Театр китового уса - Джоанна Куинн

– Вылазка в столицу им всем пойдет на пользу. Цивилизует, – ответил Перри. – Я буду в Лондоне на следующей неделе и встречу тебя там. Угощу их послеобеденным чаем в «Ритце». Бабуля водила меня туда в детстве.

Ладонь Миртл ниспадает с локтя Перри как салфетка.

– Какая восхитительная идея, Перегрин. Глаза детей должны быть открыты силам просвещения.

– Должны ли? – сказала Розалинда.

– О, Розалинда, – сказала Миртл. – По меньшей мере это сделает их интереснее на вечеринках. Если будешь так хмуриться, появятся морщины.

– Я почти не хмурюсь, – сказала Розалинда. – Просто представила, как Кристабель будет маршировать по улицам Лондона. Ей нельзя разрешать брать с собой меч.

– Ты не думала, что Кристабель будет реже маршировать, если чаще станет посещать Лондон? – сказал Перри. – Она там вообще была? Она когда-либо где-либо была? Удивительно, но пройдет совсем немного времени, и она станет дебютанткой. Ей надо научиться вести себя. Никто не будет коситься на бодрую девушку из деревни. Практичную. Но все заметят, если она не умеет пользоваться вилкой.

– Конечно же, она пользуется вилкой?

Уиллоуби засмеялся.

– Боюсь, нет, дорогая. Она взялась есть с охотничьего ножа. Как пират. Меня это, по правде сказать, забавляет.

– Вы оба это знали, – сказала Розалинда.

Мужчины в вечерних костюмах с сочувствием улыбнулись ей через стол, невинные и самоуверенные.

Кристабель поднимает глаза на локомотив и с восхищением присвистывает.

– Великолепный зверь. Только посмотрите на его размеры!

Дети Сигрейв, к своему пущему удивлению, были одеты в свои лучшие наряды и на машине отвезены на железнодорожную станцию в Дорчестере, где теперь ждут посадки на поезд в 8:15 до Ватерлоо вместе с Миртл, Тарасом, Хилли, Филли и напряженной Розалиндой солнечным утром среды в июле 1928 года.

Станция яркая и модная, украшенная висячими корзинами красной герани, тогда как поезд – оливково-зеленый и блестящий – самая удивительная машина из виденных детьми. Отполированный цилиндрический двигатель. Шесть компактных вагонов. Он как ящерица греется на солнце, распространяя вокруг запах горячего металла.

Они едут в театр Принцев на Шафтсберри-авеню на дневное представление легендарного «Русского балета» в последнюю неделю летнего сезона ансамбля в Лондоне. У Миртл есть знакомый костюмер, который организовал это, и Миртл надеется, что Тарас встретится с Сергеем Дягилевым, человеком, которого она описывает «прославленным импресарио ансамбля», будто читая с брошюры.

Она снова это говорит, и громко, пока носильщик затаскивает сумки в поезд.

– А Дягилев – прославленный импресарио ансамбля – по слухам на этой неделе в городе. Такая удачная возможность, Тарас. Тебе понравится он, ему понравишься ты, и voilà! Ты станешь художником, создавшим следующую восхитительную постановку. Говорят, он собирает поклонников в «Савое» после каждого спектакля, поэтому туда, дорогой, мы и направимся.

– Там, дорогая, мы с Хилли и будем во время спектакля, – говорит Филли. – Мы видели «Русский балет» в Париже сто лет назад. Тогда они были действительно авангардными.

Филли и Хилли сражают всю станцию Дорчестер своим видом – они в ярких изумрудном и шафрановых платьях с заниженной талией и таких же головных повязках. Стоящая рядом Миртл в зеленом тюрбане и китайской шали с кистями похожа на вытянутого джинна.

Хилли, в шафране, говорит:

– Теперь Дягилев продает массам популярную ностальгию.

– Он с таким же успехом мог бы работать в рекламе, – фыркает Филли. – Все эти церкви с маковками куполов, которым хлопают люди без малейшего понимания русской души.

Тарас фыркает моржом.

– Женщины! Хотят видеть своих художников бедными и неуспешными.

– Настоящий художник всегда добьется успеха, – говорит Хилли. – Но Дягилев в первую очередь делец и только потом художник.

Филли добавляет блудливым тоном:

– Я слышала, он в первую очередь заинтересован содержимым трико своих танцовщиков.

Миртл хватается за колье из бусин венецианского стекла.

– Я его не виню. Бедра Нижинского. Глаза наполняются слезами!

– Он до ужаса низкий, Миртл. Как гном. Ты раздавишь его как улитку.

– Дягилев заинтересован чем? – спрашивает Розалинда.

– Хватит болтовни, – восклицает Тарас, наряженный для путешествия в столицу в широкополую черную шляпу и расшитую рубашку, клетчатые брюки и ботинки на шнуровке без носок.

Словно в знак согласия, ожидающий поезд раздраженно шипит паром, заставляя женщин взвизгнуть и засмеяться. Двое других пассажиров на станции – жена фермера и продавщица – вежливо их игнорируют.

Смотритель станции дует в свисток, и дети забираются на борт, направляясь в вагон первого класса. Их купе похоже на маленькую комнату с дверью и окнами, бархатные сиденья накрыты салфетками с вышивкой и источают слабый запах табака. Кристабель тут же занимает себя попытками выяснить, как правильно пользоваться окном, откуда есть доступ к наружной ручке на двери, чтобы она могла должным образом сойти с поезда, когда он прибудет в Лондон, тогда как Ов нервно теребит шляпу. Дигби так переполнен впечатлениями, что может только пялиться на багажную полку над головой. Взрослые идут дальше, в сторону вагона-ресторана, где планируют позавтракать яичницей-болтуньей и шампанским.

Кристабель говорит:

– Мне ужасно нравится это окно. Смотрите. Нужно потянуть за эту кожаную лямку, чтобы открыть его, – когда поезд совершает неожиданный рывок, чтобы объявить о скором отбытии. Раздается громкий ффффффламп, ффффффламп, будто переворачивают гигантский матрас – это начинает тащить поезд паровоз; триумфальное ту-тууууу из свистка, когда он покидает станцию; а затем туду-тук-туду-тук-туду-тук вагонов, гремящих по рельсам со все большей скоростью. Дети спешат высунуться из открытого окна, чтобы посмотреть на длинную змею поезда с россыпью голов других обитателей окон, любителей свежего воздуха, с широкими улыбками держащихся за шляпы.

– Жаль, что у меня нет свистка, – перекрикивает Кристабель шум локомотива. – Я его просила на каждое Рождество.

Они несутся по сельской местности, и белый дым валит из трубы поезда. Иногда, когда поезд обходит поворот, изгиб позволяет детям заглянуть в кабину локомотива, где измазанный сажей печник лихорадочно закидывает уголь в жадно полыхающую топку, приводящую в действие огромную машину, и как же захватывающе, когда они ныряют в тоннель в вихре дыма, с ревущей в ушах тьмой.

– Мы еще в Дорсете? – спрашивает Ов через какое-то время, устраиваясь обратно на сиденье. – Или где-то еще?

Дети смотрят друг на друга.

Дигби пожимает плечами.

– Я не знаю, как определить.

– Наверное, уже покинули пределы графства. Я спрошу у проводника, – говорит Кристабель. – Боже, только посмотрите на всех этих коров. Вы не обращали внимания, что они как будто все время стоят боком? С ними крайне редко удается встретиться лицом к лицу.

Мимо продолжает нестись обширными акрами сельская местность. Сады, фермы, ульи. Пастухи с овчарками. Висящие на воротах дети, машущие им платочками. Пассажиры сходят