Как любить животных в мире, который создал человек - Генри Манс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как я полагаю, вероятность, что двустворчатые моллюски боли не чувствуют, велика. Их добыча экологически устойчива и, насколько мы можем видеть, лишена жестокости. Мидии, устрицы и им подобные – если их разводить, а не черпать драгой, – могут оказаться единственными морепродуктами, которые веган может есть с чистой совестью.
(Креветки, которые являются не рыбой, не моллюсками, а ракообразными, показывают аналогичные признаки боли, что и рыба. Если на усики креветке нанести кислоту, она реагирует и начинает бить хвостом, а потом усиленно за ними ухаживает, а если до этого провести обезболивание, это поведение проявляется меньше.)
В этой области есть хорошие новости. В Нью-Йорке устричные рифы восстанавливают от Бруклина до Бронкса, где они нужны еще и для защиты жителей от шторма. Первая масштабная ферма по разведению мидий у берегов Великобритании построена в заливе Лайм в графстве Девон. Главное ограничение здесь в объеме потребления. «Мидии растут практически повсюду», – говорит сооснователь этой фермы Джон Холмиард. По его оценке, британцы едят в год всего десять тысяч тонн мидий, в то время как французы – в пятнадцать раз больше, а испанцы – больше в двадцать пять раз.
Итак, вот морепродукты, которые веганы могут есть в уверенности, что не причинят никому боль. Это ощущается как странная отсрочка, как единственный пункт в списке дел перед свадьбой, который не отталкивает и не стоит £500.
Но у этого спектра есть еще один конец, где причинение даже самой жестокой боли может быть оправдано.
* * *
Кажется, что учреждение, в котором ставят опыты на животных, должно быть зловещим местом неопределенного вида где-то в глуши – что-то вроде мусорных полигонов или складов Amazon. Может быть, некоторые так и выглядят, но есть и другие – ярко освещенные, заурядные офисы прямо у нас под носом.
В цокольном этаже Guy’s Hospital неподалеку от Лондонского моста ожидают своих процедур тысячи мышей. Они в основном белые с красными глазками и носами. Когда с ящика снимают крышку, они карабкаются к краю и пытаются посмотреть, что лежит за его пределами. Пересечь порог они не осмеливаются. Легко представить, что в другом мире они стали бы очаровательными домашними любимцами.
В учреждении нет окон и стоит тяжелый затхлый запах. Внутри – комнаты, в комнатах – семь с половиной тысяч ящиков, расставленных по шестьдесят штук на стеллажах. «Многие говорят, что у нас все комнаты одинаковые, – рассказывает Стивен Вудли, который всем этим заведует. – Мы к этому и стремимся. Это клинические условия».
Тестирование на животных, наверное, самая токсичная тема в области наших взаимоотношений с другими видами. Она делит людей куда больше, чем поедание мяса и охота за трофеями. Получить доступ в лабораторию само по себе непросто, так как ученые знают, что малейшее освещение их деятельности может навлечь ураган оскорбительных писем и постов в интернете. Некоторые любители животных приходят в ярость, узнав, например, что для разработки человеческих лекарств вредят собакам. Во времена учебы в Оксфорде я какой-то период почти ежедневно проходил мимо протестующих против новой лаборатории, где должны были проводиться исследования на животных, и плакаты с ранеными, несчастными зверями, особенно шимпанзе в клетках, засели у меня в голове.
В студенческом возрасте я сам однажды согласился принять участие в медицинских тестах – объявление в журнале предлагало быстро заработать £2 тыс. Я передумал, когда понял, что не имею представления, на что конкретно соглашаюсь. В отличие от людей, которые задействованы в медицинских исследованиях, животные не имеют выбора и не получают никаких преимуществ. Они не могут дать информированное согласие или отступить в последнюю минуту. Мы можем струсить, животные – нет. В конце эксперимента их обычно убивают, даже если они совершенно здоровы.
«У меня бывали такие моменты. Работаешь с приматами, и потом вдруг исследование заканчивается. Скажу честно, мне просто хотелось расплакаться. У меня всегда было чувство, что они знают, – признается Вудли, проводя для меня экскурсию. – Я обожал работать с приматами, но не скучаю по тому времени».
Британские лаборатории стараются не проводить исследования на собаках, хотя у Вудли есть опасения, что эти эксперименты просто делают в странах с менее строгими правилами. «Мне кажется, так нельзя», – добавляет он. Еще он рассказывает, что жалуется, когда в зоомагазине животные плохо выглядят. Такой подход не редкость среди зоотехников, убеждает он. «Мало кто из нас не влюблен в своих подопечных».
В лабораториях без окон – таких, как эта, – как минимум некоторым подопытным животным живется намного хуже, чем на фермах. В оправдание можно сказать, что польза для человечества здесь может оказаться гораздо больше: животные страдают и погибают не ради нашего удовольствия, а для нашего выживания, и их нельзя заменить другими, нечувствительными существами – или, по крайней мере, так это аргументируют.
Мы с Вудли надеваем целлофановые фартуки, сетки на волосы и бахилы, обрабатываем руки дезинфицирующим средством и переступаем порог лаборатории. Учреждение занимается разработкой генетических методов лечения заболеваний, в том числе рака. В коридоре я сталкиваюсь с Джеймсом Арнольдом, ученым, который заявляет, что раковые опухоли настолько сложны, что их невозможно симулировать на биочипах и в чашках Петри. «Найти замену [опытам на животных] будет очень сложно, как минимум при нашей жизни».
Меня не отталкивает, когда я вижу мышей, но потом мы сворачиваем в небольшое помещение, и мне все же становится плохо. В комнате стоят баки размером с две обувные коробки. Внутри них – восемь шпорцевых лягушек. В емкостях нет ничего, кроме воды, лягушек и икры. Ни растений, ни дополнений, ничего похожего на их родную среду – пруды и реки к югу от Сахары.
В 1930-х годах ученые обнаружили, что если ввести каплю мочи беременной женщины, то у этого вида лягушек к следующему дню начнется овуляция. Получился первый массовый тест на беременность, который использовали вплоть до 1960-х годов. Из-за торговли домашними животными и лабораторных утечек шпорцевые лягушки в США, Японии, Чили, Великобритании, Италии и других странах стали инвазивным видом, к тому же они могут распространять смертельный грибок, убивающий земноводных по всему миру. Тем не менее их продолжают использовать в исследованиях, потому что они откладывают много икры, с которой ученые могут производить генетические манипуляции.
У шпорцевых лягушек странно раздутое тело. («Их очень трудно брать в руки – они как кусок мыла и вдобавок
