"Притащенная" наука - Сергей Романовский

Первым из крупных русских биологов увидел в дарвинизме всего лишь «кальку» с марксизма К. А. Тимирязев. Сталин, не очень-то вникая в разницу между ламаркизмом и дарвинизмом, понял для себя главное – наследование приобретенных признаков (ламаркизм) «сродно» марксизму. Значит это учение свое, марксистское. А то, что генетика все это отрицает, лишний раз доказывает, что правильно мы ее бьем, наука эта – враждебная, сельское хозяйство на нее опираться не должно. Разобраться в этих примитивных логических двухходовках нашему герою труда не составило. Тем более ему даже лоб морщинить не пришлось. За него теперь это делал гений диалектической демагогии И.И. Презент. Он тонко учуял, где лучше используют его дарование профессионального юриста, предложил себя Лысенко, а тот, само собой, принял это бесплатное подношение. Теперь он мог спать спокойно – ничего лишнего, даже в полемическом запале, он более не ляпнет.

Именно Презенту мы обязаны термином «мичуринская биология», которым, как хлыстом, стегали генетиков на сессии ВАСХНИЛ 1948 г. [388].

Забегая вперед, скажем, что полную никчемность философского обоснования «мичуринской биологии» и измышлений самого Лысенко об отсутствии внутривидовой борьбы выявили дискуссии 1947 г. в Московском университете. Лысенко, хотя и был в те годы почти непререкаемым оракулом, тем не менее по этому тезису не нашел поддержки в университетской среде. Против него выступили академик И.И. Шмальгаузен, профессора А.Н. Формозов, Д.А. Сабинин и др. Сторонники Лысенко предпочли молчать. Они-то все прекрасно понимали, в какую лужу может посадить их не знавший тормозов и не страдающий излишней образованностью лидер.

Лысенко так был уверен в своей правоте и безнаказанности (для того времени подобное казалось почти невероятным!), что не заметил крупной политической ошибки в своем, казалось бы, чисто биологическом тезисе.

На самом деле, отрицая внутривидовую борьбу, Лысенко тем самым отрицал и борьбу классовую, т.е. ниспровергал самого Маркса, ведь классы – это разные социальные группы внутри одного вида – Homo sapiens. Авторитет Лысенко (и без того липовый) после этой дискуссии резко упал [389].

А как же он сумел все же заработать этот свой авторитет? Когда рушили основы всего, революционность – в слове, позиции, деле – была маяком, освещавшим дорогу толпе. Лысенко в своем деле и стал таким маяком. Ведь он ниспровергал основы буржуазной биологической науки и потому для подраставшего поколения биологов советской выучки стал объектом подражания.

Да и работал он также по-новому, не утруждая себя проверкой и перепроверкой единожды полученного результата. Зачем? Когда можно использовать другой, более действенный, а главное – более быстрый путь.

Протрассировать его не сложно: сначала Лысенко осеняет некая идея, он призывает легковерного журналиста местного значения и тот сочиняет панегирическую статью о революционном методе молодого советского биолога. Затем этот биолог знакомит со своим «открытием» коллег.

Его сотрудники также времени даром не теряли: они подтягивали факты до нужных их кумиру результатов. Затем следовала еще одна газетная публикация уже в центральной партийной печати. После чего Лысенко чаще всего держал победную речь перед «аппаратом». И наконец победные реляции: награды, должности и т.п.

Думаете, все это надуманное ёрничество? Отнюдь. Именно таким манером был внедрен в массы колхозников и одновременно в головы партийных чиновников его печально знаменитый «метод яровизации».

Дело было так. Зимой 1928/29 г. отец Лысенко припрятал от «коллективизаторов» два мешка озимой пшеницы. Они благополучно перезимовали под снегом (зима была теплой), весной проросли. Лысенко старший взял их да и высеял – больше-то все равно нечего. А они дали более чем приличный урожай. Еще пшеница на поле колосилась, а центральные газеты летом 1929 г. наперебой печатали статьи об успехе Лысенко (сына, само собой) – «ударника социалистического переустройства деревни». Именно «метод» обработки семян озимой пшеницы холодом Лысенко и назвал «яровизацией», ибо, по его разумению, таким манером озимые сорта становились яровыми.

Итак, научное открытие (если оно имело место) было обнародовано не в научном специальном журнале, а в газете! Как пишет В. Сойфер – и он абсолютно прав! – это уникальный в истории науки факт [390].

Все это, заметим, не случайно. Лысенко обладал уникальным нюхом на конъюнктуру, он почти никогда его не подводил. Он знал, что в СССР для успеха притащенной советской науки куда важнее, если о научном результате протрубят газеты, чем любой, даже самый престижный, научный журнал. Ведь страной правила одна партия, у нее была одна «Правда», и публикация в ней становилась законом и одновременно указующим перстом. Если «Правда» похвалит, научные журналы отреагируют как надо. В этом можно было не сомневаться. Лысенко все это, повторяю, знал превосходно и подобные спектакли ставил не хуже К.С. Станиславского [391].

Доложив о своих экспериментах по яровизации в Наркомземе, Лысенко сразу добился желаемого: яровизация тут же приобрела «характер всесоюзной политической кампании» [392]. Началась она в 1930 г. Уже в 1931 г. Лысенко наградили орденом Трудового Красного Знамени. Площади под посевами яровизированной пшеницы к 1937 г. достигли 10 млн га. С 1935 г. Лысенко стал издавать журнал «Яровизация». В нем печатали только его сподвижников.

Почему нарком Я.А. Яковлев поддержал Лысенко, несмотря на открытые предостережения Н.И. Вавилова? Причина проста: он отвечал за дело, в котором ничего не смыслил, – характерный стиль управления народным хозяйством! Причем отвечал в годы, когда шла ускоренная насильственная коллективизация, в стране был страшный, спровоцированный этим партийным начинанием, го- лод [393]. И в задачу его Наркомата входило получение вполне сносного урожая в полностью недееспособных коллективных хозяйствах. За это дело Яковлев отвечал головой.

Он и ухватился за Лысенко как за спасительную, для себя прежде всего, соломинку, ибо этот агроном лихо брался за решение любых проблем. Яковлев в те годы вообще ничего не знал о генетике, она была ему не нужна. Но когда в 1937 г. он понял, что Сталин всецело доверяет Лысенко, заявил при случае, что генетика – «служанка ведомства Геббельса».

Однако не спасло это ни Яковлева (в то время он заведовал сельскохозяйственным отделом ЦК), ни М.А. Чернова (наркома земледелия), ни А.И. Муралова (президента ВАСХНИЛ): всех их в 1937 г. арестовал Ежов. Лысенко тут же заявил, что все они его слабо поддерживали, т.е. занимались вредительством.

Обладал Лысенко еще одним уникальным даром, которому на самом деле могли бы позавидовать многие, – в своей правоте он был уверен всегда, а кроме того, был твердо убежден: в своем деле он разбирается лучше любого партийного чинуши и это знание он легко трансформировал в манеру общения (почти распутинскую) с чиновником любого ранга. Слушал не он, слушали его. А это надо уметь.

Из этого следовал важный и для науки вывод: ученые старой выучки, зная эту его манеру, быстро стушуются сами, а более упрямых и принципиальных придется «закляпить» с помощью «органов». Так, летом 1930 г. Лысенко выступил с докладом о яровизации на заседании коллегии Наркомзема. Нарком Я.А. Яковлев был искренне доволен таким активным деятелем. Лысенко манипулировал цифрами с виртуозностью циркового жонглера, ибо твердо знал, что никто его никогда проверять не будет, поскольку при общей хозяйственной неразберихе тех лет проверить его было невозможно. Поэтому очень быстро наука для Лысенко стала системой «карьерных векселей» [394]. И он знал, кому их можно подарить, а кому и продать выгодно. Чаще эти «векселя» оказывались пустыми. Он же, зная это заранее, намечал повинного. А владельцы «векселя» расправлялись с «вредителем» уже своими методами.

Э.И. Колчинский, детально изучивший философские основы «учения» Лысенко, пришел к выводу, что они представляют собой какие-то несвязанные друг с другом обломки науки, замешанные на донаучных крестьянских верованиях [395]. А.А. Любищев необычайный успех бредоносных речей и писаний Лысенко объяснял так: «несмотря на то, что ненаучность многих высказываний Лысенко была ясна с самого начала, фейерверк его практических предложений был настолько ослепителен, что если бы даже одна пятая из них принесла тот эффект, который был обещан, то все его теоретические основы были бы прощены и даже можно было бы примириться с временным действием установленной им аракчеевщины» [396] (После августа 1948 г. – С.Р.).

Да, Лысенко творил в самый благоприятный для себя отрезок истории страны, когда полностью недееспособная экономика должна была в нищей, разоренной революцией стране, возжелавшей шагать в светлое будущее, а значит сменившей христианские верования на идеологическую демагогию, в кратчайший срок наладить сносную жизнь народонаселению, чтобы оно уверовало в идеи большевиков и слепо следовало за ними. Это было время бурного расцвета советской обезмысленной науки, в том числе и «мичурин-ской биологии».