Кольцо леди Дианы - Ольга Тарасевич

Интервью – и в качестве журналиста, и в качестве интервьюируемой, критика на книги, новостные заметки…

Вронская быстро пробежала глазами текст и прошептала:

– Теперь я знаю, чем вчера занимался мой любимый мальчик. Собирал на меня досье в Интернете. Ну да, во всем должен быть порядок! Как он меня умиляет.

Она прокрутила страницу вниз, глаза снова заскользили по строчкам.

«1. Лика – красивая женщина с хорошим образованием и собственными высокими доходами. Плюсы: соответствует моему статусу. Минусы: независима от моего финансирования, потенциально привлекательна в глазах других партнеров.

2. У нее есть дочь. Плюсы: ребенок достаточно взрослый и, наверное, уже не шумный, девочки легче идут на контакт. Минусы: это не мой ребенок.

3. Притягивающая сексуальность. Я ее хотел! Мне нравилось ее трогать! Меня не раздражало, когда она меня целовала! Я ЗАХОТЕЛ ЕЕ УВИДЕТЬ!!! Означает ли все это, что я поправляюсь в принципе или новые реакции связаны именно с этой женщиной?

4. Все люди создают семью. Я – человек, следовательно, тоже должен жить не один. Впервые я встретил женщину, чье присутствие рядом не вызывает во мне раздражения. Большая половина моей жизни прожита, с возрастом шансы на создание семьи уменьшаются, значит, этот вариант – Лику Вронскую – надо проанализировать самым серьезным образом…»

Первая реакция Лики на прочитанное – возмущение. Судорожно заметались гневные мысли: «Циник, прагматик, все-то он прикинул! Да разве можно так относиться к чувствам, анализировать их по пунктам, словно договор…» Потом сознание выхватило слово «поправляюсь», быстро прокомментировало: «От чего это он поправляется? Он пишет «нравилось ее трогать», «меня не раздражало, когда она меня целовала».

Лика откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, чувствуя, как память лихорадочно пытается выстроить причинно-следственные связи, что-то вытащить из своих закоулков, сделать особенно важный вывод.

Гонка ассоциаций становилась все стремительнее.

Чистота, порядок… Правила… Чужие прикосновения раздражают…

– Нет! – застонала Вронская и стала лихорадочно просматривать содержимое дисков компьютера. Там, похоже, были только папки с рабочей информацией: «анализ курсообразования», «волны элиота». – Не могу вспомнить, не могу!

Раздраженная, она стала открывать ящики стола, просматривать распечатки графиков.

И вдруг замерла: в нижнем ящике, прямо на стопке бумаг, засияли знакомые бриллианты.

Кольцо леди Дианы!

Оно лежало в столе Павла Егорова…

И в ту же секунду в мозгу, как молния, полыхнуло: «Аутизм».

«О господи! – Лика схватилась за голову, которая от напряжения, сменившегося диким ужасом, казалось, вот-вот развалится на куски. – Нет, этого не может быть! Я знакомилась с подробностями именно этой болезни, потому что мне хотелось придумать отрицательный персонаж с нарушениями психики. Но я отказалась от этой идеи, потому что мне показалось, что это слишком серьезное заболевание и оно бросается в глаза окружающим. А потом я посмотрела фильм «Человек дождя» и окончательно поняла – не подходит. Герой Дастина Хофмана выглядел милым, но все-таки дурачком, пусть и с уникальными способностями. Мне же был нужен персонаж, состояние которого не вызовет первоначального подозрения у читателя… А Павел… Да, на первый взгляд совпадений много. У него стальные нервы – я помню, как он легко оставался спокойным, когда я играла на «Торексе», меня всю трясло от напряжения, а он был невозмутим. У людей, страдающих аутизмом, нет эмоций в нашем понимании этого слова. У них другая любовь, другое нервное напряжение. Поэтому Павел так легко зарабатывает там, где многие теряют: его мозг мощнее, чем у здорового человека, и он не нервничает. А его лицо… Спокойно-безмятежное, практически лишенное мимики, все время свидетельствующее о расслабленном удовлетворении. Конечно, у него почти нет эмоций! Так вот в чем причина той странной невозмутимости, на которую я сразу обратила внимание! А его склонность к порядку! Аутисты действительно в своем пристрастии к порядку доходят до абсурда… Но Павел же выглядит совершенно адекватным: развитая речь, осмысленный взгляд, соответствующее общепринятым нормам поведение. Хотя… Он ведь нагишом разгуливал перед домработницей. Не чувствовал стыда и смущения. Да, все-таки есть странности в его манерах, есть пугающие совпадения. А откуда у него кольцо принцессы Дианы? Он был в сговоре с актерами? Убил Ленку и забрал бриллианты? Тогда зачем оставлять у себя улику? Может, он и с отклонениями – но мозг у него работает круче компьютера, он все время настроен на волну аналитики и просто не мог совершить настолько непродуманный поступок… Ничего не понимаю…»

Трясущимися руками Лика вытащила из кармана джинсов мобильник и нашла в телефонной книге номер своего приятеля – судебного психиатра.

Надо с ним поговорить, срочно.

Все это может быть слишком опасным…

Транспортный поток, текущий по шоссе, впервые не раздражал Павла Егорова. Он осматривался по сторонам – впереди желтые «Жигули», сзади старенький грязный, похоже, синий «бумер», по бокам – светло-бежевый Lexus и вишневая Mazda – и с удивлением понимал: все изменилось. Вроде ему больше не хочется, чтобы все машины были отсортированы по цвету или марке. Конечно, это было бы желательно, больше порядка. Но нет тем не менее обычного мучительного, как зубная боль, раздражения. Оно отсутствует! И от этого на душе так легко, и кажется, что даже не едешь – паришь высоко в прозрачном морозном воздухе.

«Я поправился? Во всяком случае, наверное, поправляюсь, – рассуждал Павел, перестраиваясь из полосы в полосу, очень точно, но на скорости не выше шестидесяти километров в час. – А ведь врачи говорили – это навсегда. Что они знают! Я здоров. И, может, даже влюблен. Влюблен?.. Наверное, я смогу со временем жениться на Лике. Во всяком случае, она почти научилась аккуратно ставить обувь на коврик, а после того как принимает душ, развешивает полотенце на сушилке. И мне действительно нравится ее трогать и нравится, когда она трогает меня. Это было так странно: знакомы мало, в ресторан не ходили, я не дарил ей цветов. То есть я собирался все это сделать. Но только желание к ней прикоснуться, быстро, немедленно – было таким сильным, что я не справился, и это очень-очень странно…»

…Нет ничего хуже прикосновений. Особенно в детстве. От маминых поцелуев становится так неуютно, нестерпимо, до боли. Спрятаться бы от них. Но чем больше пытаешься уклониться, тем больше всего этого кошмара – прикосновений рук, чмоканья, дурацких игрушек. Постоянная боль от чужого тактильного вмешательства, она выплескивается истошным криком. Но очень быстро приходит понимание – кричать нельзя, от этого будет только хуже. Спасение в молчании. Лишь тогда меньше трогают и целуют.

Какое облегчение – правильные игрушки. Их можно выкладывать в определенном порядке. Красные кубики к красным, синие к синим. Или раскладывать игрушки по увеличении размеров: сначала солдатика, потом кубик, за ним пистолет, машинку. «Какой тихий ребенок. Играет себе и играет, не шумит, не плачет», – умиляются друзья родителей. И тянутся своими руками, губами, невыносимо пачкают кожу. Только сразу тереть щеки и ладони не стоит, надо дождаться, пока вся эта взрослая грязная масса уйдет подальше.

– Пашенька, скажи, ма-ма, – уже привычное почти не раздражающее мамино лицо озабочено. – Ма-ма, ма-ма! Пашенька, сынок… Повторяй за мной. – Она поворачивается к отцу, украдкой смахивает слезы. – Что нам делать?

Мальчику уже два года, он не говорит, вообще не говорит!

Повторять за мамой, говорить – ничего этого не хотелось. Глупости какие-то, мама, папа. На карнизе шторы крепятся двадцатью семью колечками, в кроватке с одной стороны восемь палочек, а с другой только семь (одна сломалась), на секции двенадцать золотистых ручек, у стола четыре ножки… Вот это интересно! Слова – нет, совершенно не привлекают. Ма-ма, па-па, Паша – зачем ерунду талдычить, если и так все ясно. Мама – это мама, папа – это папа, а Паша – это мальчик, который лежит в кроватке, а в нем есть еще кто-то, тот, кто думает, считает и приводит игрушки в порядок.

Говорить потом все-таки пришлось. Заставили, принесли в просторную комнату, стены которой были отделаны светло-зеленой кафельной плиткой (сорок восемь штук), с кушеткой (одна штука), столом (одна штука) и стульями (три штуки). В этой комнате находилась тетенька в белом халате, и она не понимала, что нельзя ставить рядом пирамидку и грузовик, а еще трогала, прикасалась, требовала:

– Не говори: «Паша пошел». Говори: «Я пошел», – твердила тетенька.

Разумеется, это было полным бредом. Пойти может только Паша, потому что «я» находится внутри Паши, а куда он может пойти сам? Никуда – ходит Паша, «я» считает шаги.