Знамение - Вера Хенриксен

В любом случае девочка была красивой и здоровой, хотя Кальв был несколько удивлен, откуда у нее такие черные глаза. Но он успокоился, когда Сигрид сказала, что мать ее была темноглазой.

Кальв гордился своей дочерью; и вскоре он уже перестал сожалеть о том, что это не сын. К тому же он думал, что сыновья могут родиться и потом; если у них есть один ребенок, то может быть и больше.

Он считал, что на Сигрид благотворно подействовало рождение дочери. В последнее время она стала спокойнее, в ней появилась мягкость и заботливость, которых он раньше в ней не находил. Он полагал, что это также связано с его отходом от короля Олава, на которого она была так зла.

Он вспомнил, как приехал однажды весной из датского похода; ему было так скверно, что он сознательно напивался — и не один раз, — чтобы только избежать ее упреков.

Теперь же он снова начал разговаривать с ней о многих интересующих его вещах, как это бывало в первые годы их женитьбы. Он находил у нее мудрость и здравый смысл и нередко советовался с ней, в особенности, когда дело касалось принятия важных решений.

Она стала добрее и к другим; стала проявлять заботу о бедных и страждущих в деревне. И Кальва это тоже радовало, поскольку это укрепляло его добрую славу в округе.

Когда же дело касалось короля Олава, она оставалась по-прежнему неумолимой, он заметил это ясно, когда речь зашла об отъезде короля из Гардарики. И он старался не посвящать ее в свои мысли о короле.

Кальв подошел к кузнице.

Внутри был только Гутторм, если не считать раба, раздувающего для него меха, придурка, на которого никто не обращал внимания. Гутторм делал большую часть кузнечных работ в хозяйстве. Он был хорошим кузнецом, хотя и не самым искусным.

Теперь он занимался отбивкой кос, готовя их к предстоящему сенокосу.

— Что нового о продвижении Олава? — спросил он, увидев Кальва.

— Он должен быть еще в Свейе, — ответил Кальв. — И говорят, что он получил подкрепление от шведского короля Энунда.

— Я надеюсь, что обменяюсь с ним ударами меча, если он сунется в Трондхейм, — сказал Гутторм. Он взял щипцами косу и примерился к острию.

— С тебя станется, — сказал Кальв. — Хотя лично я думаю, не будет ли лучше, если король Кнут поставит на защиту страны свое датское войско. И если Олав приведет с собой шведов, мы, норвежцы, останемся в стороне и предоставим им возможность убивать друг друга.

— Не очень-то ты горишь желанием выступить против короля Олава, — сказал Гутторм, откладывая в сторону косу, чтобы она остыла. Потом положил на огонь другую, осмотрел следующую.

Некоторое время Кальв стоял и молча смотрел на него. Гутторм работал быстро; и вот еще одна коса была готова.

В последнее время Кальв близко сошелся с Гуттормом. И он очень высоко ценил его как человека, на которого можно всегда положиться и с которым можно говорить обо всем, не опасаясь, что он расскажет об этом кому-то.

Думая об этом, он невольно улыбнулся. Ему досталось от Эльвира так много: хозяйство, вдова, сыновья, власть во Внутреннем Трондхейме и вдобавок ко всему его лучший друг!

— Я не уверен в том, что моя любовь к королю Кнуту намного сильнее, чем к Олаву, — наконец сказал он. — И мало надежд на то, что Кнут сдержит обещание, данное мне в Англии в прошлом году, что хочет сделать меня ярлом. Он пообещал то же самое Эйнару Брюхотрясу.

— Я слышал об этом, — сказал Гутторм. — Но Тамбарскьелве получил отказ, когда после того, как Хакон ярл утонул, он отправился к Кнуту и потребовал, чтобы тот выполнил свое обещание.

— Я слышал, что он получил более, чем отказ, — сказал Кальв. — Король сказал ему, что вообще не хочет иметь ярла в Норвегии; он хочет послать сюда своего сына Свейна в качестве короля. И от этого мне станет не лучше, чем Эйнару.

— Это верно, — заметил Гутторм. Он принялся закалять косы, хорошенько разогрев их.

— Некоторые говорят, что Хакон ярл погиб не на море, — продолжал Кальв. — Говорят, что когда он осенью прошлого года отправился из Англии на Окрнеи с известием для короля Кнута, он был убит по приказу короля.

— Подобные слухи не усиливают доверия людей к Кнуту, могу за это поручиться.

— Да, — сказал Кальв. Он долго стоял и молчал, потом произнес: — Последнее время я думаю о том, не лучше ли будет нам выторговать у Олава подходящие для нас условия, чем ждать их от такого лживого короля, как Кнут.

— Как тебе известно, у меня свой счет с королем Олавом, и я думаю, у тебя тоже, после того, как он убил твоих приемных сыновей, — сказал Гутторм, не глядя на Кальва и продолжая заниматься своим делом.

— Четверо моих братьев служат Олаву, — сказал Кальв. — И поскольку король Кнут склонен обманывать меня так же, как и Олав, чаша весов клонится к последнему.

— Я понимаю, — сказал Гутторм. — И я не осуждаю тебя за это.

Когда они через час вышли из кузницы, начался дождь, и Кальв подумал о недоделанной крыше над старым залом.

Вечером Кальв был задумчив и молчалив. Но Сигрид так и не узнала, что занимает его мысли.

И после того как он уснул, она лежала и думала об этом, а также о многих других вещах.

Они спали теперь в одной из кладовых, пока старый зал приводился в порядок. В зале теперь спали другие, и Сигрид, не привыкшая спать в тесном помещении, чувствовала, что ей не хватает воздуха и простора.

У нее снова начались кошмары, как это было в первое время ее беременности Суннивой. И она подумала о том, чтобы принести в кладовую метелку, предотвращающую дурные сны, которая раньше висела у нее в спальне.

К тому же было совершенно ясно, на кого похожа Суннива. Да и роды прошли на этот раз труднее; при этом она опасалась, что ее заставят назвать имя подлинного отца, чего она сделать не могла. Тем не менее, все обошлось, и все были уверены в том, что это ребенок Кальва.

Сама же Сигрид не сомневалась в том, что отцом ребенка был Сигват. У девочки были темно-карие глаза и темные волосы; она обещала стать красавицей. И она не могла понять, почему некоторые говорят, что девочка похожа на Кальва, — люди видят то, что хотят видеть, думала она, хотя это ее радовало. Она была рада и тому, что Кальв без лишних вопросов воспринял ее слова о том, что мать ее была темноглазой. Энунд сказал ей, что если он спросит ее об этом напрямик, ей придется все рассказать ему. Что же касается матери, то здесь она не соврала, хотя мать ее и не была такой темной.

Тем не менее, Сигрид мучила совесть, когда она видела, что Кальв любит девочку и гордится ею; она чувствовала себя изменницей.

Но она сделала в этот последний год все, чтобы быть заботливой и доброй к нему. Не всегда ей это удавалось, но это получалось у нее гораздо лучше, чем в первый год их женитьбы.

И она стала замечать, что радуется, когда доставляет ему радость.

С Эльвиром все выходило само собой; они настолько были близки друг другу, что не могли не делить скорби и радости. С Кальвом же было не так. Радость видеть его счастливым соседствовала у нее с ощущением того, что ее долг перед ним за содеянное против него зло никогда не станет меньше.

В течение последнего года она много размышляла по поводу греха и искупления; подобный настрой был чужд всему тому, чему ее учили с детства.

Она спросила у Энунда, почему Бог, повелевающий всем в мире, допускает, чтобы человек грешил. Но Энунд ничем не помог ей в этом. Он сказал, что не может ответить на этот вопрос и что человек должен полагаться на Бога во всем. В конце концов своей смертью Христос искупил всех грехи человеческие.

Этот туманный ответ не мог успокоить Сигрид. И только вспомнив сожаления Эльвира по поводу того, что он не послушался Энунда и отведал жертвенной пищи, она приняла его слова без дальнейших пояснений.

Сознание собственной вины и Христова искупления привело ее к более глубокому пониманию Божественной любви. На этот раз дело касалось греха, сущность которого она ясно себе представляла и последствия которого видела — она знала это не только со слов священника. Она понимала, что нуждается в прощении Бога. Священник объяснил ей, что любовь Бога к каждому отдельному человеку так велика, что грех против своих близких есть грех против Бога.

И она была рада тому, что сможет покаяться; чувство раскаяния шло у нее изнутри. Тем не менее она спросила Энунда, зачем нужно каяться, если все грехи человеческие искуплены смертью Христа.

— Христово искупление спасает тебя от вечного наказания, — ответил он. — Но это не означает, что ты наверняка предстанешь перед Богом. Прежде, чем предстать перед ним, человек должен очиститься. Покаяние — это очищение при жизни, после смерти же, если в этом есть необходимость, очищение продолжается — в очистительном огне.

Он наложит на нее покаяние, призванное укрепить ее любовь к ближнему, сказал он в тот раз, когда она исповедовалась ему в своих отношениях с Сигватом. И он обязал ее заботиться в деревне о больных, бедных и странниках. Это оказалось легче, чем она думала, в особенности тогда, когда она думала о том, что сама была близка к тому, чтобы взять в руки посох странника.