Украинско-российские взаимоотношения в 1917–1924 гг. Обрушение старого и обретение нового. Том 2 - Валерий Федорович Солдатенко

своевременного сбора урожая. На заседании ВЧМК 6 июня было принято решение «запросить телеграфно» от уездных земельных отделов данные о количестве рабочих, необходимых для жатвы в советских хозяйствах, создать наборные пункты для мобилизации рабочей силы на уборку, ибо, как выяснилось, в совхозах насчитывалось всего по одному рабочему на 10 дес. (т. е. около 63 тыс. или только 24,5 % от необходимого количества), тогда как, согласно утвержденным нормам, постоянных рабочих для обеспечения нормальной работы совхозов нужно было 120 тыс. 911, а на период жатвы – 256 тыс. 515 человек[390]. На Киевском уездном съезде комитетов бедноты 21 августа выяснилось, что земельный отдел организовал в уезде 9 наборных пунктов для сбора урожая[391].

Из доклада заведующего подотделом советских хозяйств Личко на заседании ВЧМК о количестве совхозов и рабочих рук в них следовало, что сбор придется вести преимущественно ручным способом из-за плохой технической базы. Даже то небольшое количество имеющихся машин в хозяйствах невозможно было использовать из-за отсутствия горючего и смазочных материалов.

Недостаточное количество рабочих рук, резко уменьшившееся в военное время, нехватка техники и финансов были характерны для всей территории Украины, где функционировала власть Советов. Однако еще важнее было то, что под напором Белой армии приходилось оставлять несобранным более ¾ урожая.

Среди причин неудач продовольственной политики советской власти следует выделить колебания крестьянства между политическими ориентациями, слабую сплоченность деревенской бедноты, ее идейную и экономическую зависимость от более состоятельных слоев. В. И. Ленин прямо признавал: «Диктатура пролетариата не понравилась крестьянам особенно там, где больше излишков хлеба, когда большевики показали, что будут строго и властно добиваться передачи этих излишков государству по твердым ценам. Крестьянство Урала, Сибири, Украины поворачивается к Колчаку и Деникину»[392].

Недостаточное выполнение продразверстки обусловливалось также слабостью аппарата Наркомпрода, нечеткой его работой и др.

Если «военный коммунизм» оказался вынужденным феноменом Гражданской войны, то не в меньшей степени ее имманентной неизбежностью стало повстанчество. В нем было воплощено активное проявление морально-психологического неприятия и деятельного протеста против любого властного, прежде всего государственного принудительного начала, стремления (во многом стихийного, слабо осознаваемого, а, следовательно – необоснованного, иллюзорного и утопического) найти и применить на практике принципы общежития достаточно широкого слоя общественных низов, представлявшиеся справедливыми, открывающими путь к индивидуальной воле и свободе.

Массовой питательной средой повстанческих движений служило крестьянство, хотя в их орбиту попадали и другие слои населения. Нередко случалось так, что стихийными протестными настроениями и устремлениями ловко пользовались люди, которые в действительности не имели и не могли иметь сколь-нибудь четкой цели предполагаемых действий, просто были неспособны спрогнозировать развитие общественной перспективы. Следовательно, быть в полном смысле самодостаточной силой и повлиять в решающей степени на результаты войны повстанчество в итоге не могло, хотя, естественно, в определенные отрезки времени и в отдельных ситуациях от него немало зависел ход событий, а чаши весов противоборствующих сторон нередко склонялись в ту или иную сторону в зависимости от того, каким оказывался вектор движения массовой стихии.

Хотя в документах враждовавших и даже конкурировавших сил можно встретить различные термины – «повстанчество», «политический бандитизм», «партизанщина», – это, в общем, явления почти одного порядка, имеющие очень похожую природу происхождения. А отличие дефиниций является порождением идеологического противостояния, сложившегося в годы Гражданской войны, которое передалось идеологическим и историографическим лагерям последующих десятилетий.

Летом 1919 г. проявилась устойчивая тенденция противоправительственных выступлений. Если с 1 по 15 мая их было зафиксировано 28, то с 1 по 19 июля – уже 207[393].

Наиболее масштабным проявлением повстанчества считается махновщина (иногда с целью придания определенной идейно-политической окраски используется термин анархо-махновщина). Это справедливо. Как движение, начавшееся еще в конце 1917 г., оно приобрело достаточно мощные потенции во времена австро-немецкой оккупации и Гетманата, а во всей полноте проявилось в 1919 г., когда Украина стала ареной самых ожесточенных и кровавых за годы революции и войны сражений различных сил: белых, красных, антантских, польских, петлюровских.

Живое тело Украины безжалостно разрывалось смертоносными фронтами, а в промежутках между ними (отчасти вкрапленными в них), а еще больше – в тылу регулярных армий оказывались и разворачивали деятельность отряды несогласных с доминантными властными тенденциями, не покоренных обстоятельствами и готовых отстаивать личную независимость и человеческое достоинство.

Изучению опыта украинского повстанчества, различных его проявлений, прежде всего махновщины, идейным влияниям на него партийных и политических сил, а среди них – на первом месте, разумеется – анархистов, посвящено просто гигантское количество публикаций.

Предметно разбираться в уникальности интересного, однако очень противоречивого феномена начали еще в 20-е гг. Для советской историографии характерна квалификация повстанчества как «кулацкого бандитизма». Именно так оно именовалось и толковалось как в обобщающих трудах по истории революции и Коммунистической партии[394], так и в специальных, авторами которых являлись, в частности, активные участники событий Гражданской войны[395]. Среди большого массива изданий, посвященных махновскому движению, научным характером и основательностью выделяются работы М. Кубанина и В. Руднева[396].

Большое внимание как советских[397], так и эмигрантских авторов[398] уделялось выяснению сущности анархизма, особенно в его непосредственной связи с повстанческим движением, которое приобрело особые масштабы в Украине[399].

Почти никаких сдвигов в исследовании обозначенных проблем в течение последующих десятилетий, практически до конца 60-х гг. не наблюдалось. Постепенное возрождение интереса к явлению, без анализа которого развитие общественных, революционных процессов на Юге России и, прежде всего, в Украине было бы неполным, неисчерпывающим, произошло в ходе углубления изучения опыта 1917–1920 гг. на историко-партийном срезе[400].

Со второй половины 80-х гг. усилия историков активизировались, приведя вскоре к существенному повышению качества труда[401]. Особенно притягательной стала фигура «батьки Махно». Среди значительного ряда публикаций, в том числе документальных и мемуарных[402], особое место среди которых занимают воспоминания самого Н. И. Махно[403], нужно выделить прежде всего наследие В. Н. Волковинского[404]. Его отличает чрезвычайно глубокое знание всей источниковой базы касающейся проблемы, корректное, критическое оперирование ею, стремление добиться фактологической точности.

В последние десятилетия появилось несколько интересных публицистических трудов В. А. Савченко, посвященных как отдельным повстанческим эпизодам[405], так и атаманам[406]. Одна из книг повествует о Н. И. Махно[407]. Хотя труды этого автора носят научно-популярный характер, ему удается вводить в оборот новые, неизвестные до того факты, благодаря которым, наряду с критическим использованием трудов предшественников, В. А. Савченко формирует свои подходы, отличающиеся оригинальным толкованием непростых явлений и процессов, небанальными оценками участников, руководителей повстанческого движения.

Немалый вклад в исследование проблемы внесли российские ученые В. Я. Голованов и А. В. Шубин[408].

Среди новейших публикаций привлекают