Знамение - Вера Хенриксен

— Я надеялся застать его до отъезда, — сказал он.

— Тем не менее, добро пожаловать, — сказала Сигрид. — Ты чуть не загнал своих лошадей; им понадобится по крайней мере два дня, чтобы придти в себя.

Вечером в зале Сигрид была более разговорчивой и не такой замкнутой, как последнее время.

— Я слышала, что ты пытался спасти Турира, моего сына, — сказала она. — Спасибо тебе за это.

— Из этого ничего не вышло, — ответил Сигват. — Но это правда, я сделал все, что мог.

— Кальв сказал, что ты поставил на карту свою дружбу с королем.

— Я высказал ему свое мнение по этому поводу, — сказал Сигват. — А это не очень разумно со стороны скальда, если он хочет сохранить благосклонность своего господина.

— Что же ты сказал ему?

— Я сказал, что этот поступок будет стоить ему доверия людей и что если он намерен править страной по-христиански, ему следует прежде всего научиться управлять самим собой. Я выразился не буквально так, но он ведь не глупец.

— Христианство короля Олава мало что стоит, — сухо заметила Сигрид.

— В тот раз мне тоже так показалось, — задумчиво произнес Сигват. — Но потом мне в голову пришли мысли, поэтому я и решил переговорить с Кальвом до его отъезда.

— Может быть, Кальв и согласился бы выслушать тебя, — сказала Сигрид, и в тоне ее явно прозвучало неодобрение.

— Существует столько различных мнений о короле, — глубокомысленно произнес Сигват. — Ты ненавидишь его; я чувствую это, когда ты говоришь о нем. У тебя есть на это причины, и ты не единственная, кто так о нем думает. Но есть и такие, что любят его так горячо, что забывают обо всем на свете.

Мое же мнение о нем неустойчиво; я часто испытываю любовь и доверие к нему, но бывает также, что он кажется мне недостойным всего этого.

Этой осенью я узнал его лучше. Он разговаривал со мной о многих вещах, и он потребовал, чтобы я был при нем постоянно; ему не хотелось быть одному. Казалось, он чего-то опасается… Сначала я ничего не понимал, мне казалось, что все его поведение свидетельствует о том, что он боится либо смерти, либо дьявола. Но постепенно до меня дошло, что он страшится потерять свою удачу. Это наводило его на мысли о том, что Бог оставил его и что теперь он стоит лицом к лицу с дьяволом и содеянными им грехами.

Я окончательно убедился в этом, когда каждый из нас пошел своим путем. Потому что в момент расставания он напрямик сказал мне об этом.

Бог отобрал у меня удачу, Сигват, сказал он. Поэтому нет ничего удивительно в том, что и ты покидаешь меня. Может быть, ты был прав, говоря, что я жил не по-христиански.

Я пробыл в Викене большую часть зимы. И я думал о короле и о его словах. И постепенно я понял, что действовал слишком поспешно, расставаясь с ним. Я сам грешен и не мне судить его.

Сигват замолчал. Опершись локтями о стол, он уперся подбородком в ладонь. Он смотрел куда-то невидящим взглядом, так что казалось, что он говорит все это не столько Сигрид, сколько самому себе.

— Я уже не раз покидал короля Олава, — сказал он. — Я отправился в Руду в тот раз, когда он хотел подчинить себе Исландию и держал в качестве заложников Стейна Скафтасона и других исландцев, которых он заманил в Норвегию обещаниями дружбы. Но я вернулся назад, хотя мне обещали там почести и богатство.

Отдалившись от него, я подумал, что не такой уж он свинья и самодур. Я думал о его величии, его мудрости и твердой вере в то, что Бог призвал его окрестить Норвегию…

Он снова замолчал, и когда он посмотрел на Сигрид, в глазах его больше не было отсутствующего выражения.

— Когда я снова отправился на север, я узнал, что Кальв был у ярла и что он собирается служить королю Кнуту. И я тут же пустился в путь; я чувствовал, что должен воспрепятствовать его поездке в Англию, если мне удастся.

— Мало что изменилось бы, если бы ты застал его дома, поскольку он присягнул на верность ярлу, — сказала Сигрид. — Что же касается короля Олава, то мне кажется, что он хорохорился, как петух, пока ему сопутствовала удача, и совершенно сник, когда все обернулось против него.

Атмосфера стала натянутой, ей показалось, что пора бы ему уже прекратить этот разговор о короле.

— То, что Кальв присягнул на верность ярлу, это одно дело, — сказал Сигват. — Я хорошо знаю Хакона ярла, и он чувствует угрызения совести по поводу того, что нарушил клятву, данную Олаву, и вступил с ним в борьбу. Он освободит Кальва от клятвы верности, если тот попросит.

С королем же Кнутом дело обстоит совсем иначе, лично я не питаю особой любви к этому хёвдингу. Он никогда не скупится на красивые слова и обещания, но очень быстро о них забывает. Думаю, что Кальв получит от этой затеи одни неприятности.

Сигрид посмотрела на него.

— Скажи, разве ты не сочинял висы, в которых ты прославляешь короля Кнута, когда был в Англии? — спросила она.

Вид у Сигвата был озабоченный.

— Сочинял, — признался он.

— Ради золота скальд способен на многое, — не спеша произнесла Сигрид. — Как-то раз мой брат Турир сказал, что Сигват — друг всех. Ты никогда не задумывался над тем, что если кто-то дружит со всеми, он в конце концов оказывается без друзей.

— Я не нуждаюсь в наставлениях, — раздраженно произнес Сигват. — И здесь, в Эгга, я собирался уговорить Кальва отправиться со мной к королю, который далеко не богат.

— Если ты имеешь в виду короля Олава, то я рада, что ты опоздал.

После этого разговор уже не клеился. И они расстались, холодно пожелав друг другу спокойной ночи.

Большую часть следующего дня Сигрид провела за ткацким станком. Присутствие Сигвата делало ее растерянной; это раздражало ее, и она не хотела признаться себе в том, что желает, чтобы он пришел и поговорил с ней.

И когда он вечером пришел к ней, она была в зале одна.

— Никогда не видел более красивого ковра!

Сигрид обернулась и посмотрела ему в глаза: он повторил слова, сказанные им в день их первой встречи.

— Мы думаем по-разному, когда речь идет о короле Олаве, — продолжал он. — Но давай не будем разрушать из-за этого нашу старую дружбу!

— Да, — сказала она. — Ты прав.

Она снова принялась за тканье, а он сел и принялся рассказывать о своем торговом плавании в Руду и времени, проведенном у короля Кнута. При этом он чередовал обычный рассказ с песнями.

Это напоминало ковер, сотканный с помощью слов; повествование напоминало пряжу, а песни — изысканно сотканные картины.

Прервав свою работу, она сидела и смотрела на него; черные волосы, глаза, сверкающие в свете лампы, изящные и в то же время сильные руки — она вспомнила, что это было первое, что она заметила в нем.

— Когда же я услышу твои любовные песни? — спросила она, когда он замолчал; ее тон был непринужденным, дразнящим; она понимала, что спрашивать об этом было неприлично, но она ничего не могла с собой поделать.

Он быстро оглянулся по сторонам.

— Не сейчас, — сказал он. — Кто-нибудь может войти…

Немного помолчав, он добавил:

— Нет ли во дворе места, где мы могли бы побыть одни?

Глаза его горели пламенем.

Она невольно подалась назад, она не думала, что он так воспримет все это.

— Я не знаю, осмелюсь ли я остаться с тобой наедине, Сигват, — сказал она.

— Я только хочу, чтобы ты послушала мои песни, — сказал он. — Возможно, у меня не будет другого такого случая, чтобы прочитать их тебе.

Она старалась не смотреть на него; она боялась, что ее взгляд скажет больше, чем она того желала.

— Сигрид, клянусь, что не прикоснусь к тебе, — проникновенным голосом произнес он.

— Чем ты поклянешься? — затаив дыхание, спросила она.

— Клянусь живым Богом и блаженством своей души.

Она повернулась и посмотрела ему в лицо.

— Я верю тебе, — сказала она. И он не отвел взгляда.

— Когда мы можем встретиться? — спросил он.

Она задумалась.

— Ты помнишь ту кладовую, где я однажды показывала тебе ковры?

Он кивнул.

— Я оставлю дверь незапертой, — сказала она. — И я приду туда, когда все улягутся спать.

Всю оставшуюся часть дня она избегала его. И она испытывала страх, думая о том, на что она сама себя толкает.

Если их обнаружат, никто не поверит, что дело здесь в песнях…

Но она успокаивала себя тем, что обнаружить их не было никакой возможности. Она была единственная, у кого хранились ключи от кладовой, а ночи были темными, так что никто не мог увидеть, что они направляются туда.

И мысль о том, чтобы побыть с Сигватом наедине, заставляла ее отметать все возражения. И она втайне надеялась, что клятва для него не так много значит.

Подождав, пока люди улягутся спать в старом зале, она незаметно прокралась в темноте через двор.

Дверь скрипнула, и она вздрогнула. Сигрид осторожно закрыла за собой дверь и заперла ее. Она не была уверена, там ли он, пока он не взял ее за руку.

— Сигрид, — удивленно прошептал он, — ты пришла!

Они не осмелились зажечь свет, он был бы заметен через щели. И они сели на расстеленный на полу плащ Сигвата.