо всей силы. — Я знал, что ты сейчас выйдешь, и ему это сказал. Будь здорова!

— Спасибо, — сказала Мария. Уголки ее губ задрожали.

Она положила руку на плечо Абдильды, на то плечо, где когда-то и у него была рука, и крепко пожала это плечо. Она не спросила ничего, она поняла и так.

Абдильда тоже ни о чем не спрашивал.

И они пошли. Стахурский и Мария шли по тротуару, Абдильда ехал рядом, у обочины мостовой, словно держал с ними равнение в строю, и глядел прямо перед собой.

Чудесный весенний день стоял вокруг. Синий шатер неба ослепительно сиял, пронизанный солнечным блеском. Тень ветвистых карагачей защищала от зноя. Звонкие арыки журчали с обеих сторон.

На углу Абдильда торжественно сказал:

— Братья славяне, вы идите в парк, к голубому киоску, а я поеду вперед и все приготовлю. Это будет не той, но мы выпьем за ваше здоровье.

Они пожали руки, и Абдильда поехал вперед. Отъехав несколько шагов, он оглянулся и помахал рукой. Мария и Стахурский ответили ему.

Мария и Стахурский остались вдвоем. Вокруг шумела улица, люди проходили мимо или обгоняли их, но они все-таки были только вдвоем. Мария стояла перед Стахурским, опустив глаза, грудь ее порывисто вздымалась. Носком туфли она ковыряла камешек в мягком разогретом асфальте.

— Не порть асфальт, — сказал Стахурский.

Она покраснела и, наконец, подняла глаза.

— Здравствуй! — сказала она.

— Ну, здравствуй! — ответил Стахурский.

А помнишь…

До парка можно было дойти в двадцать минут, но они шли не меньше часа. Им не хотелось спешить, они наконец встретились и сейчас им хотелось побыть вдвоем. Только что им было очень тяжело, а теперь пришло облегчение.

Они шли по асфальтированной мостовой широкой и невероятно длинной улицы — аллеи — без начала и без конца, высокие деревья выстроились по обе стороны улицы двумя нескончаемыми шеренгами. Арыки звонко журчали вдоль тротуаров. Был апрель, и цвел, казалось, весь мир. Через ограды усадеб свисали лиловые кисти густой сирени, над ними высились стройные лозы белого жасмина, а дальше, в глубине садов, розовыми клубами замершего дыма переливались соцветия абрикосов и яблонь…

Они шли рядом — полшага не было между ними, плечи их порой, покачиваясь, соприкасались.

Солнце стояло прямо над головой, но они не чувствовали зноя: отрадная прохлада струилась в долину с далеких вершин Ала-Тау.

Так они дошли до берега Алмаатинки. Не сговариваясь, они остановились на обрыве и стояли над быстрой шумливой рекой, над бурными волнами, — покой, наконец, входил в их смятенные души. И они молчали.