От империй — к империализму. Государство и возникновение буржуазной цивилизации - Борис Кагарлицкий

По сути ланкастерская администрация в Нормандии не имела выбора. Опираясь на поддержку городов, она оказалась заложником объективного противоречия между интересами городской буржуазии и крестьянства. Буржуа получили от англичан то, чего не могли получить от французского правительства, — эффективную, поддерживающую ремесло и торговлю администрацию, которая была еще и дешевой. Но даже дешевую администрацию надо было содержать. Чем больше королевская администрация искала поддержки буржуа, тем больше она вынуждена была перекладывать финансовые тяготы на село, где и без того обострялась борьба между крестьянами и собственниками поместий[258].

Выступления крестьян против землевладельцев было бы очень легко представить в виде патриотического партизанского движения, если бы не аналогичные выступления, периодически вспыхивающие и на французской территории, да и в самой Англии. Тот факт, что значительная часть землевладельцев была иностранного происхождения, возможно, играл определенную роль, возраставшую с течением времени. Также выступлениями «патриотов» считаются набеги феодальных банд, пытавшихся вернуть утраченную собственность или отомстить за ее потерю. Беда в том, что цели этих банд были прямо противоположны целям сельских выступлений. По едкому замечанию Перруа, «крестьян их приближение пугало не меньше, чем английские гарнизоны»[259].

Между тем у Карла Валуа, избравшего в качестве столицы город Бурж, имелось серьезное преимущество — у него было больше денег. В руках дофинистов оставались наименее пострадавшие от войны южные провинции. Соотношение доходов между «Буржским королевством» и «Ланкастерской Францией» было явно не в пользу последней. По оценке Перруа, поступление средств в казну Карла VII «в целых пять-шесть раз превышало сумму, которую мог рассчитывать собрать в своих доменах Бедфорд»[260]. Даже не в самые удачные годы на 100 или 200 тысяч ливров, полученных ланкастерской администрацией, Валуа получали не менее 500 тысяч. Если потребовалось не менее четверти века, чтобы этот разрыв в финансовых возможностях сказался на ходе войны, то лишь потому, что в Буржском королевстве принято было разворовывать и растрачивать казенные деньги вместо того, чтобы использовать их — по образцу Англии — на создание регулярной армии и эффективной администрации.

Историческая традиция представляет Карла VII как правителя безвольного, слабохарактерного и апатичного, но одновременно коварного. Однако, странным образом, именно этот король оказался одним из самых успешных монархов в истории Франции. Почти все его начинания завершались успехом, в годы его царствования страна была объединена и вернулась на арену европейской политики в качестве ведущей державы, экономика восстанавливалась, а его кадровая политика вызывала восхищение у современников: недаром еще при жизни он получил прозвище «Карл, которому хорошо служат» (Charles le Bien Servi)[261].

Недовольство историков и, возможно, недоумение многих современников король заслужил тем, что его поведение совершенно не соответствовало модному в XV и возрожденному в XIX веке рыцарскому идеалу, зато удивительным образом вписывалось в образ эффективного администратора, государственного чиновника и политика, которому предстояло сформироваться в более позднюю эпоху. Карл обладал замечательным талантом — находить наиболее удачный момент для того, чтобы действовать, и редким умением выжидать, подолгу готовить удар, бездействовать тогда, когда преждевременная инициатива могла бы нанести ущерб делу.

Он сумел угадать шанс, представившийся ему с появлением при дворе фанатичной Жанны д’Арк, и сумел избавиться от нее в тот момент, когда Дева начала представлять опасность. Он легко дал убедить себя начать поход на Реймс, но не позволил втянуть себя в новую наступательную кампанию, которую Жанна д’Арк и ее соратники затевали после успехов под Орлеаном, Пате и Реймсом.

Жанна д’Арк в военном отношении была не самым успешным из французских военных или политических лидеров. И не она первая из французов смогла нанести поражение англичанам. Под Орлеаном осаждавшие город английские отряды еще до появления войск Жанны по численности и вооружению серьезно уступали оборонявшимся и только огромный моральный перевес объясняет то, что при таком соотношении сил они вообще могли вести наступательные действия. В тот момент, порой, достаточно было одного лишь боевого клича англичан, чтобы обратить в бегство французские отряды. При подобных обстоятельствах принципиально важно для Карла VII было поднять боевой дух войск. И молодая героиня оказалась идеальным инструментом пропаганды. Ее появление знаменует определенный психологический и культурный перелом в ходе войны. Как заметил российский историк Вадим Устинов, она выступала «не в роли военного лидера, но своего рода талисмана, поднимавшего боевой дух войск, помогавшего вербовать сторонников и получать финансирование»[262].

Тем не менее организованный Жанной поход на Реймс в стратегическом плане действительно был блестящим решением. Политически, коронация в Реймсе обеспечивала легитимацию Карла, который до этого был только непризнанным дофином. Одновременно, двигаясь в этом направлении, войска буржского короля наносили удар в стык между позициями англичан и бургундцев, вбивая клин между ними. Наконец они овладевали богатыми торговыми городами Шампани.

В этих городах не было английских гарнизонов либо присутствие англичан было совершенно символическим. Сам этот факт свидетельствует о том, насколько высока была поддержка администрации Ланкастеров в торговых центрах Северной Франции. Однако будучи лояльными подданными Генриха VI и Бедфорда, мирные горожане Шампани отнюдь не готовы были ради них подвергаться ужасам осад и штурмов, а потому безропотно открывали ворота армии Карла VII.

Увы, поход на Реймс знаменовал не только начало восхождения Карла VII к власти во Франции, но и начало конца для Жанны д’Арк. Если Дева и окружающие ее капитаны склонны были приписывать достигнутые успехи собственной военной доблести, то король прекрасно понимал, что победы стали возможны благодаря тому, что англичане оказались застигнуты врасплох. Теперь, когда прошел первый шок, вызванный поражением под Орлеаном и случайной неудачей при Пате (Patay), военно-административная машина Ланкастерской Франции будет вновь отмобилизована. После Вернея король прекрасно понимал, что имеющиеся у него войска просто неспособны разбить англичан в полевой битве, а стратегически у него нет никаких шансов выиграть войну пока не разрушен англо-бургундский союз. Атаки французских капитанов против бургундских войск и замков отнюдь не способствовали примирению с герцогом. Совершенно ясно, что наступательная политика, за которую ратовала Дева после похода на Реймс, должна была бы закончиться для французов вторым Вернеем. О том, что представляли собой военачальники из окружения Орлеанской Девы, можно судить по их дальнейшей карьере. Не только никто из них впоследствии не прославился блестящими победами, но значительная часть из них возглавила банды «живодеров», разбойные отряды, действовавшие не столько против англичан, сколько против собственных соотечественников: «опустошали деревни, жили за счет населения, грабили крестьян, завладевая их жалкими сбережениями»[263]. Некоторые окончили жизнь на эшафоте. Уже летом 1431 года французские войска терпят одно поражение за другим, сдавая занятые ими позиции в Шампани, а в 1432 году толпа руанских горожан буквально растерзала французских диверсантов, пробравшихся в городскую цитадель.

Когда войска Жанны д’Арк подошли к Парижу, где почти не было английских войск, горожане не выразили по этому поводу никакого восторга. Осада столицы была отражена силами местных сторонников Бургундской партии, которые склонны были видеть в Орлеанской Деве не освободительницу, а ведьму.

Между тем, не ограничиваясь планами взятия Парижа, Жанна д’Арк уже мечтала о новом Крестовом походе против чешских гуситов. Она обратилась к жителям Богемии с высокомерным посланием, требуя сложить оружие, подчиниться законной власти и Церкви, в противном случае, «грозя пойти на них войной со своей армией»[264]. Заинтересованность Орлеанской Девы событиями, происходившими в далекой Богемии объясняется далеко не только ее религиозным фанатизмом и политическим консерватизмом. В самой Франции, особенно на севере страны и во Фландрии, широко распространялись бюргерские и плебейские ереси, источником которых были идеи Яна Гуса и Джона Уиклифа. Эти идеи буржуазной и демократической реформы и были как раз тем «дьявольским злом», против которого в конечном счете сражалось феодальное войско Орлеанской Девы.