Тайна желтой комнаты - Гастон Леру

Это простое объяснение показалось тем более приемлемым, что многие из тех, кто интересовался тайной замка Гландье, уже пришли к такому выводу самостоятельно. Послышался шепот одобрения.

– А что же сталось в таком случае с убийцей? – спросил председательствующий.

– Он, господин председатель, несомненно, спрятался в этом темном углу, а после того, как люди из замка унесли тело лесника и никого во дворе не осталось, он смог преспокойно уйти.

В этот момент из глубины стоячей публики послышался юношеский голос. Ко всеобщему изумлению, он сказал следующее:

– Что касается удара ножом в сердце, я согласен с Фредериком Ларсаном. Но не могу согласиться с ним относительно способа, какой избрал убийца, чтобы скрыться!

Все обернулись, пытаясь разглядеть говорившего, судебные исполнители засуетились, призывая публику соблюдать тишину. Председательствующий сердито осведомился, кто это позволил себе возвысить голос, и потребовал немедленно вывести нарушителя порядка из зала, но тут снова послышался все тот же звонкий голос:

– Это я, господин председатель, это я, Жозеф Рультабий!

Глава XXVII, В КОТОРОЙ ЖОЗЕФ РУЛЬТАБИЙ ЯВЛЯЕТСЯ ВО ВСЕМ БЛЕСКЕ СВОЕЙ СЛАВЫ

Началось нечто неописуемое, зал оглашался криками женщин, некоторые из которых падали в обморок. Никто уже не помышлял о почитании его величества правосудия. Поднялась суматоха, все смешалось в беспорядке. Всем хотелось видеть Жозефа Рультабия. Председатель кричал, угрожая удалить публику из зала, но никто его не слушал. Тем временем Рультабий, перемахнув через балюстраду, отделявшую его от сидящей публики, энергично прокладывал себе дорогу локтями и, добравшись, наконец, до своего директора, который радостно обнял его, взял у него из рук письмо, сунул его в карман, затем проник в отгороженную часть зала суда и очутился на том месте, где давали показания свидетели; его толкали по дороге, он сам кого-то толкал – счастливый, улыбающийся, с пунцовым лицом, на котором сияли его небольшие, круглые, светившиеся умом глаза. На нем был тот самый костюм английского сукна, в котором я видел его в день отъезда (но бог ты мой, в каком состоянии!), пальто и котелок в руках.

– Прошу прощения, господин председатель, – сказал он, – пароход, на котором я прибыл из Америки, несколько задержался! Я Жозеф Рультабий!..

Зал разразился счастливым смехом. Все были рады появлению этого мальчика. Каждый ощущал, как огромная тяжесть свалилась с его совести. Даже дышать стало легче. Все сразу поверили, что он и в самом деле знает истину… что он поделится этой истиной с ними…

Однако председательствующий был в ярости.

– Ах вот как! Вы и есть Жозеф Рультабий, – молвил председатель. – Что ж, молодой человек, придется проучить вас – по крайней мере, впредь будете знать, что с правосудием шутки плохи… Пока суд примет решение относительно вас, я, пользуясь данной мне властью, оставляю вас в распоряжении правосудия…

– Но, господин председатель, я только об этом и мечтаю – быть в распоряжении правосудия… Я для того и явился сюда, чтобы отдать себя в распоряжение правосудия. Если мое появление наделало немного шума, прошу суд великодушно простить меня… Поверьте, господин председатель, вряд ли найдется другой человек, который питал бы столь же высокое уважение к правосудию, как я… Но что поделаешь, я вошел сюда, как мог…

И он засмеялся. А вслед за ним засмеялся весь зал.

– Уведите его! – приказал председательствующий.

Но тут вступился метр Анри-Робер. Он начал с того, что стал искать оправдания молодому человеку, доказывая, что им двигали самые лучшие побуждения, и дал понять председательствующему, как трудно обойтись без показаний свидетеля, который ночевал в Гландье в течение всей таинственной недели, а главное, того самого свидетеля, который обещал подтвердить невиновность обвиняемого и сообщить имя убийцы.

– Вы собираетесь назвать нам имя убийцы? – с сомнением в голосе спросил председательствующий.

– Но, господин председатель, я только за этим и пришел! – воскликнул Рультабий.

В зале раздались было аплодисменты, но энергичнее шиканье судебных исполнителей восстановило тишину.

– Жозеф Рультабий, – сказал метр Анри-Робер, – не значится в списках свидетелей, однако я надеюсь, что в силу данной ему власти господин председатель соблаговолит допросить его.

– Хорошо, – ответил председательствующий, – мы его допросим. Но сначала закончим…

Тут с места поднялся заместитель прокурора.

– Может быть, все-таки лучше будет, – заметил представитель прокуратуры, – если этот молодой человек сразу назовет нам имя того, кого он считает виновным в преступлении.

Председательствующий не без иронии согласился с этим предложением:

– Если господин заместитель прокурора придает хоть какое-то значение показаниям Жозефа Рультабия, я не возражаю, пусть свидетель сейчас же назовет нам имя «своего» убийцы!

Тут слово взял Рультабий.

– Уверяю вас, господин председатель, – воскликнул он своим высоким, звонким голосом, – уверяю вас, что, когда я назову вам имя убийцы, вы поймете, почему я не смог этого сделать раньше половины седьмого! Даю вам честное слово! Слово Рультабия!.. А пока я могу дать вам некоторые объяснения относительно убийства лесника… Господин Фредерик Ларсан, наблюдавший за моей работой в Гландье, может подтвердить вам, с каким тщанием изучал я это дело от самого начала и до конца. И пускай я придерживаюсь иного мнения, чем он, и убежден, что, арестовав господина Робера Дарзака, он арестовал невинного человека, господин Фредерик Ларсан, я уверен, не подвергает сомнению мои благие намерения и понимает всю важность наблюдений, не раз подкреплявших его собственные!

– Господин председатель, – сказал Фредерик Ларсан, – мне кажется, интересно было бы послушать господина Рультабия, тем более интересно, что мнения у нас с ним расходятся.

Это заявление полицейского было встречено одобрительным шепотом. Он принимал вызов. Поединок между этими двумя интеллектами, которые упорно искали решения трагической загадки и пришли к двум различным выводам, обещал быть любопытным.

И так как председатель безмолвствовал, Фредерик Ларсан продолжал:

– Итак, насколько я понимаю, мы согласны относительно удара ножом в сердце, который был нанесен леснику человеком, покушавшимся на жизнь мадемуазель Станжерсон; но раз уж мы расходимся во мнениях по вопросу об исчезновении убийцы в этот момент, любопытно было бы послушать, как Рультабий объясняет это бегство.

– Конечно, это было бы крайне любопытно, – заметил мой друг.

Весь зал снова разразился хохотом. Председательствующий тотчас же объявил, что, если подобный факт повторится еще раз, он незамедлительно приведет в исполнение свою угрозу и прикажет очистить зал.

– В самом деле, – сказал в заключение председательствующий, – понять не могу, что в таком деле, как это, может располагать к веселью.

– Я тоже! – вторил ему Рультабий.

Сидевшие передо мною люди стали запихивать себе в рот платки, чтобы не расхохотаться…

– Итак, – продолжал председательствующий, – вы слышали, молодой человек, что сказал господин Фредерик Ларсан. Как, по-вашему, удалось убийце бежать из этого злополучного угла?

…Рультабий метнул взгляд в сторону госпожи Матье, которая печально улыбнулась ему в ответ.

– Раз госпожа Матье согласилась признать, что питала определенный интерес к леснику…

– Обманщица! – воскликнул папаша Матье.

– Уведите папашу Матье! – приказал председательствующий.

Папашу Матье увели.

– Раз она сделала такое признание, – продолжал Рультабий, – я могу сказать вам, что по ночам она имела довольно частые беседы с лесником на втором этаже донжона, в комнате, некогда служившей молельней. Беседы эти стали особенно частыми в последнее время, а именно с тех пор, как папашу Матье приковал к постели ревматизм.

Укол морфия, предписанный по этому случаю, усмирял боль папаши Матье, давая ему возможность отдохнуть, а его супруге обеспечивал спокойствие на те несколько часов, когда она отсутствовала. Ночью госпожа Матье приходила в замок, закутанная в большую темную шаль, позволявшую ей скрывать свою личность и делавшую ее похожей на черный призрак, который тревожил временами ночной покой папаши Жака. А чтобы подавать знак своему другу, госпожа Матье позаимствовала у кота матушки Молитвы, старой колдуньи, обитавшей в лесу святой Женевьевы, его зловещее мяуканье; лесник тотчас же спускался вниз и открывал своей возлюбленной калитку. Когда же начались работы по ремонту донжона, свидания все-таки продолжались в бывшей комнате лесника, расположенной в том же донжоне, так как новая комната, которую на время предоставили этому незадачливому сердцееду в самом конце правого крыла замка, была отделена от жилища метрдотеля и кухни совсем тонкой перегородкой.