Честь смолоду - Аркадий Первенцев

Виктор задумался, молчал. Мы выпили с ним крепкого чаю.

– Мне кажется, Сергей, – задумчиво говорил он, – что при назначении комсостава командный отдел должен был все же учитывать и психологические моменты в комплектовании частей. Примерно, я бы на их месте вот в подобной комбинации Лагунов – Андрианов поступал по-другому…

– Отдел командных кадров должен был бы тогда изучать не военную администрацию, а психологию, и, пожалуй, иметь что-то вроде термометров для измерения дружеских предрасположений.

– Нет, я не шучу, Сергей, – строго сказал Виктор. – Может быть, я не сумел объяснить тебе мою мысль. Короче сказать, побольше настоящих людей. А в таком деле, как война, люди должны быть кристально чисты и перед государством, и перед партией, и перед самими собой.

И вот наступил день, когда обычные перестрелки и поиски разведчиков, продолжавшиеся в течение недели на нашем участке, должны были смениться наступлением.

Снова должна была штурмоваться высота 142.2.

Сталинградцы просили сшибить противника с этих высоток и оседлать дорогу, питающую правофланговую группу войск противника.

После разбора задачи у командира батальона мы, командиры рот, и наши замполиты возвращались к себе. Рядом со мной, поминутно задевая меня кобурой своего пистолета, шагал Андрианов. Сегодня он был молчалив. По пути он несколько раз спотыкался. Еще на совещании Андрианов подсел ближе ко мне и, обдавая запахом спирта, шепнул:

– Серега, держи хвост морковкой.

Сейчас, накануне важного дела, когда решались вопросы жизни и смерти, когда бойцы должны были видеть своего командира в состоянии полной духовной и физической собранности, его поведение меня глубоко оскорбляло.

Я старался не говорить с ним, чтобы хоть этим выразить свое презрение к нему.

– Э, брат, молодой ты, – пожурил меня капитан на прощанье, – еще как привыкнешь к зелью. Попал бы ты, как я, посчитать, десять раз в окруженье – азотную кислоту стал бы глотать…

– Послушайте, товарищ капитан, вы хорошо запомнили смежные ориентиры? – спросил я, боясь, что у него из головы выветрятся результаты тщательной подготовки боевой задачи.

– Серега, за меня не волнуйся: капитан Андрианов не Суворов и не Ганнибал, но свое дело знает. На полсантиметра не выбьюсь из створов своих ориентиров… Война – это, брат, как карточная игра. Условились на казенных не прикупать – и держись… Пока!.. Я тебе позвоню, Серега. Подбодрю… Держи хвост морковкой!

Мы расстались с ним на развилке хода сообщения. Он ушел к себе по своей фосфоресцирующей стреле, я – по своей.

Я обошел свою роту. Я забыл сказать: по распоряжению полковника Градова «роза ветров» была отпущена со мной. Произведенные в лейтенанты, мои сметливые разведчики работали в роте.

Бахтиаров принял первый взвод, Данька Загоруйко – третий, братья Гуменко разделились – Всеволод, длинный и гибкий, как хлыст верболоза, командовал пулеметчиками-каспийцами, молодыми парнями, с полуслова понимавшими своего командира-приазовца. Кирилл Гуменко попросился к ротным минометам. Я исполнил его просьбу, поручившись за него перед комбатом. Я был уверен, что этот свитый из мускулов крепыш будет в новой должности на месте.

В расположении первого взвода я увидел бойцов, столпившихся возле худого и длинного капитана интендантской службы, начфина полка. Служебное рвение и собственный беспокойный, рачительный характер привели его на передний край. Бойцы столпились возле начфина с единственной целью: связаться, может быть, последний раз со своими родными. Кто сдавал ему деньги, тщательно пересчитывая их, кто передавал письма.

– Кто организатор этого похоронного бюро, Бахтиаров?

– Так принято в этом полку.

Мы подошли к пожилому красноармейцу в деловито нахлобученной пилотке, в хорошо пригнанной поношенной шинели.

Это был известный мне Якуба, ставрополец, из села Надежды. У солдата были большие короткопалые кисти рук, знакомых с чепигами аксайского плуга, умевших правильно зацепить тройчатками навилень и умело вывершить любой скирд. Такие руки хорошо берут глудку земли, давят ее, проверяя на сырость, на россыпь.

В этих руках теперь были деньги – две пухлые пачки.

– Ты что делаешь, Якуба? – спросил я.

Занятый подсчетом своих сбережений, солдат был захвачен врасплох. Ему хотелось вытянуть руки по швам и отрапортовать, но он боялся перепутать разложенные по купюрам деньги.

– Треба сдать гроши, товарищ командир, – смущенно ответил Якуба.

– А что у тебя их так много, что от них тяжело в карманах?

– Ни, – виноватая улыбка скользнула по его небритому лицу и исчезла.

– А что?

– Немец силен, товарищ командир. Как на его выйдем, сплошняком начнет ставить огонь. Грошам-то не пропадать… Семье тоже двойной убыток… А товарищ начфин душевно и аккуратно все доведет.

– Что же, ты не думаешь выйти целым из боя?

– Каждый думает выйти, – уклончиво ответил Якуба, поглядывая на солдата, втиснувшегося к начфину без очереди. Якуба подтолкнул бойца кулаком с зажатыми в нем деньгами. – Спешит к богу в рай… Так ось как, товарищ командир. – Якуба смущенно мялся. – У вас-то, мабудь, никого нема сродствия, товарищ командир?

– Почему же ты так решил, Якуба?

– Ни письма не пишете, ни завета, ни гроши не сдаете. Некому, выходит, товарищ командир. – Якуба не вытерпел, прикрикнул вперед: – Нестеренко, я за тобой, а то втискался в борщ якой-ся овощь… – и прибавил, обращаясь ко мне: – Люблю, шоб во всяком деле порядок.

– А вот в самом себе ты не ищешь порядка, Якуба.

Вокруг нас собирались заинтересованные разговором бойцы, и это начинало смущать Якубу.

– Як так, товарищ командир?

– Обрекаешь себя раньше времени на смерть.

– Чему быть, тому не миновать, товарищ командир. Кабы в орлянку играли – другое дело, а то по всему видать – лобовая атака.

– Ты спросил меня, почему я не пишу завещания, не сдаю деньги, не готовлюсь, стало быть, отправиться на тот свет?…

– Был такой вопрос…

– Я не думаю помирать, Якуба.

– Слово знаете?

– Уверен в том, что останусь жить… даже в лобовой атаке.

– Оно так-то так, товарищ командир, – уклончиво начал Якуба. – Вы – дело другое…

– Почему «другое»?

– Командир роты все же не взводный командир, тем более не рядовой.

– А вот я пойду в атаку рядом с тобой, Якуба. Хочешь? А хочешь, пойду впереди тебя? Первая пуля моя. Почему же я буду итти впереди тебя и не думаю о смерти, а ты будешь итти позади и думаешь погибнуть? Ведь не может же пуля пробить сразу двух человек?

– А може, две пули у них найдутся, товарищ командир, – отшутился Якуба, окончательно расстроенный тем, что очередь потеряна и начальник финансовой части, чувствуя, что приближается время атаки, старается свернуть свои операции и скорее убраться подобру-поздорову.

Я вспомнил, что у меня во фляжке есть водка, на всякий случай припасенная ординарцем.

– Давай, Якуба, лучше выпьем с тобой по глотку, – предложил я, – а вторые два глотка сделаем после атаки.

Окружившие нас бойцы оживились, пересмеивались. Нестеренко подтолкнул Якубу под бок, крякнул, расправил усы.

Якуба спрятал деньги в карманы, руки его были теперь свободны.

– Никто не бачив, шоб вы пили, товарищ лейтенант.

– А вот с тобой выпью глоток… Гроши спрячь, Якуба. Будем, может, в рукопашном. Я знаю случай, как немец пырнул штыком одного бойца и угодил в бумажник. Застрял в деньгах штык, ни с места… Спасли вот такие бумажки, Якуба, жизнь человеку.

Якуба успел приложиться к моей фляжке. Он чувствовал себя лучше и улыбался.

– Та хай им бис, тим грошам, товарищ командир, – говорил Якуба совсем другим голосом. – Сколько тех грошей? Миллиен чи шо? А заколют на той высотке – шо, сто лет мне жить?… А семье поможет колхоз… Вы чули, мабудь: до войны гремел на Ставропольщине колхоз «Нове життя»? А для чего вам итти поиереду? И кто же вас пустит попереду, товарищ командир?

Я не хотел умирать. Мне казалось, что это будет несправедливо. Я не представлял себе, что здесь, на виду полыхающего огнем Сталинграда, в таинственной предгрозовой тишине, закончится мой жизненный путь. Я обязательно должен увидеть степь, увидеть восход солнца с высоты 142.2.

Я вырвал из полевой книжки бланк полевого донесения. Там, где стояло «место отправки», я написал: «Близ высоты 142.2». И дальше: «Прошу принять меня в ряды Всесоюзной коммунистической партии большевиков, партии Ленина – Сталина… Клянусь мужественно выполнить свой долг перед родиной. Если суждено погибнуть в бою, прошу считать меня коммунистом…»

В оперативном отношении бой за высоту 142.2 нес все функции прорыва обороны противника.

Основная тяжесть решения задачи лежала на пехоте. Мы должны были быстро и безостановочно продвигаться вперед и как можно скорей вступить в бой с резервами противника, находившимися в глубине обороны.