Русская идея от Николая I до Путина. Книга IV-2000-2016 - Александр Львович Янов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отступление в прошлое
И еще была в том Московском государстве практически неограниченная свобода слова. Нестяжатели открыто отстаивали Юрьев день и беспощадно разоблачали наследницу Орды Церковь (см. Приложение 1 «Так начиналась Россия»). Предшественники московитских фундаменталистов «иосифляне» (по имени их лидера Иосифа Волоцкого, игумена Волоколамского монастыря) в свою очередь не менее открыто поносили власть, потворствовавшую нестяжателям.
Еще в 1889 году М. А. Дьяконов обратил внимание на то, что именно Иосифу принадлежал «революционный тезис о правомерности восстания против государственной власти», отступившей от своей главной задачи — защиты церкви. И выдвинул свой тезис Иосиф вовсе не в каком-то самиздатском манускрипте, а в публичном и широко распространявшемся сочинении. Как видим, была эта полемика очень даже всерьез. Тем более что «противоположность между заволжскими нестяжателями и иосифлянами, как заметил Т.П. Федотов, была поистине огромна, как в самом направлении духовной жизни, так и в социальных выводах».
Иосиф само собой объяснял эту противоположность без затей: еретики эти нестяжатели, жидовствующие, чародеи — и все, набрались западного духа, вот и подрывают святое святых православия (в которое в первых строках, разумеется, входило монастырское землевладение). Больше всего беспокоило Иосифа то, что давно уже вышла эта ересь за пределы церковного спора, на улицу вынесли его нестяжатели. И вот результат. «С того времени, как солнце православия воссияло в земле нашей, — писал он, — у нас никогда не бывало такой ереси. В домах, на дорогах, на рынке все — иноки и миряне — с сомнением рассуждают о вере, основываясь не на учении пророков, апостолов и святых отцов, а на словах еретиков, отступников христианства, с ними дружатся, учатся у них жидовству».
А власть что же? На ее глазах подрывают основы, а она молчит? То, что Иосиф не мог объяснить это иначе, чем чародейством, понятно. Все-таки XV век, Средневековье. Но то, что никакого другого объяснения не находят поведению власти и в XX веке обескураженные историки церкви (все как один, конечно, на стороне Иосифа), уже, согласитесь, странно.
Сошлюсь лишь на крупнейшего из них Антона Владимировича Карташева. Казалось бы, член партии Народной свободы, министр Временного правительства после Февраля, уж для него-то слово «либерал» не должно было служить синонимом слова «чародей». Но и он туда же. Чародея усмотрел в великом дьяке, министре иностранных дел Ивана III Федоре Курицине, которого, впрочем, как и все его коллеги, презрительно окрестил либералом. Но вот Карташев: «Странный либерализм Москвы проистекал от временной “диктатуры сердца” Ф. Курицина. Чарами его секретного салона увлекался сам великий князь и его невестка, вдова старшего сына Елена Стефановна. Лукавым прикрытием их свободомыслия служила идеалистическая проповедь свободной религиозной совести целой школы заволжских старцев [нестяжателей]». Гласность, стало быть, ничем, кроме «прикрытия», «чар» и «лукавства» объяснить не могут и современные апологеты фундаменталистского иосифлянства.
Для того я, собственно, это и пишу, чтобы убедить сегодняшних своих единомышленников, что никакого «тысячелетнего рабства» в прошлом России не было, что не я придумал «Европейское столетие России». Не верите мне, поверьте им, тем. кто никак уж не заинтересован в признании, что в ХУ-ХУ1 веках, на самой заре российской государственности, перед нами была живая европейская страна — не только без крепостного рабства, но и с открытостью миру, и с гласностью. Более того, сейчас мы увидим, что была эта страна еще и способна к политическому развитию.
Свидетель — Монтескье
Если верен его классический афоризм, что «там, где нет аристократии, там нет и монархии. Там деспот», то в России, о которой я сейчас пишу, аристократия была. И не та, рабовладельческая, и, следовательно, полностью зависимая от власти, что возродилась после опричного погрома, но подлинная, т. е. способная реально ограничивать произвол власти.
«Да, не было политического законодательства, которое определяло бы границы верховной власти, — писал в «Боярской думе» В. О. Ключевский, — но был правительственный класс с аристократической организацией, которую признавала сама власть». «И она, эта Дума, — подтверждал С. Ф. Платонов, — была и правоохранительным, и правообразовательным учреждением». «Конституционным, — добавлял Ключевский, — учреждением, но без конституционной Хартии». Так и нигде в тогдашней Европе, кроме Англии и Венгрии, не было у аристократии такой Хартии. Да и не могло ее быть: повсюду была абсолютная монархия, что, впрочем, никак не мешало аристократии реально ограничивать произвол власти. Я назвал в трилогии такие ограничения власти «латентными», т. е. точно такими же, как в Московском государстве. Но самое интересное начиналось дальше.
В 1550 году «правительство Примирения» во главе с Алексеем Адашевым добилось внесения в Судебник статьи 98, юридически запрещавшей царю издавать законы «без всех бояр приговору» (в трилогии назвал я эту статью с излишним, быть может, драматизмом московской Ма^па СаНа). Это, впрочем, и впрямь был гигантский политический прорыв: конституционное учреждение — на Руси! — обрело конституционную Хартию. Больше всего впечатлило меня то, что и самый упертый из оппонентов Ключевского знаменитый правовед В. И. Сергеевич вынужден был сдаться: «Здесь перед нами действительно новость — царь неожиданно превращается в председателя боярской коллегии!» Созван был Земский собор. Кто знает, к чему могло бы привести это превращение Московского государства в конституционную монархию, не будь оно утоплено в крови внезапным государственным переворотом Ивана IV в 1560-м?
Шарль Луи де Монтескье В. И. Сергеевич
Мы не знаем — и никогда уже не узнаем-что произошло при дворе в это роковое десятилетие. Ясно лишь, что борьба между нестяжателями и иосифлянами, на равных входившими в «правительство Примирения», была жестокой. Оно ведь и возникло-то на волне массового народного волнения в конце 1540-х, сильно испугавшего молодого царя. И мандат его был — примирить всех со всеми. Но не получилось. Борьба продолжалась и внутри правительства, и на Соборе. Сначала верх взяли нестяжатели. Свидетельство тому — Великая земская реформа 1550-х. Монастырское землевладение оказалось под смертельной угрозой. И иосифляне пошли ва-банк: подготовили переворот. Рассчитывали, видимо, что контрреформа спасет их земное богатство.
Отчасти они просчитались — вырастили монстра: церкви суждено было невиданное унижение. В этом смысле победа их оказалась пирровой: не пощадила их опричнина. Но в принципе расчет был верен, монастырские земли были спасены.
Возвращаясь в сегодня
Что дают нам сегодня, однако, все эти средневековые перипетии? На первый взгляд,
