Трудно быть солнцем - Антон Леонтьев

Директриса ответила:

– Огрехи плохого воспитания, деточка. Никогда не думала, что этот трюк мне пригодится, а надо же! Мария придет кормить попугая завтра во второй половине дня, до этого времени я снова навещу ее и подложу ключи, вряд ли она хватится их раньше. Так что в нашем распоряжении целая ночь, чтобы как следует обыскать особняк моего экс-жениха Валерия Афанасьевича. Ну что же, пойдемте, деточка!

Они направились к дверям дома Почепцова. Уже сгустилась темнота, на улицах не было ни единой души. Виктория Карловна ловко вставила ключ в замочную скважину, железная дверь с тихим скрипом распахнулась.

– Ну надо же, прямо как в швейцарском банке, – сказала она, потому что за первой дверью была вторая, деревянная. Дверь также поддалась без проблем. Юлия и Виктория Карловна прошли в особняк.

Им в лицо пахнуло затхлым воздухом и каким-то едким мыльным средством. Мария явно мыла паркетный пол. Виктория Карловна вытащила фонарик. Луч заплясал по стене и уперся в чей-то насупленный портрет.

– Валерий Афанасьевич почитает себя знатоком живописи и коллекционирует местных художников. По-моему, редкостная дрянь, никакого таланта, но он уверен, что скупает картины, которые со временем поднимутся в цене. Так, деточка, опустите жалюзи. У Почепцова, он хвастался, есть особые металлические жалюзи, которые не пропускают свет наружу.

Юлия сделала то, о чем просила ее Виктория Карловна. Директриса затем включила верхний свет. Юлия зажмурилась. Они находились в большом и просторном холле, который переходил в скудно обставленную гостиную, забитую книжными шкафами. Виктория Карловна первым делом бросилась к ним.

– Надо же, у него на самом деле редкостная коллекция, он не жалеет денег на все это, – сказала она. – И откуда у него такие средства? Впрочем, насколько я в курсе, те драгоценности, которые Валентина Клементьевна оставила ему в наследство, и в самом деле стоят много. Она занималась в войну тем, что обменивала ценные вещи у голодных и отчаявшихся людей на мешок муки или пару банок консервов. Она работала на складе, у нее всегда было много продуктов…

Она пролистывала книги, пытаясь найти дневник. Юлия тяжело вздохнула. В доме Почепцова были сотни, нет, тысячи томов. Если он спрятал дневник среди книг – например, вклеил его в обложку какого-нибудь произведения, то им не хватит и недели, чтобы отыскать его.

– Где же он может хранить дневник моей бабки? – задавалась тем же, что и Юлия, вопросом директриса. – Попробуем мыслить логически. Куда бы вы на месте Почепцова спрятали дневник?

– Например, в сейф в кабинете или в ящик письменного стола, который закрывается на ключ, – ответила Юлия.

– Вполне стандартный ход, деточка, и, скорее всего, Валера так и сделал. Ну что же, я была у него в доме всего один раз, когда он представлял меня своей матушке. Помню, это было в конце весны, мы сидели на кухне и пили чай. Надо отдать должное Валентине Клементьевне, характер у нее был несносный, однако она удивительно хорошо готовила и пекла пироги. Мы ели пирог, кажется, из консервированных персиков, дикий дефицит в эпоху тотальной нехватки продуктов! Она тогда всласть надо мной поиздевалась, унижала перед собственным сыном, а тот сидел и молча за всем наблюдал, оскалив желтые зубки.

Юлия заметила, что Виктория Карловна до сих пор не может забыть о том неприятном для нее моменте. Они подошли к большой лестнице, которая вела на второй этаж. Юля отшатнулась – на нее смотрела морда дикого кабана с длинными клыками и безумными глазами.

– Деточка, не бойтесь, это всего лишь экспонат Валерия Афанасьевича. Одна из зверушек, которую он самолично застрелил, а потом сделал из нее чучело. Он же увлекается таксидермией… Научился этому у тетки, Надежды Клементьевны, она продавала свои чучела даже коллекционерам в Москве и Ленинграде.

Они поднялись по скрипящей лестнице на второй этаж. По всей стене, шедшей параллельно лестнице, висели морды животных – охотничьи трофеи Валерия Афанасьевича. Крестинина на мгновение представила, как щуплый Почепцов таится в засаде, выжидая появление беззащитного и ничего не подозревающего зверя, затем убивает его, берет тушу, относит домой, где в мрачном подвале освежевывает ее и делает из нее чучело. Жуть, да и только!

– Ага, вам тоже страшно, деточка, – сказала Виктория Карловна, заметив озноб, который пробежал по телу Юли. – И мне неприятно в логове Почепцова. Такое ощущение, что он вот-вот вернется. Но все это чушь, он в Москве до конца недели!

Они оказались на втором этаже. Прошли в кабинет, где директриса также, прежде, чем зажечь свет, спустила жалюзи. Кабинет был обставлен на редкость богато – в полную противоположность унылой гостиной. Современный компьютер с дорогим плоским монитором, лазерный принтер, факс, ксерокс. Старинная мебель, письменный стол с бронзовым чернильным набором в виде фрегата, огромный, стилизованный под средневековый, глобус. И книги, книги, книги.

– Мерзавки, я вас сейчас застрелю! – раздался вдруг неприятный, злой голос Почепцова.

Юлия запаниковала, Виктория Карловна охнула и выронила фонарик, из которого вылетели батарейки.

– Застрелю всех немедленно! Немедленно! – Голос продолжал вещать неизвестно откуда. Директриса вздохнула и ударила себя рукой, затянутой в перчатку, по лбу.

– Какая же я растяпа, Юленька! Это же Наполеон Бонапарт, попугай Почепцова. Вот он где, смотрите!

Юлия только сейчас заметила клетку с птицей, стоящую на резной этажерке. Клетка, старинная, позолоченная, была накрыта длинным шелковым платком. Виктория Карловна подошла к клетке и сняла платок. Птица, крупная, с красно-сине-зеленым оперением, нахохлившись, сидела на жердочке и продолжала вещать голосом Почепцова:

– Виктория дура, дур-р-р-ра!

– Вот, оказывается, чему он его учит, – сказала директриса. – Смотрите-ка, он до сих пор не может простить мне, что я его бросила. Какой, однако, обидчивый!

Они с Юлией методично облазили его кабинет. В ящиках стола они нашли массу бумаг, но дневника Елены Карловны среди них не было. Сейф находился внутри одного из книжных шкафов, запрятанный среди книг. Олянич подергала ручку сейфа – стальной коробки – и сказала с тяжелым вздохом:

– Десять к одному, Юленька, что вы правы. Он хранит дневник в сейфе, а ключ, разумеется, взял с собой, чтобы любопытная Мария не лазила туда, куда ей не следует. Вскрыть его мы не сможем…

– Виктория Карловна, – возразила ей Крестинина. – Вспомните себя, вы же сами не храните дневник в сейфе, а только распускаете слухи, что он находится там. Возможно, так же поступает и Почепцов!

– Но если не здесь, то где? – спросила директриса. Она даже приподняла клетку с беснующимся Наполеоном Бонапартом, чтобы удостовериться, что дневник не лежит под ее дном.

– На втором этаже есть еще его спальня и гардеробная, насколько мне помнится, – сказала Виктория Карловна. – Пойдемте, может, нам повезет!

Они отправились в спальню. Во тьме, пока не был зажжен свет, Юлия видела очертания большой кровати с балдахином. На стенах фосфоресцировали зеленые звезды и полумесяц. Когда свет залил комнату, она удивленно рассмеялась, не могла сдержать смешок и Виктория Карловна. Женщины переглянулись, словно по команде.

– Однако же, – сказала директриса. – Кто бы мог подумать, что наш Валерий Афанасьевич спит в такой спальне. Ну прямо как купеческая дочка!

Кровать, явно купленная в комиссионном магазине, с латунными шарами и купидонами на решетке, была застелена розовым постельным бельем с рюшечками и оборками. Около дюжины подушек – начиная от огромной и заканчивая крошечной, едва ли больше кулака, как матрешки, выстроились в ряд вдоль стены. У каждой была своего цвета шелковая наволочка, украшенная тонкой вышивкой – пастушки, пастушки, барашки, замки с лебедями, другие пасторальные мотивчики.

– Не удивлюсь, если вышивал сам Валера, он когда-то жутко этим увлекался, – сказала Виктория Карловна, давясь от смеха. – Ну и комната, мечта старой девы, да и только! Валентина Клементьевна вообще-то всегда мечтала о дочке и жутко завидовала сестре, у которой была дочь Маша. Поэтому она одевала в детстве Валеру в платьица и завивала ему волосы, приучала к вышивке и макраме.

Стены комнаты были оклеены голубоватого оттенка обоями с изображением букетов цветов. Над самым изголовьем висела огромная, в стеклянной рамке, фотография строгой, одетой в черное женщины с постным лицом и волосами, свернутыми улиткой. Было заметно несомненное фамильное сходство.

– Вот она, уважаемая моя несостоявшаяся свекровь Валентина Клементьевна. Надо же, он так любит мамочку, что спит под ее фото. Боже, а это что такое!

Юлия подошла к этажерке, похожей на ту, которую венчала в кабинете клетка с попугаем-императором. Однако в спальне на самом верху находилась тускло мерцавшая пузатая бронзовая ваза с крышкой. Крестинина присмотрелась, и мороз побежал у нее по коже, когда она увидела табличку: «Моя дорогая мамочка. 19 июля 1921 – 2 апреля 1997».