Юность, 1974-8 - журнал «Юность»
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не выйдешь — на нож станешь, — пригрозили ему фразой, которую потом в «Чести» Генка Лызлов сказал Антону.
Он пошел, но с твердым намерением порвать «с ними». И порвал. Ему грозили, его били и в конце концов отпустили: «Только смотри: продашь (значит, выдашь) — у матери под юбкой найдем».
Имя другого «героя» я не помню, а фальшивого имени назвать не могу. Встретил я его в Московском планетарии на каком-то занятии вроде клуба юных астрономов, где он председательствовал. Он меня заинтересовал, мы подружились, он даже оставил у меня две общие тетради своих дневников и рассказал о своей совсем короткой, но уже довольно драматической жизни. Он тоже входил в какую-то темную компанию вроде «господ удавов», но попал со школой на лекцию в планетарий, увлекся астрономией и об «удавах» забыл. Но они не забыли. Они завели его как-то на задний двор, стали бить, а потом приставили к горлу нож.
— И я подумал, — рассказывал он мне, — ну, ладно! Будь что будет, а к ним я больше не пойду.
— Ну и чем же кончилось? — спросил я.
— Дали мне по шее и отпустили.
Потом этот паренек стал работать в области космонавтики.
Значит, что же нужно, чтобы разорвать этот узкий, затягивающий тебя круг? Убежденность. Решительность и твердость. Воля. А иначе…
Что же? Посмотрим и на это «иначе»; нужно видеть и ее, эту другую перспективу жизни.
«До 27 лет я был и воином, и выпускником школы, и студентом-заочником, и директором школы-восьмилетки, и комсомольским работником, и… спившимся человеком. Я был не рад себе. Иду, бывало, по улице вечером, опухший, растерзанный, мокрый. Идет дождь, темно. В окнах домов горят огни, в каждом — свой мир, своя жизнь, свое счастье. А ты в одном пиджачишке станешь около забора, прячась от осеннего дождя, и смотришь на них, эти огни. И ты никому, никуда ье нужен. И не к кому зайти. Никто не пустит. Даже знакомые, бывшие товарищи, коллеги, даже родные отвернутся. Набегают слезы бессилия, беспомощности, и ты снова направляешь свои стопы туда же — к пивному ларьку. И вот финал — колония строгого режима. Шесть лет вычеркнуты из жизни».
А вот передо мной большая папка писем с общей надписью: «Горе-люди». Тут и те, кто переступил черту закона, и те, кто не успел еще этого сделать, но вступил в «перпендикулярные» отношения с жизнью, тут и мутноглазые «алкаши», как народ сокращенно перекрестил длинное слово «алкоголики», и те, наоборот, которые жалуются, что «вся беда в том, что я непьющий, а кругом одна пьянь, и я не знаю, как от нее отбиться»; тут и пустившиеся по всем виражам жизни в поисках мимолетного и краткосрочного «утиль-счастья» («Влюбился я до полного абсолюта, и вся моя жизнь винтом пошла, ну и что? Я хочу пожить, пока молод»); тут и тлеющие души типа: «Ответьте мне — отношусь ли я к человеческому роду?» или «Мою душу трактором переехало», «Душа моя, как осенний безлиственный лес, голая».
Голый человек на голой земле? Плохо. Зябко. И очень опасно. К таким-то и подкрадывается зло.
Хотя нет, оно не подкрадывается, оно нас окружает, как вы и сами пишете в своем письме, потому что жизнь не волшебная сказка, а поле битвы. Только одни в этой битве борются за себя, за узкое, корыстное, низкое, низменное, а другие — тоже за свое, но благородное и высокое. В этом противоречие и в этом единство. «Если я не за себя, то кто же за меня? Но если я только за себя — зачем я?» — сказал кто-то из мудрых. И в этом — грань жизни, по которой нужно пройти и не оступиться.
А вы оступились и за это расплачиваетесь — жизнь в этом отношении аккуратна. «Но ведь мы были не изолированы от общества, находясь на свободе, — пытаетесь вы теперь оправдать свои ошибки. — На нас оказывали свое влияние как люди с правильным взглядом на жизнь, так и другие — воры, пьяницы, тунеядцы».
Почему же вы выбрали то, а не это? В этом и весь вопрос.
Но вы делаете еще одну попытку уйти от своей, личной ответственности и переложить ее на общество. «Говорят и пишут, что все хорошо в нашем обществе, а на самом деле, в действительности, все куда сложнее».
Конечно, сложнее! И только неумные или недобросовестные люди могут говорить, что все везде хорошо. Далеко не все! Да и может ли быть где-то когда-то, чтобы все было хорошо, потому что это означало бы предел и даже конец развитию. Потому что не только правда живет на свете, но и кривда, не только добро, но и зло, и люди не все добрые и не все ведут себя, как должно, — так устроена жизнь. А как из этого жизненного переплетения выбрать добро и отвергнуть зло — в этом и задача человека, его ума и совести.
И здесь мне хочется привести слова одной старой и мудрой женщины:
— Вы ищете добрых людей и, наталкиваясь на злых, обижаетесь на всех. А вы попробуйте искать злых по-настоящему и тогда увидите, как много вокруг нас людей добрых.
Я не верю в то, что молодой человек в 15–16 лет не знает, что хорошо, что плохо. По-моему, в свои критические моменты он решает другой вопрос: можно или нельзя? Разрешает он себе сделать то-то и то-то или не разрешает? И я думаю, что плохих-то людей у нас, может быть, не так много, а вот слабых, неустойчивых, податливых — достаточно, чтобы портить жизнь и себе и другим. Значит, вопрос опять-таки сводится к человеку: мужественный пеняет на себя, а малодушный — на других. А правду не ищут, правду делают так же, как и добро, и счастье, и вообще жизнь.
И я уверен, что то же самое, только другими словами, внушают вам и учителя и воспитатели, которым вы почему-то не верите, думая, что они «туманят» вам головы. Напрасно не верите. Конечно, есть разные учителя, как и вообще разные люди, но за этим «разным» не нужно упускать общее. А общее, я уверен, у них одно: помочь вам в том, что вы и ищете: «выработать в себе все хорошие человеческие качества — трудолюбие, порядочность, честность». Разве не так?
Я не успел закончить ответ на «письмо шестнадцати», как получил другое — от девушки, второй раз оказавшейся в заключении. Письмо тоже крайне интересное, с одной стороны, отвечающее на многое из этого «письма шестнадцати», а с другой — ставящее и анализирующее новые вопросы.
«…Родилась я 27 августа 1956 года. С 8 месяцев и до 14 лет воспитывалась у бабушки. До седьмого класса училась только на 4 и 5. С 14 до 15 лет жила у матери. И за этот год моя успеваемость резко снизилась. Мать — женщина легкого поведения. И я скорее для нее была подружкой, нежели дочерью, а может быть, и хуже. Мы вместе ходили в рестораны, кафе. Сначала мне это нравилось. Но ведь даже от веселья и праздности устаешь. Скоро я начала понимать, что все это к хорошему не приведет. Я понимала, что, если я и дальше буду жить в этой среде, может случиться непоправимое. И оно случилось. Мать, боясь огласки, а больше, пожалуй, что я наделаю глупостей, так как я не представляла для себя дальнейшей нормальной жизни, решила выдать меня за того человека замуж.
Но я даже не знала, как зовут его. А могла ли я любить его? Конечно же, нет. Он был противен мне, я презирала его и ненавидела.
Я вернулась к бабушке. Поступила в кулинарное училище. Училась с увлечением. Была профсоюзным организатором группы. Казалось, все хорошо.
Прошел год. И вот тут началось. Я стала поздно возвращаться домой. А порой и вообще не приходить ночевать. Хотелось погулять. Но ведь всему должен быть предел. Ведь можно бы погулять даже с молодым человеком и вовремя вернуться домой. Но мне казалось, что я буду несовременной девушкой, если в 10–11 часов буду уходить с вечеринок, с прогулок Это были неправильные понятия. Но тогда я этого не хотела понимать. Естественно, что мое поведение вызывало ссоры, скандалы, конфликты. Кончилось тем, что я ушла от бабушки. Ну, а тут и пошло. Одна кража, вторая, третья… Суд. Приговорили меня к двум годам лишения свободы.
Как и многие другие в моем положении, я искала виновных в своей судьбе, усердно обходя себя. Я считала себя несчастной, считала, что виноваты все» кроме меня. Это и мать, которая познакомила меня с миром ресторанов. И бабушка, которая не хотела понять, что я молода и хочу погулять, поразвлечься. Это и судьи, которые не хотели мне поверить и простить. Через два дня после суда объявили Указ об амнистии. По этому Указу я освободилась.
Дома (я вновь вернулась к бабушке) меня встретили очень хорошо. Она простила мне то, что даже я себе не могла простить. Она делала все, чтобы я была человеком. Мне нужно было быть благодарной, а я обвиняла ее даже за то, что она мне простила. Освободившись, я думала: «Все. Даже иголки чужой не возьму». Я была уверена в себе больше чем на сто процентов. Но… через две недели я вновь оказалась на нарах.
Почему так случилось? Вот уже год, как изо дня в день я задаю себе этот вопрос. Моя бабушка за свои 65 лет копейки чужой не взяла и меня всю свою жизнь учила жить и честно и справедливо. Но как же случилось, что я вдруг опять оказалась на скамье подсудимых? Ведь преступниками не рождаются, а становятся. И становятся не в момент преступления, а гораздо раньше. И мне очень важно понять, разобраться в этом. Если я смогу понять, значит, есть надежда, что я никогда больше не буду здесь, а главное, могу уберечь своих будущих детей от подобной судьбы.