Лучший коп Мегаполиса - Лариса Куницына

сильнее себя? — спросила я. — Не хочешь ничего говорить? Пусть так. Молчи. Я и без того всё вижу и всё знаю. Ты даже представить себе не можешь, сколько сильных и твёрдых мужчин приходили ко мне только для того, чтоб посидеть рядом, опустив голову. Некоторые были так же горды как ты, иные не находили слов, а были и та­кие, у которых просто не хватало сил, чтобы что-нибудь сказать. Так было, так есть и так будет. В этой галактике миллиарды отважных воинов переживают такие минуты, но всё проходит, и они снова встают, зажав волю в кулак, загнав страх в самые дальние закоулки души, они снова берутся за дело, и их сердца как факелы освещают путь, забыв об обиде и поднявшись над местью. Ты всё сможешь, мой любимый, потому что ты — один из них, один из тех, на ком держится этот мир.

Он посмотрел на меня исподлобья.

— И ты веришь во всё это?

— Я знаю, что это так, — пожала плечами я.

— Да, конечно, я вывернусь и на этот раз. Наверно я действи­тельно устал, и этот последний удар был слишком тяжёл. В какой-то момент мне показалось, что, и правда, нет смысла жить дальше, если я уже не я, если старый соратник по борьбе вкладывает нож в мои ру­ки, если с плеч едва не срывают погоны… — он неожиданно усмехнулся. — И всё же, вы, земляне — отличные ребята. Ты, Клайд, Джули… Ни один из вас, ни на минуту не задумался, вставая на мою сторону.

— Мы древняя мудрая раса. К тому же страшно сентиментальная и привязчивая, хотя и с холодной кровью. У нас гипертрофированное чувство ответственности за всех и за всё. Нас всё касается, и мы везде лезем. И если факты не совпадают с нашим внутренним убеждением, тем ху­же для фактов.

— А как насчёт «Платон мне друг, но истина дороже»? — насмешливо поинтересовался он.

— Но ведь Платон — всё-таки друг! — рассмеялась я. — Ну вот, мой хороший, ты и ожил.

— И всё же, как насчёт Платона? — не унимался он. — Торсум всегда меня терпеть не мог, но никогда не вставлял палки в колёса, со­лидарность старых вояк была превыше всего, потому что нас сближало дело. Потом оказалось, что я, якобы, не прав, я нарушил закон. И, хотя он понимал, что я в этом нисколько не повинен, он без сомнений и сожалений предложил мне радикальное средство.

— Ну что ты вцепился в этого Торсума? Я не понимаю его и не знаю, почему он это сделал. Если честно, мне кажется, что он пытался подставить тебя, чтоб скрыть собственный провал.

— Нет! — воскликнул Лонго. — Ты пойми! Это не тот слу­чай! Существует железное правило! Закон гор. За каждое нарушение распла­та неминуема независимо от вины. За любой шаг в сторону — изгнание. За предательство — смерть. Вот и получается «Платон мне друг, но истина дороже». Разве могут два друга думать по-разному? Разве может человек защищать неправого?

— Расплата за нарушение независимо от вины… Это закон кармы, закон природы, закон мироздания. Космос холоден, математически точен и бездушен. Он наказывает за любое отступление от своих правил. Это его истина, лишённая эмоций и чувств. А человек слаб, он беззащи­тен перед колёсами мироздания, которые перемалывают судьбы, как щебень на дороге. Он бы просто не выжил, если б был один. Но нас мно­го, мы помогаем друг другу, мы вытаскиваем друг друга из-под колёс, мы прощаем там, где не простил бы космос, и поэтому мы живём.

— Значит, вами движут высокие цели! — провозгласил он с оттен­ком разочарования. — А заодно и ваше земное чувство противоречия. Нужно обязательно помешать нехорошему великому Космосу и выдернуть какого-то конкретного парня из-под колёс.

— Как только ты начинаешь рассуждать на философские темы, ты становишься похож на ребёнка, — рассмеялась я. — Ну конечно никто и не думал о великих целях, нарушая законы Колонии иоказывая тебе помощь. Я могу точно сказать, что толкнуло на это меня, и не ошибусь если скажу, что нечто подобное испытывали и Клайд с Джулиано.

— Что именно?

— Я говорю только о себе, — предупредила я.

— Ну конечно!

— Я влезла в это дело по двум причинам: первая и главная: я безумно тебя люблю, а потому просто не могла поступить иначе.

— Элемент самопожертвования, да? — улыбнулся он. — А вторая и не главная?

— Очень маленькая инизменная. Обыкновенный эгоизм.

— То есть?

— Я впоследствии хочу спокойно спать по ночам, не терзаясь угрызениями совести, что бросила тебя в беде.

Он рассмеялся и покачал головой.

— У тебя даже эгоизм служит великим целям!

— Хватит философствовать! — заявила я. — Я хочу спать, но в этой чёртовой пещере собачий холод. Ночевать в капсуле ты мне почему-то не даёшь. В таком случае, вставай и пойдём со мной. Будешь мне вместо грелки.

— А почему не вместо батареи парового отопления? — съязвил он.

— Потому что обниматься с батареей — это всё равно, что целоваться с кофеваркой. Это свидетельствует об отклонении в психике и от этого лечат.

Он со смехом обнял меня и поцеловал.

— О, звёзды! — воскликнула я, изображая возмущение. — Не мужчина, а дикобраз! Ты же колючий, как кактус! Никогда не слышал, что на свете существуют бритвы? Это же ужасно! У меня такая нежная кожа! Ты же меня исцарапаешь!

— Бритва героически погибла под обломками пентхауза, — с легким злорадством сообщил он. — Так что придётся выбирать: либо мертвецкий холод, либо живой и достаточно горячий дикобраз.

Я уже вскочила на ноги и теперь с нерешительным выражением косилась то на Лонго, то на чёрный провал пещеры.

— Ладно, — сокрушённо вздохнула я. — Придётся немного потерпеть. Сколько раз я замечала: если достаточно долго болтаешься в космосе, где холодно и одиноко, то рано или поздно дойдёшь до такой кондиции, что со щенячьим восторгом кинешься навстречу крокодилу, не то, что дикобразу.

Повернувшись, я пошла в пещеру. Пройдя несколько метров в темноте, остановилась и прислушалась. Сзади раздались лёгкие, почти беззвучные шаги, затылком я ощутила тёплое дыхание и невидимые горячие руки сомкнулись у меня на груди.

V

Весь день мы спали или возились с автоматикой флаера, настраи­вая барахливший биосканер и гоняя рацию, которая передавала нам