Самец - Камиль Лемонье

На колокольне ударили к вечерне. Они отправились в церковь занять прежние места позади колонны и, стоя с фуражками в руках, глядели, как колебались головы молящихся. Произошла толкотня: сзади напирали. Они повернули головы и увидели трех Эйо среди целой кучки молодых людей. Наконец-то, решились. Их обдало жаром.

При выходе они должны были оказаться рядом друг с другом. Эйо шли впереди. Варнан ускорил шаг, протискиваясь плечами вперед. В то время, когда он хотел опустить руку на плечо Гюбера, приблизился коренастый парень и стал спокойно между ними. Варнан увидел здесь известный тактический прием. Эйо отдались под защиту своих Друзей: они не будут драться или же, если и будут, то за ними будет стоять подкрепление. Презренные трусы! Еще сильнее гнев охватил Гюлоттов. Глаза их пылали огнем, глядя на Эйо, но три братца упрямо стояли, повернувшись к ним спинами.

Вся эта кучка вошла в кабачок. Гюлотты присели также к столу. Между собутыльниками наступило молчание и затем началось перешептыванье. Шум пререканий достиг многих ушей. Любопытные пристальные взгляды переходили от стола, где сидели Гюлотты, к столу Эйо. Гюбер медленно зажигал сигару. Щеки его были бледны, а уши — красны. И он упорно уставился глазами на пепел, ведя разговор и не отрываясь от своей сигары, чтобы не растеряться под взглядом устремленных на него глаз. Донат, более спокойный, зубоскалил, кивая в их сторону головой. Туман заволакивал ту часть кабачка, где трубки и сигары искрились красными вспышками и разносили дым густыми облаками. Варнан ерзал на своей скамье, теряя хладнокровие, и надувал свои потные малиновые щеки, томясь ожиданием драки, которая все еще не начиналась. Проклятия застревали в его горле, сопровождались по столу ударами кулака и резкими движениями плеч, достигая, однако, слуха Эйо.

Наконец, он крикнул:

— Гюбер Эйо! Я плюю тебе в лицо, как вот плюю сюда! Видишь?

И он с презрением сплюнул на пол.

Гюбер покачнул головой из стороны в сторону и ответил, бросив на него нерешительный взгляд:

— Плюй, молодчага, только сам себя оплюешь!

Раздался смех. Гюлотт встал.

— Повтори-ка за дверями, что ты сказал, если у тебя хватит духу!

Гюбер не двинулся.

— Не хочется, — проговорил он.

— А мне нот хочется. Не смеешь, негодяй, мерзавец, трижды сволочь!

И вот Варнан расчистил себе место, отделявшее его от стола, и двинулся к этому помертвелому, взволнованному лицу. Гюбер вскочил в свой черед, растерянный, объятый гневом. Встал, выставив вперед ногу, и в ожидании удара размахивал своим стаканом.

— Прочь, — крикнул он, — или я расквашу тебе морду!

С быстротою мысли молодой Гюлотт, согнувшись всем телом, ринулся, как бык, вперед головой. Звон разбитого стакана затерялся позади него в топоте ног зрителей, дававших дорогу. Гюбер кубарем откатился под ужасным ударом на два шага.

В кабачке произошла давка. Все повскакали со своих мест. Варнан поднялся, готовый снова броситься на своего противника. Чьи-то руки схватили его под мышки. Он почувствовал себя в цепких объятиях. Ярость взяла его. Подпрыгивая и стараясь ударить наугад, он стряхивал нависшую на него ношу толчками. На его висках вздувались жилы, подобно тетиве, и он испускал хриплые и короткие звуки от гнева и напряжения. Руки выпустили его, и круг около него расширился.

Гюбер Эйо шел на него, размахивая стулом. Стул перевертывался в воздухе, но Варнан успел отскочить. Он вырвал его из рук Гюбера, швырнул в сторону и сам кинулся, схватил Гюбера поперек тела и стал давить ему своими могучими руками на позвонки.

Гюбер захрипел.

И вдруг новый противник напал на Варнана, охватив его за шею, и изо всех сил сжимал, оттаскивая назад. Это был Донат. Варнан опрокидывался уже, как его брат Матье, в свой черед, с размаха ударив кулаком по голове Доната, заставил последнего покачнуться, как срубленное дерево, которое вздрагивает в воздухе ветвями при падении.

Тогда Варнан, поднявшись на ноги, бросился прямо на врага, нарочно стараясь, чтобы тот его схватил. Гюбер схватил его поперек, так же, как раньше Варнан, но в тот самый миг, когда приподнял его, Варнан надавил на его подбородок обеими руками, тяжелыми, как свинец, и они оба свалились на пол.

Они стукались о столы, сталкивали стулья, извивались, тесно сжимая друг друга. Головы ударялись об пол, как пустые горшки, среди стонов, нечленораздельных криков, вырывавшихся из грудей, и резкие удары терялись в тупом, непрерывном ропоте.

Порой борьба как бы застывала. Они так плотно прижимались телами, что даже не могли сдвинуться с места. Затем объятья разжимались, и снова кулаки, руки, колени сплетались, образуя на полу ужасные угловатые фигуры. Ярость придавала этой мятущейся массе вид бойни. Из-за разодранных рубах выступало голое тело, на рассеченных исполосованных шрамами кулаках сгущалась клейкая кровь. Два раза Гюбер впивался зубами в щеки Варнана, оставляя на них крупные, вдавленные следы. Варнан не мог пустить в ход своих неустойчивых зубов, но зато придавливал его своими коленями, вцеплялся жилистыми пальцами в его шею, пригвождая его к земле тяжестью всего своего тела, и тот начинал вопить, пуская в дело отчаянные средства: то впивался ногтями в его глаза, то старался схватить где побольнее, но Варнан, проворный и сильный, парировал его удары ловко и быстро.

Благодаря удару, который нанес ему Гюбер головой в нос, Варнан лишился своего преимущества. Он откинулся на колени, сбитый с толку, как одурелый, с разрывавшимся черепом, в то время как Гюбер, освободившись толчком, зашел сзади него и принялся колотить сапогами по его спине.

Дико избиваемый Варнан успел схватить Гюбера руками за ляжки и опрокинуть его через себя. Схваченный врасплох за самую слабую часть своего тела, — за свои высокие и сухие деревяшки, — Эйо снова упал на голову, сраженный на этот раз совершенно, и взывал о пощаде. Но Варнан не обращал ни на что внимания: от ярости у него выступила пена изо рта, он сопел; в глазах ходили красные круги. Навалившись, как животное, он пристукивал его головой об пол, приговаривая каждый раз: «Вот тебе, трус! Получай, разбойник! Вот тебе еще, мерзавец, негодяй, потрясучка, сукин сын!» И Гюбер стонал, задыхался, с разбитой спиной. В голове его стоял трезвон. Он, не переставая, взывал о помощи, но никто ему не откликался.

Свалка в кабаке стала общей. Кроме нескольких стариков, поспешивших удалиться при первых же ударах, все остальные смешались в драке — кто за, кто против. Матье, на которого напал Донат, ударил его под ложечку с такой силой, что тот опрокинулся на стол, извергая рвоту, низвергнутый ужасным тумаком, но в тот же миг на Матье посыпался град ударов. Друзья Эйо вступили в завязавшийся бой и, окружая со всех сторон юного атлета, менее привычного к борьбе, чем его старший брат, отплатили ему ударами в грудь и в спину.