Форварды покидают поле - Халемский Наум Абрамович

— Во-первых, у тебя, Вова, пикническое сложение, поэтому нет впечатления отработанности упражнений, нет изящества. Во-вторых, у тебя боязнь высоты, и если ты ее не преодолеешь, циркача из тебя не выйдет.

Борис Ильич — хороший человек, но очень странный. Он уговаривает меня забыть о высоте, об опасности и считать, что все наши трюки с Саней мы проделываем на земле. Я соглашаюсь, но когда лестница начинает колебаться подо мной, закон земного притяжения оказывается сильнее меня, начинается легкое головокружение и даже икота — просто невыносимая... Я делаю предность, а Санька жмет стойку на моей башке. Но едва начинается икота, у Саньки срывается стойка.

— Из-за его икоты я останусь калекой,— жалуется он Борису Ильичу.

Тот глядит на меня умоляющими глазами. Действительно, не может же он запретить икоту. Грубость, недисциплинированность, болтливость, даже лень можно запретить, а икота никому не подвластна. Пил я соду, всякие капли, даже к врачу повел меня Борис Ильич. Врач сказал: «Икота от страха. Преодолеете страх — исчезнет икота». В жизни много загадок. Вот лежу на земле и дрожу от холода, а стоит предаться размышлениям — и ощущение холода исчезнет, даже теплей становится. Наверное, умирают люди так же незаметно. Очень интересно умереть, но, конечно, не навсегда. А только испытать, как это умирают, и сразу же вернуться к жизни. Сон одолевает меня, но тут слышится свист, и я прихожу в себя.

— Вовка, скорей!

Протираю глаза и перепрыгиваю через могильную плиту. Отовсюду несутся свист, крики, стоны, над головой летят камни. Угораздило меня вздремнуть в самый критический момент! Наконец я различаю в темноте Саньку, который отбивается у высокой ограды от наседающих на него беспризорников. Они пытаются прорваться через калитку, а он не подпускает их близко, видимо, пытаясь выиграть время, пока подоспеет помощь. Бросаюсь в самую гущу свалки и сразу получаю удар по черепу. Перед глазами пошли зеленые круги. Наверное, меня саданули бы палкой еще раз, если бы не удалось вырвать ее из рук отчаянного малыша в будёновке и женской кофте.

Пока я отбирал палку, одному из пяти наших противников удалось трахнуть меня по переносице, и я сразу ощутил во рту вкус крови. Да, компания попалась отчаянная. Кто знает, чем бы все закончилось, не подоспей к нам вовремя пожилой, в кожаной куртке, чекист, руководитель операции. При его появлении беспризорники сразу сникли, бросили на снег палки с металлическими наконечниками и сгрудились у калитки, кутаясь в лохмотья. Весь их вид словно говорил: «Ну, чего вы там еще задумали?» Из носа у меня сильно текла кровь, и чекист, держа в левой руке наган, правой протянул мне бинт. Даже обидно стало: все так быстро закончилось, я даже не успел отомстить за себя как следует. Неужели из-за этих пяти шерамыжников затеяли столько шума? Они беспечно плелись впереди нас, ступая по могильным плитам. Когда мы вышли к склепу купца Жадова, тут толпилась целая ватага оборванцев, окруженная комсомольцами. В самом склепе горели два факела, и шесть ворюг со связанными на спине руками, стояли лицом к стене. Только пятеро наших «подопечных» прорвались сквозь кольцо комсомольцев и, опоздай мы с Санькой, вряд ли удалось бы их задержать. Вероятно, задремал не я один. Чекист в кожаной куртке рассказывает Дзюбе о нашей схватке и даже хвалит нас, особенно меня, как серьезно пострадавшего. Обеспокоенный Дзюба освещает меня фонариком и рассматривает ссадину и шишку на голове. Откуда-то из темноты вырастает Степан, от него так и пышет самоуверенностью.

— Факт! Неповоротливый медведь уже трахнулся о памятник.

— Какой памятник,— вступается Дзюба, смазывая йодом место ушиба на голове.— Радецкого стукнули палкой с таким наконечником, что и настоящий медведь не устоял бы на ногах.

— Ну да! У него ведь лоб из чугуна.

— Хватит паясничать! — приказывает чекист.

— Головня! — резко бросает Дзюба. — Тебя кто звал? Твоей группе поручено охранять захваченных. Шагом марш!

Степан, неловко потоптавшись, ретируется. Дзюба молча перевязывает мне голову.

— Завтра обязательно покажись врачу,— советует он.

Все в его мужественных чертах, быстрых движениях дышит энергией, а одет он совсем легко, на голове худая «керенка». Неужели ему не холодно?

Вскоре из склепа выводят главарей, их плотным кольцом окружают наши ребята. Степана нетрудно узнать в темноте. Он идет впереди с браунингом в руке. Вот счастливчик! Везет Степке ужасно, будто не я, а он родился в сорочке.

Во главе колонны беспризорников Дзюба поставил Саню. У Сани довольно воинственный вид. Впрочем, его авторитет подрывает маленький оборвыш, лет десяти, по прозвищу Пупок. На Пупке утратившая цвет и форму будёновка, яркая вязаная кофта, валенки разного цвета, а вместо штанов — рваные исподники. Вся шпана стоит за него горой, он шагает в ее окружении и плюется, как верблюд, пуская густые плевки с поразительной точностью. На один лишь миг зазевавшись, Саня стал мишенью Пупка. Едва он, брезгливо вытирая плевок, пытается пробиться К Пупку, дружки прикрывают малыша полами своих пиджаков и курток и хором истошно горланят:

Жил-был на Подоле гоп со смыком,

Славился своим басистым криком...

Видя, что опасность миновала, Пупок под вопли своей охраны выделывает замысловатые па. Рассмотреть его лицо невозможно — он не умывался, наверно, со дня своего рождения.

Кладбище осталось далеко позади. Теперь — гляди в оба. Ребята эти обладают удивительной способностью растворяться в толпе, благо людей на улицах полным-полно. В кладбищенском безмолвии казалось, будто уже полночь, но по улицам бодро шагает беззаботный, сверкающий и звенящий зимний вечер. Толпы зевак с любопытством разглядывают охраняемую нами ватагу.

Я шагаю, горделиво глядя по сторонам. Санька наверняка завидует мне — у него ведь нет белой повязки на голове, свидетельствующей о кровавом характере кладбищенской операции.

На углу Кузнечной чекист в кожаной куртке разместил главарей шайки и охрану на трех извозчиках. Воров необходимо доставить в допр. Едва извозчики исчезают за поворотом, Пупок ложится на мостовую и заявляет, что сроду не ходил пешком.

— Нехай мине везут на рысаке.

Его примеру немедленно следуют и другие. Зеваки на тротуарах в восторге от проделки беспризорников. Что делать? Дзюба пробирается к Пупку и, ухватив его за шиворот, рывком ставит на ноги.

— Прочь из колонны! — приказывает он. Пупок сразу растерялся и увял.

— Воров повезли в тюрьму,— спокойно разъясняет Дзюба.— Для вас же на Кузнечной отведен специальный дом. Там вас ждут баня, чистая одежда и постель, завтрак, обед и ужин. Кто хочет жить по-человечески — будет работать, учиться, играть в футбол. Сявки там не нужны. Иди, Пупок, на все четыре стороны, валяйся по склепам, корми вшей, пусть по тебе крысы бегают. Валяй, валяй...

Дзюба решительно гонит Пупка, и, может быть, именно поэтому мальчишке не хочется уходить. Он недоуменно глядит на поднявшихся с земли корешков и пытается определить их намерения. Все растерялись. Пупок становится в строй. Обычно вожаком у такой шпаны оказывается самый сильный и жестокий из ребят старшего возраста, здесь же все явно подчиняются самому младшему и самому слабому, но смышленому и озорному Пупку.

Колонна продолжает двигаться по Кузнечной. Мерцающие уличные фонари бросают на снег причудливые тени. Снег блещет перламутром, особенно когда из окон на него ложится яркий электрический свет. Пупок уже не зубоскалит, не плюется, он сосет «бычок» и бодро шагает в центре колонны. Дзюба предлагает мне идти домой, но жаль расставаться с Санькой, а главное — хочется предстать перед Зиной с забинтованной головой.

— Голова не кружится? — допытывается Дзюба.

— Нет, полный порядок,— успокаиваю его.

Дом, куда мы ведем эту веселую компанию, убирают комсомольцы во главе с Зиной Шестакович. Себе самому могу сознаться: не будь там Зины, я определенно воспользовался бы предложением Дзюбы.

Сейчас мы выйдем из сквера и свернем во двор. На миг представляю себе хлопотливую Зину, и сразу же в груди вспыхивает радостное волнение. Поправляю повязку на голове, воздух уже не кажется студеным, мне даже тепло. На углу Мариинской постовой милиционер задерживает трамвай, пропуская нас на Кузнечную улицу. Ручеек колонны выплывает из сквера, я собираюсь уже свернуть вправо, но в это время раздается пронзительный свист, и колонна мгновенно рассыпается. Впереди мелькает Саня, у него из рук пытается вырваться Пупок. «Удобный момент выбрали, подлецы!» Все мы уже успокоились, радуясь успешному окончанию операции, и беспризорники ловко воспользовались этим. Но растерянность прошла мгновенно. Я успел свалить одного, а другого ухватить за лохмотья. Он ловко вывернулся, оставив у меня в руках тряпье, и бросился наутек через ограду сквера. Комсомольцы при помощи прохожих задержали группу беглецов на углу Кузнечной и Мариинской. Началась свалка. Я едва поспеваю за Санькой. У трансформаторной будки удается настигнуть самых старших из беспризорников, но сдаваться они не собираются. У одного из них блеснул в руке нож, затем и второй стал размахивать финкой.