Рассказы о Москве и москвичах во все времена - Леонид Репин

Любили Островские безветренным летним вечером посидеть в тенистом саду возле дома за столом с самоваром. Как, впрочем, и тогдашняя любая семья московская. И гостей принимать, несмотря на определенную стесненность жилья, тоже любили. Эта черта навсегда осталась в Александре Николаевиче: говорили даже, что дня не мог он прожить без гостей. Тосковал, ежели из приятелей никто за весь день не заглянул. Однако редко день такой выдавался, поскольку любили погостить у него. Семья хлебосольна всегда была: ели, пили и пели — русские песни, романсы, вели беседы, а вот за карточным столом никогда не собирались: Островский карт не любил.

В 1826 году Островский дом этот покинул: неподалеку, в Монетчиках, Николай Федорович купил свой первый дом, где лет восемь с семьей и прожил. Ни напоминания не осталось нам от дома того. Затем перебрались Островские на близкую Житную, где купил отец два добротных деревянных дома. Какую-то часть сдавали и добавляли неплохие деньги к тем, что Николай Федорович зарабатывал в департаменте как адвокат, хотя и был человеком духовного звания.

Коренным москвичом был Александр Николаевич и всю жизнь в Москве прожил. А в Москве более другого места любил Замоскворечье: как-никак родился здесь и первые двадцать лет прожил среди замоскворецких садов. Только в 1841 году переехали Островские в Николо-Воробьинский переулок, что в районе Солянки, где у батюшки было уж пять домов, один из которых он сыну своему, в 26 лет надумавшему жениться, и отдал.

В Агафью Александр влюблен был пылко, да только не нажил счастья. Дети, от того брака рождавшиеся, умирали, пожив едва, да и сама Агафья Ивановна недолго жила. Даже фамилию ее девичью установить теперь не получается. Странно: жена такого большого человека и жила-то не столь уж давно…

Замоскворечье всю жизнь питало Островского. Отец его клиентов на дому принимал — и такие истории в дом приносил, такие судьбы раскручивались… Может, потому и пошел Александр сначала по отцовским стопам, когда оставил юридический факультет, проучившись всего два года, и определился канцелярским служителем в Московский совестный суд. Где еще скрытая от посторонних глаз жизнь раскроется, где все беды, обиды…

Дом на Малой Ордынке, освященный первым дыханием великого москвича, выстоял, как ни кажется это невероятным теперь, пережил все невзгоды. И уж совсем верится с трудом, что только в 1984 году здесь открылся музей Островского, а до того роилась родная и зауряднейшая московская коммуналка. Доска мемориальная давно висела, а дом оградить от житейского разрушения и все разъедающей бытовухи с клопами и тараканами долгое время в голову никому не приходило. Зато теперь, слава Богу, дом подобно святыне оберегается.

Годами собиралась подлинная мебель семьи Островских. Вернулся на прежнее место секретер красного дерева, принадлежавший еще отцу, Николаю Федоровичу, предметы всякие мелкие, которых касалась рука драматурга и которые в музей от чистого сердца отдали его родственники. А в «красной гостиной» со стареньким пианино собираются в день рождения Александра Николаевича московские актеры, да и не только московские, для которых священно само имя Островского. Когда на столе воцаряется сияющий самовар, и от водочки под пироги никто не отказывается… Все, как было тогда, при нем, так же обильно и хлебосольно.

Творец дворца остался неизвестен

В старину москвичи этот изумительный дом называли не иначе как комодом.

Он и в самом деле похож на старинный комод или буфет резного дерева. Я вырос рядом с таким комодом. Только тот был черный почти, из мореного дуба. Во время войны зимой, когда мебель шла на растопку тяжелой чугунной плиты, наш комод хотели распилить на дрова, но он, несокрушимый, могучий, сам себя отстоял — рука на него не поднялась. И этот дом-дворец тоже выстоял, презрев огненные ветры лихолетий, не только дома, но и города целые уничтожившие…

С трудом в это верится, а точнее — и вовсе не верится, что имя творца необыкновенного этого дворца, стоящего на углу Покровки и Покровского бульвара, не сохранилось. Яркая, самобытная драгоценность в ожерелье старинных московских зданий — этакое бирюзовое колье, лучшее создание вдохновенного мастера, чье имя не знает никто…

А ведь единственное во всей Москве здание в стиле елизаветинского барокко. Виртуозное, причудливое сооружение с двуликим фасадом, из которых самый яркий, за что дом и прозвали комодом, всем своим великолепием во двор обращен. С улицы — строгий фасад, совсем непохожий на тот, что увидеть можно лишь со двора. Причуда, прихоть мастера? Глядишь на дворец, и поневоле всплывает в памяти Зимний дворец в Петербурге. Недаром же это старое московское здание называли еще и Зимним в миниатюре.

Вот стою, сам не знаю, сколько уж времени, любуюсь домом, и так подмывает воскликнуть: «Да это же Растрелли, конечно. Кто же еще!» Все в облике этого дома заставляет вспомнить великого мастера. Или подумать о каком-то его безвестном талантливом ученике, воплотившем свой талант в этом строении и скромно, тихо исчезнувшем… Одно несомненно: школа Растрелли.

Нет-нет да и выплывает на свет Божий такая версия: дворец сей императрица Елизавета Петровна подарила возлюбленному своему графу Алексею Разумовскому, однако историки решительно отвергают ее. Однозначно доказывается, что первыми владельцами городской усадьбы на Покровке были Апраксины. Семья замечательная и в истории России след яркий оставила. А кто из них надумал дворец неподалеку от Кремля поставить, можно только предполагать и высчитывать — и все равно только с догадкой останешься. Хотя на мемориальной доске, что на уличном фасаде укреплена, и сообщается, что это городская усадьба М. Ф. Апраксина и построена она в XVIII веке. Точнее не скажешь.

В XVIII веке самым знаменитым и влиятельным из всех Апраксиных был граф Федор Матвеевич, генерал-адмирал русского флота, сподвижник царя Петра сначала во всех играх потешных, а потом и в битвах, судьбу России решавших. Петр I приказал даже медаль с изображением «грудного» портрета Федора Матвеевича в честь побед его замечательных выбить. А человек он был такой, что современники, его знавшие, сказали о нем: «…Гостеприимен, исполнен пламенного желания добра всем и каждому». И вот что странно: очевидных завистников, каких при дворе всегда достаточно, граф Апраксин никогда не имел.

В другой же ветви Апраксиных прославился Степан Федорович, только не сын, а племянник Федора Матвеевича, человек гигантского роста, тучный, обладавший недюжинной силой и весьма почитающий роскошную жизнь. Даже в военных походах, будучи уже фельдмаршалом, возил с собою более дюжины богатых кафтанов и одевался со всею тщательностью, надеясь произвести впечатление не столько на неприятеля, сколько на дам в городах, где с армией своей проходил. Но при всем этом дрался отменно: и пруссаков гонял, и шведов, и англичан, и за успешные свои виктории получил в герб две пушки, накрест положенные. Мог главнокомандующий действующей армией дом отгрохать такой? Отчего же нет? Но все это одни только домыслы. Нет документальных тому подтверждений.

Загадки дома на этом не прекращаются. Наоборот, даже и множатся. В путеводителе по Москве говорится уже, будто Апраксины к этому дому никакого отношения не имели и лишь Трубецким принадлежала усадьба. Верно, да не совсем: Трубецкие владели домом уже после Апраксиных. У них в гостях в этом замечательном доме бывал Пушкин, в середине прошлого века тут жил Менделеев и многие русские знаменитости бывали!

Потом же, как и в судьбе человека, крутые повороты в истории дома: в 1859 году здесь обосновалась мужская гимназия, где учились Константин Станиславский и великий теоретик русской авиации Николай Жуковский. После революции дворец отдали детям гегемона и открыли здесь школу обычную, чуть позже и вплоть до войны была в этих роскошных стенах Промакадемия, где училась жена Сталина и его поначалу неприметный сподвижник Никита Хрущев. После войны жизнестойкие советские дети отбили дворец, и в нем устроился Дом пионеров, а уж потом поселился научно-исследовательский Институт геофизических методов разведки.

Однако мы бы сами на себя не стали похожи, если бы в какой-то временной промежуток, сложившийся в жизни дворца, не понапихали сюда коммуналок. Покои князей и графов огласились воплями кухонных ссор и наполнились парами домашней стирки. А куда людям деваться-то было…

Как тут не удивиться, что этот единственный в своем роде в Москве дом сохранился практически без переделок и многое из внутреннего убранства тоже хорошо сохранилось. Хотя последние обитатели коммуналок отбыли из дворянских палат в хрущевские апартаменты в 1962 году.