Мэрилин Монро. Жизнь и смерть секс-символа Америки - Аннина Софья Александровна

Ли Страсберг, в 1909 году, в возрасте восьми лет, приехавший из Польши в США под именем Израиля Шрупке, вошел в историю искусства США еще в молодости, став в начале 30-х у истоков уже упоминавшейся "Театральной группы", где и начал разрабатывать и применять на практике свой метод. Или "Метод" — многие ученики Ли писали это слово с прописной буквы и произносили с придыханием до конца жизни. Они называли Страсберга "равви", "отцом", "богом", "гуру", "гением". Хотя некоторые их товарищи по прошествии лет считали бывшего преподавателя манипулятором и шарлатаном.

В 1951-м он возглавил "Актерскую студию", за четыре года до этого созданную Элиа Казаном, Черилом Кроуфордом и Робертом Льюисом.

Казан вспоминал: "Ли был окружен почитанием, словно святыня. Долгие годы он полагал, что актеры будут склоняться перед силой его риторики и интенсивностью чувств. Чем более наивными и менее уверенными в себе были актеры, тем больше власти обретал над ними Ли. Чем более знаменитыми они становились и чем значительнее делались их успехи, тем больше эта власть приходилась ему по вкусу. Идеальную жертву-почитательницу он нашел в лице Мэрилин Монро".

В основу метода Страсберга легла модифицированная система Станиславского. Ли призывал своих актеров и учеников обратиться к "памяти чувств", раскрыть свое подсознание, обратиться к собственным проблемам. Говоря проще — вывернуть себя наизнанку. От тех, кто работал с ним и учился у него, Страсберг требовал полной самоотдачи, заставляя их по много часов кряду выполнять упражнения. Выдерживали не все. Кто-то становился по-настоящему хорошим артистом и вспоминал наставника с благодарностью, а кто-то ломался, уходил и никогда уже полностью не мог оправиться от последствии нервного срыва.

В Мэрилин Страсберг, по его словам, сразу же разглядел огромный потенциал. "Я заметил, что она казалась не той, кем была на самом деле, и то, что происходило внутри, не соответствовало тому, что делалось снаружи, а такие вещи всегда означают, что есть над чем поработать. Создавалось впечатление, что она ждет, когда нажмут на кнопку. Когда же кнопка была отжата, дверь открывалась и вашему взору представала сокровищница, полная золота и драгоценностей… Вокруг нее полыхало таинственное зарево, как у Иисуса во время Тайной вечери, когда вокруг его головы сияет нимб. Такой же яркий белый свет окружал и Мэрилин".

Поначалу он предложил ей частные уроки у себя на квартире, посчитав, что для коллективных занятий в "Актерской студии" Монро еще не готова. И довольно быстро Мэрилин стала в доме Страсбергов своим человеком. Пола практически "удочерила" ее, а дочка Страсбергов Сьюзен, начинающая драматическая актриса, сделалась ей близкой подругой, хотя была на 12 лет младше и нередко ревновала к Мэрилин отца, который относился к ученице более внимательно и чутко, чем к членам своей собственной семьи.

"Мой отец хотел вытащить из нее все, с чем она не могла совладать, все то, связанное с ее прошлым, что она подавляла и заглушала в себе, — и высечь из нее всю имевшуюся энергию. По его словам, чтобы добиться этого, ей придется поработать в окружении настоящих специалистов… Мой отец влек к себе Мэрилин, поскольку, хоть его формальное образование было небольшим, он понимал человеческую натуру, и потому она немедленно приняла его предложение. Она была заворожена человеческой натурой, особенно своей собственной. Этим двоим людям было предписано на небесах встретиться и работать вместе".

Сьюзен и Мэрилин восхищались друг другом. Младшая — сверхъестественной, эльфийской прелестью старшей, ее живостью, ее смехом, ее ночными танцами посреди спальни и смешными рисунками в блокноте.

Старшая — тем, что младшая, в ее 17 лет, уже "серьезная" актриса, готовящаяся сыграть роль Анны Франк.

И Сьюзен Страсберг, и Эми Грин вспоминали, что, отправляясь с той или другой из них прошвырнуться по Нью-Йорку, Мэрилин проделывала один и тот же трюк. В автомобиль садилась, заходила в магазин или кафе "Зельда Зонк" — иногда еще и "беременная", с подушкой под платьем, ради пущей неузнаваемости. А потом, в самый неожиданный момент, подушка, темный парик и очки летели прочь — и миру с озорной улыбкой являла себя "Мэрилин Монро".

Впрочем, обличье Мэрилин в тот год менялось и без маскарада. Она примеряла на себя образ молодой нью-йоркской интеллектуалки, девушки, плюющей на условности, почти "неформалки", как могли бы сказать мы. Обтягивающие короткие платья уступили место джинсам, свободным свитерам, тельняшкам и майкам без рукавов. Она, прежде по нескольку часов ежедневно просиживавшая перед зеркалом, возведшая искусство макияжа в культ и ритуал, теперь обходилась практически вовсе без косметики.

Дональд Спото делает из этого многозначительные выводы: "Перестав являть миру накрашенное лицо, этот плод замысловатых и хитроумных операций, Мэрилин хотела неясным пока способом стать, как говорится, подлинной личностью; и, чтобы достигнуть этого, она все начала с нуля — будто бы до сих пор и не было никакой Мэрилин Монро.

Выполняя эту задачу, Мэрилин очутилась в особо трудной ситуации, поскольку вместо прежней искусственности на свет явилась новая, более утонченная опасность. Артистка считала, что сейчас она уже независима, что наконец она занимается чем-то ради самой себя, а не для того, чтобы удовлетворить других. Это была самая горькая иллюзия в ее жизни".

В этих словах есть немалая доля истины. Но лишь потом Мэрилин почувствует себя запутавшейся в отношениях с приближенными. И почти всех этих людей, справедливо или нет, и она, и другие станут обвинять в желании так или иначе использовать дружбу с кинозвездой в корыстных целях. В начале — середине 1955 года до этого было еще далеко.

"В тот год Мэрилин казалась мне очень свободной, оживленной, полной душевного подъема и ожидания серьезной работы. Ей нравилось то, что она находилась за пределами Голливуда. Это было время, полное обещаний и надежд, и у меня сложилось впечатление, что Мэрилин постепенно берет свою жизнь в собственные руки", — говорил один из нью-йоркских агентов Монро Джей Кантер.

У самой Мэрилин, по всей видимости, было точно такое же впечатление.

Пришло время, и ее допустили до занятий в "Актерской студии". На лекциях и семинарах она тихонько сидела в углу и поначалу казалась товарищам — так было и в "Актерской лаборатории" в Лос-Анджелесе — скованной, зажатой и, может быть, даже слегка туповатой. И тем сильнее было их удивление, когда Мэрилин вдруг показывала, на что способна.

Актер Кевин Маккарти вспоминал: "Это взъерошенное человеческое существо, сидевшее справа от меня, было невесть чем. Но пятнадцать минут спустя, после того как я прервал сцену каким-то справедливо грубым замечанием, я снова взглянул на него и увидел, как из этого ничтожества появляется живая, пульсирующая Мэрилин Монро… Помнится, я смотрел и думал: "Боже мой, это она — она только что ожила"".

На выходные Мэрилин теперь часто перебиралась в дом Страсбергов. Исподволь, постепенно они вытесняли из ее жизни Гринов. "Сирота по призванию" — по меткому выражению Саммерса — нашла себе новую "эрзац-семью". Но пока Монро все еще проводила много времени с Милтоном, Эми и своим любимцем Джошем.

Что же до Наташи Лайтес — вероятно, Мэрилин решила с ней покончить еще до того, как села в самолет, уносящий ее прочь из Лос-Анджелеса. Сперва Наташа ждала, что Мэрилин вот-вот пришлет за ней. Потом — тщетно звонила и писала. Мэрилин либо не отвечала вовсе, либо отделывалась короткими, ничего не значащими фразами.

"Меня отделяют от мисс Монро 3000 миль и кольцо стервятников. Я не знаю, как добраться до нее, и должна сказать, что ситуация страшная", — с горечью и отчаянием писала Наташа Лайтес другой своей ученице и подруге, Элен Альберт.