Страсть Северной Мессалины - Елена Арсеньева

Впрочем, некоторые поговаривают, будто Потемкин тут никакой роли не сыграл, и Зорич сам по себе привлек внимание императрицы. Якобы был у него приятель – гоф-фурьер Царского Села, Зорич явился к нему в гости, напился, вышел в дворцовый сад и сел на скамью под липой. Да и заснул, привольно раскинувшись. Тут и обнаружила его Екатерина, которая совершенно случайно вышла в сад именно в это время. И с первого взгляда… Нет, на красивое лицо Зорича был направлен второй взгляд, а вот первый… Ну и участь нашего героя была решена!

Кстати, о том, куда направляет свой первый взгляд императрица при встрече с любой персоною мужеска полу, были осведомлены все. Кто хотел, над этим хихикал. Кто хотел – презирал. Кто хотел – извинял сию слабость, которая как бы подтверждала, что Екатерина – всего лишь женщина…

Но вернемся к Зоричу. Стоило Екатерине только взглянуть на него, спящего ли, бодрствующего, как Завадовский получил полугодовой отпуск, ну а графиня Брюс – категорический приказ проверить «деловые качества» нового персонажа.

Прасковья поджала губы. Не то чтобы Зорич ей не понравился – мужчина он и в самом деле был привлекательный, а бурная боевая биография только добавляла ему очарования, – но Прасковью печалило, что звезда нового фаворита должна взойти как бы без ее участия. В данной ситуации ее просто-напросто приравняли к лейб-медику Роджерсону, и она должна была всего лишь констатировать мужские достоинства Зорича. Даже на беглый взгляд они обещали быть выдающимися, однако Прасковья почти желала, чтобы Зорич оплошал в постели.

Ожидания сии не сбылись, и графиня Брюс, едва переведя дух, уныло подумала, что этот охальник придется Като по вкусу…

Так и вышло.

И все-таки Прасковья слишком хорошо знала мужчин, чтобы чрезмерно сокрушаться. Она видела, что Зорич преисполнен не только величайшего себялюбия, но также не позволит никому управлять собою. Прежде всего – своему протежеру Потемкину. И графиня стала с нетерпением ждать развития событий, почти не сомневаясь, что в очередной раз окажется Кассандрой, пифией, сивиллой… как уже не раз бывало прежде.

Ну что ж, вскоре она уже могла развести руками, пожать плечами и проделать все телодвижения, необходимые для того, чтобы придать бо€льшую значительность сакраментальной фразе:

– Ну я же говорила!

Благодаря щедрости Екатерины, вполне им удовлетворенной, менее чем за год Зорич стал одним из богатейших вельмож России, однако ума у него не прибавилось. Титул графа он отверг, считая, что это ниже его достоинства. Желая сделаться князем, как Орлов и Потемкин, на самом деле он был и остался прежде всего гусаром-забиякой, не подчиняющимся никакой дисциплине и не терпящим над собой никакой верховной власти. А Потемкин напоминал-таки своему ставленнику, что в постель к императрице он был уложен не токмо приятностей телесных для, но и дела ради. Но никакого дела, кроме одного-единственного, Зорич знать не хотел, а намеки на возможную отставку, ежели будет противиться, строптивиться и скандальничать, считал оскорбительными и отвечал, он-де обрежет уши всякому, кто вздумает его спихнуть! В конце концов Зорич решил избавиться от светлейшего и его попечения самым простым и привычным для этого записного бретера и дуэлянта способом. Он послал Потемкину картель – то есть вызвал князя на поединок. В следующую минуту, как об этом стало известно императрице, он уже получил лично от нее категорический приказ отправиться в заграничное путешествие и не возвращаться оттуда прежде ее величества особого дозволения.

Дозволения сего Зорич дождался только осенью 1778 года, когда во дворце и в сердце Екатерины поселился другой…

Забавно иногда шутит судьба! Отправляясь вон из своих обжитых апартаментов, не вполне пришедший в себя от внезапности отставки, Зорич подметил ухмылочку на лице статс-дамы графини Брюс. Он и прежде подозревал, что особа сия к нему не шибко расположена, а потому без труда разглядел в улыбке нескрываемое злорадство. И вызверился:

– Не лыбься, Парашка! Недолго тебе осталось! Скоро и ты отсюда выкатишься, поверь мне!

Говорили, будто Зорич не то серб, не то цыган? Пожалуй, среди его бабок-прабабок и впрямь была гадалка-цыганка, потому что он обошел на вороных «сивиллу» Прасковью! Пророчество его сбылось, правда, не так уж скоро, а через три года, однако все же сбылось.

Смешнее всего, что графиня Брюс сама себе выкопала яму… Но не будем забегать вперед.

– Александр Матвеевич, милости просим!

Госпожа Рибопьер вышла навстречу гостю, радушно улыбаясь. Александр поглядел испытующе.

Ему чудится, или в улыбке Аграфены Александровны видна некая принужденность? Жена его лучшего друга, Ивана Рибопьера, швейцарца на русской службе, всегда встречала Дмитриева-Мамонова как родного. Что же теперь?

И вдруг он понял, что означает эта неловкость. Недавно он обратился к Ивану с некоей просьбой. Тот сперва замер, изумленный, словно не поверил ушам… Они знали друг друга много лет, они вместе были адъютантами у Потемкина, одно время Александру даже казалось, что светлейший куда больше благоволит именно к Ивану. Ну что ж, швейцарец был гораздо умней, образованней, шустрей разумом, чем Мамонов. Наверняка, окажись тот холостым во время выбора нового фаворита императрицы, выбор светлейшего пал бы на него. Но Рибопьер был уже который год счастливо женат на дочери покойного генерал-аншефа Бибикова, победителя польских конфедератов… Она тоже была некогда фрейлиной государыни, хотя жила дома, у матери, которая очень страдала после смерти мужа. Однако Аграфена каждое утро отправлялась во дворец, и даже в день страшного наводнения 1777 года, которое опустошило Петербург, добралась до Зимнего на лодке…

Она была невероятно предана императрице, и, конечно, просьба Александра Матвеевича должна казаться ей изменою. Но что же делать, коли ему больше не к кому обратиться? Рибопьер лучше понял друга. Он счастлив в семейной жизни – ему понятно, что и Дмитриев-Мамонов хочет быть счастливым именно как муж и отец, а не в качестве комнатной собачки!

Он вспомнил историю о шавке и лорде Фицгерберте. Как странно, как удивительно, что этот глупый скандал содействовал его счастью! Он вспомнил, как Перекусихина порвала платье на груди княжны Щербатовой, и Александр мигом узнал эту грудь, которая свела его с ума, а потом узнал и голос, который тогда, на маскараде, казался ему обольстительнее пения сирен. Взглянул в полные слез глаза девушки – и сердце его рванулось к ней. Он успел понять, что нельзя отдавать ее на растерзание Перекусихиной, Зотову и Храповицкому. Если княжна будет отставлена от службы и удалена от дворца, они больше никогда не увидятся. Он не мог ее потерять, потому и измыслил мгновенную ложь. И брошенный грубый упрек императрицы, хоть и был невероятно оскорбительным, странным образом освободил его. Ах вот как, она поминает ему, что он тварь продажная? Так он вправе отомстить ей тем, что у него будет эта тайна… эта женщина.