Исповедь гейши - Кихару Накамура

— Кихару, нынешние студенты ничтоже сумня-шеся изображают кимоно запахивающимся справа, а как выглядит хакама, они не имеют ни малейшего представления. Приди как-нибудь к нам и покажи им, на что похожа японская одежда.

Я захватила с собой наглядные пособия, куда входили коричневое кимоно осима, кимоно одзия из бумажного крепа и кимоно юки из тонкого шелка, рассказала о тогдашних способах пошива, показала, как носят отдельные предметы одежды, причем объяснила, что все они, как бы дороги ни были, относятся к повседневной одежде, а вовсе не к праздничным нарядам.

Во второй раз я позаимствовала несколько париков от Окаёнэ и рассказала, какие прически носят незамужние и семейные дамы, гейши, жены самураев и мещанки.

Показы устраивались раз в неделю. Начиная со второй демонстрации аудитория была переполнена слушателями. Однако ни с того ни с сего мои показы были запрещены. Похоже, женская часть студенчества и преподавательского состава решила, что само появление гейши на кафедре, где место профессорам, оскверняет эту святыню.

После окончания войны нечто подобное произошло в крупной больнице. Заместитель главного врача, ценивший мой особый способ преподавания, организовал для участников съезда врачей, который должен был состояться в следующем году, курсы разговорного английского языка. Но мне было отказано, поскольку больница посчитала, что будет лучше пригласить специалиста, нежели доверить эти курсы гейше.

Если бы заместитель главврача стал настаивать на моей методике, которая давала непосредственно навыки практического английского языка, там бы такое началось. Наверняка поползли бы слухи, что я его любовница.

Поскольку у себя в Японии, этой отягощенной предрассудками стране, мне особо доставалось от своих сородичей, приглашение от мисс Н. преподавать в ее школе меня глубоко порадовало. Я не ожидала, что мои сомнения она просто отметет словами: «Ну и что с того? » — и была растрогана до слез.

Моя работа в качестве преподавателя японской культуры в школе мисс Н. начиналась в девять утра и чаще всего длилась примерно до двух часов дня. Я учила оригами, икебане, изготовлению кукол и танцу. Так как мне платили в долларах, получалось довольно солидное жалованье.

На своих собраниях американские преподаватели сами заботились о кофе или чае. Но, воспитанная иначе, я не могла это вынести. Первым делом я приносила чай заведующей, затем ее заместителю, потом завучу. Молоко и сахар я тоже им разносила. Наконец, обслужив себя, я занимала свое место.

Госпожа заведующая благодарила за проявленную заботу и отметила то изящество, с каким я подавала чай. Ни одна американка не сможет так раскованно двигаться. Должно быть, это следствие полученных мною навыков в качестве Geisha Girl. Всем бы так научиться.

После собрания его участники сами открывали двери и бесцеремонно покидали помещение. Однако затем я стала открывать перед всеми дверь и, покидая последней помещение, тихо ее закрывала. И здесь это было отмечено как примерное образование, полученное мною в бытность Geisha Girl.

Мисс Н. также неизменно нравились мои кимоно. Привыкшая к надменному к себе обращению со стороны своих соотечественников, я была рада каждой звучащей в мой адрес похвале.

И я все чаще стала задаваться вопросом, а не сложится ли моя жизнь более счастливо в Америке. Во всяком случае, в обществе американцев я чувствовала себя раскованно и непринужденно. Мне было тяжело среди японцев, которые были склонны судить о человеке по его общественному положению. Здесь же и преподаватели, и ученики были очень сердечны, а мои успехи ценились. Я была рада, что сугубо японским совершенно невыносимым пересудам о том, кем человек был прежде, здесь не было места.

Я познакомилась с четой Митчелл на одной встрече и подружилась с ними. А так как их дочурка была одногодкой с моим сыном, я часто бывала у них. Они хвалили моего сына за то, что тот неплохо рисовал. Однажды они решили купить для него в гарнизонном магазине набор из двадцати четырех цветных карандашей и коробку красок. В ту пору о цветных карандашах и красках хорошего качества можно было только мечтать. И вот я, счастливая, условилась ждать их перед входом в гарнизонный магазин Гиндзы.

Один американский военный полицейский регулировал движение на перекрестке. Такое было внове для Японии. Он был одет в обычную американскую форму и, подобно балетному танцовщику, двигал широко руками, поворачивался, и получалось это у него удивительно грациозно. Мы часто там останавливались и любовались этим «танцем регулировщика».

В тот день супруги Митчелл собирались пригласить меня к себе обедать. Поскольку наши дети были в саду, я пришла немного пораньше и ждала их в своем розовом кимоно у перекрестка. Тут вышел господин Митчелл с рисовальными принадлежностями для моего сына и спросил меня, не могу ли я немного подождать, поскольку жене нужно сделать кое-какие покупки.

— Разумеется, — ответила я.

Пока мы стояли перед магазином, у нас зашел разговор о последнем школьном празднике, где дочурка Митчеллов исполняла детскую песенку «Разноцветный зонтик». В кимоно, с уложенными в японском стиле светлыми волосами и с зонтиком от солнца она выглядела особенно обворожительной.

Когда мы так стояли и беседовали, рядом с нами остановились два студента в форме со стоячим воротом университета Тодай и не сводили с нас глаз.

— Уличные девчонки нынче недурно одеваются, — громко сказал один из них.

— Они, должно быть, стоят перед гарнизонным магазином, чтобы подцепить американцев, — заметил другой.

— Простите, я сейчас, — обратилась я к господину Митчеллу и ухватила за руки этих студентов, которые уже хотели идти дальше. — Погодите немного.

Оба остановились как вкопанные.

— Ведь вы студенты университета Тодай, не так ли?

— Да. — Они недовольно смотрели на меня.

— Судя по вашим нашивкам, вы изучаете литературу. Должно быть, английскую литературу? — спросила я, и те утвердительно кивнули.

— Разве вы только что не говорили, что нынешние уличные девицы так недурно одеваются и перед гарнизонным магазином ждут, как бы им подцепить американцев? — продолжила я.

Речь моя была громкой, так что стали собираться люди. Ведь все происходило на самой Гиндзе.

— Будучи студентами английской литературы, вам следовало бы научиться различать английский говор уличных девиц от правильной английской речи. Кроме того, я беседовала с господином Митчеллом о школьном празднике его дочери. Вы уже стоите здесь достаточно долго и наверняка слышали наш разговор. Разве вы не в состоянии отличить уличный жаргон от правильной английской речи? Я не могу позволить, чтобы вы подобным образом здесь сплетничали. И это называется студенты университета Тодай. Немедленно извинитесь передо мной.

Я гневно смотрела на них. Тем временем собралось порядком людей вокруг, и те, краснея, извинились.

— Я обучаю дочь этого господина в начальной школе на Вашингтонских холмах. Поэтому не могу позволить, чтобы вы говорили, что я пытаюсь здесь подцепить американцев. И впредь старайтесь держать язык за зубами, чтобы не сболтнуть что-либо, не подумавши.

Оба студента-горемыки поспешно ретировались. Я же собиралась вернуться к господину Митчеллу, как тут со мной заговорил один прилично одетый господин:

— Извините, пожалуйста. Я наблюдал все с самого начала и нахожусь под большим впечатлением от того, что случилось. Хотя многим не нравятся подобные вещи, но почти ни у кого не хватает смелости поставить на место таких людей и заставить их извиниться. Несмотря на свою молодость, вы действительно отважная женщина.

— Мне просто мучительно видеть все это, — извинилась я.

Так я познакомилась с профессором Канамори, которому многим обязана. Просто диву даешься, каким образом случается людям сводить дружбу.

Несколькими днями позже мне позвонил профессор Канамори и сказал, что ректор университета Тодай господин Намбара Сигэру желает непременно со мной познакомиться. Мне не доставляло трудностей беседовать в обществе людей вроде ректора Намбара, но известие о том, что за мной будет послан автомобиль, который доставит меня к нему, меня напугало. Профессор Канамори успокоил меня:

— Я буду рядом.

На следующий день за мной приехал огромный старомодный черный лимузин, который имел вид автомобиля высокопоставленной особы эпохи Тай-сё, и доставил меня через красные университетские ворота к ректору. Перед старым зданием, к моему большому облегчению, стоял профессор Канамори.

Ректор Намбара был седовлас и производил очень благоприятное впечатление.

— Недавно мои учащиеся неблаговидно повели себя перед вами, — извинился он.

Я была смущена.

— Не в моих правилах отмалчиваться. Было очень неприятно слышать оскорбления в свой адрес, но тут ничего не поделаешь… — пробормотала я, сама не зная, что говорю.