Ложные надежды (СИ) - "Нельма"

В такие моменты мне нужно выжить любой ценой. Ценой утопленной в реке машины, чьего-нибудь разбитого лица, разгромленной квартиры и осыпающегося на голову стекла, вспарывающих руку осколков и струящейся по полу крови. Ценой разрушения и боли: чужой или своей.

— Кир? Да что с тобой такое? — уже взволнованно спрашивает Илья и я вздрагиваю, отрываю лоб от руля и пытаюсь стряхнуть с себя наваждение, от которого надеялся избавиться навсегда.

— Так, сегодня четверг, значит остался всего один полный рабочий день до выходных, — его последний вопрос я намеренно игнорирую, потираю пальцами переносицу и почти возвращаюсь в норму. Почти — потому что невозможно продолжать задуманное и не бояться того, чем это может для нас обернуться. — Во вторник будет у себя на месте.

— Ну окей. Слабо верю, что с ней тебе что-то обломится, но всё равно удачи, — хмыкает Лирицкий и наконец сбрасывает звонок.

Вряд ли он понял бы, что мне уже обломилось слишком много. Откровенного говоря, намного больше, чем я действительно заслужил.

Деньги — вот универсальное средство получения желаемого. На деньги можно купить ещё одну невзрачную машину, чтобы сидеть в ней вечерами и подглядывать за тем, как студенты подтягиваются к общежитию после занятий. Всматриваться в пёструю толпу, чтобы выловить глазами знакомый силуэт на какие-то проклятые полторы минуты, вспоминать которые можно ещё несколько долгих, одинаково загруженных работой дней.

За деньги можно пройти туда, где быть посторонним не положено и получить в своё временное распоряжение то, что тебе не принадлежит. Чтобы потом засыпать и просыпаться, вглядываясь в мигающую на экране серебристую точку встроенного в телефон маячка.

Деньгами можно оплатить проживание и обучение, индивидуальную больничную палату, лучшего доктора в отделении и выданную на руки медицинскую карту со всей подноготной. Можно купить случайное возгорание архива с документами о смене фамилии и забывчивость оператора, не успевшего вовремя внести информацию в электронную базу. Можно стереть все упоминания о том, что лучшая студентка курса одного из маленьких региональных институтов смогла оформить перевод в столицу.

А вот полный презрения взгляд, холодную отрешённость и ненависть, маленькими искрами прорывающуюся наружу, я заслужил сам. Хотя и это тоже досталось мне не бесплатно: пришлось сполна заплатить своими надеждами, несколькими потерянными годами жизни и постоянной тоской, отныне уродливым наростом торчащей на сердце.

Но как же мне хорошо теперь. Когда она отдёргивает руку, как от огня, еле скрывает свою злость, бьёт словами наотмашь, приятно обжигая щёку, даже снова убегает. Гнев, страх, обида — что угодно из этого лучше, чем равнодушие, которое я так боялся увидеть. Которое она умело разыгрывала сначала, заставив меня два месяца заживо вариться в едкой безысходности.

Её появление я как всегда чувствую сразу: словно разряд тока проходит по коже и заставляет повернуться в сторону раздвижных стеклянных дверей, откуда вылетает слегка растрёпанная и непривычно раздражённая Маша Соколова. Обычно ей хватает выдержки не показывать эмоции так открыто, но сейчас её сурово сдвинутые к переносице брови и недовольно поджатые пухлые губы только радуют.

Направляется она прямиком к машине ещё до того, как я успеваю посигналить. Может быть, уточнила у Ильи или коллег, какие машины обычно посылают от лица нашей компании, но мне приятнее думать, что просто моментально догадалась сама.

Умница, Ма-шень-ка. Почему только в самый решающий момент нашей с тобой жизни ты не смогла проявить свою сообразительность?

— Ты совсем охренел, Зайцев? — она шипит разъярённой змеёй, готовой к броску, и хлопает дверцей машины так сильно, что дрожат стёкла. — Только не привлекай к себе лишнего внимания! Мы заботимся о твоей конфиденциальности! Никто не должен связать тебя с Ксюшей или со мной! — передразнивает она мои же слова, но на меня упрямо не смотрит, демонстративно любуясь стеклянными панелями офисного центра.

— Вижу, ты уже достаточно отдохнула и набралась сил, — хмыкаю и резко трогаюсь с места, отчего её буквально вдавливает в мягкое кожаное сидение.

— Куда мы едем?

— Работать, конечно же, — на автомате выдаю я, даже не задумываясь, и тут же чувствую, как рот наполняется противной горечью. Мне тошно от самого себя, от нашего с ней прошлого, от этих запутанных игр, лишённых всяких правил. — Нужно нагнать пропущенные тобой дни.

Маша молчит, а меня так и подрывает сделать какую-нибудь ещё глупость, гадость — что угодно, лишь бы вывести её на эмоции. Например, признаться честно, что последние три дня оказались для меня невыносимо долгим сроком, который стало просто невозможно выносить и дальше, терпеть ноющее и трясущееся в ломке тело.

Я начинаю нагонять пропущенные ей дни тут же. Жадно вдыхаю общий на двоих воздух, неожиданно тёплый и медовый на вкус, заполняющий лёгкие убойной дозой эйфории. Расслабляю вцепившиеся в руль пальцы и чувствую под ними струящийся шёлк волос и кожу, такую нежную и безумно горячую, манящую к себе. Невольно улыбаюсь, вылавливая среди наполнивших почти новый салон запахов именно тот самый, еле уловимый, лёгкий и нежный аромат фиалки.

— Куда именно мы едем? — ещё раз, более настойчиво спрашивает она, когда замечает, что мы двигаемся в ровно противоположном от съемной квартиры направлении.

— Ко мне домой, — трудно сказать это так, чтобы не выдать собственного предвкушения, не улыбнуться самодовольно или не щёлкнуть её под конец фразы по горделиво вздёрнутому кончику носа. — Я собираюсь работать, а не слушать очередной стенд-ап от Дианы.

— Неужели тебе не нравятся её шутки про твой неудавшийся брак? — я успеваю заметить брошенный исподтишка взгляд в свою сторону и тут же ощущаю, как по щеке полоснуло острой, режущей болью. Она режет без ножа, травит меня своей ядовитой обидой, добирается до самой сердцевины, чтобы разодрать в клочья жалкие остатки души. Только души-то давно уже нет: выжжена, вырвана и выброшена много лет назад под колёса подходящего поезда.

Но это ведь именно тебе, Маша, не нравятся её шутки про мой неудавшийся брак.

— Боюсь, что скоро в своих предположениях она доберётся до истины.

Знаю, что никогда не доберётся. Разве что окажется, что Глеб и на этот счёт взболтнул при своей вредной сестренке лишнего.

Саша не хотела от меня уходить. Не разводиться — тут она и не пыталась спорить, ведь наша семейная жизнь складывалась откровенно паршиво, — а именно оставлять меня одного в том состоянии, в котором я барахтался на тот момент, упиваясь жалостью к себе. Беспощадно уничтожал всё, чего добивался с таким трудом, нарочно отталкивал близких людей и изощрённо наказывал себя огромными дозами алкоголя и наркотиков.

Я хотел забыться, хотел сдохнуть, хотел проснуться после очередной попытки сбежать на тот свет и понять, что мне просто по-ка-за-лось. Что на самом деле я счастлив.

Развёлся я спонтанно, даже не до конца запомнив, что именно говорил и сколько денег отвалил в ЗАГСе, чтобы нас взяли вне очереди и сделали всё немедленно. Пожалуй, освободить от себя Сашу стало лучшим в моей жизни импульсивным поступком, потому что Саша действительно идеал.

Только вот оказалось, что не мой.

Теперь вместо проваленного проекта по спасению Кирилла Войцеховского у неё подобранные с улицы собаки, слепые коты, галчонок с перебитым крылом и новый муж, который уже спасает её саму от желания помочь всем и сразу. А ещё годовалый ребёнок, постоянно лепечущий что-то в телефонную трубку во время каждого её звонка с попыткой уговорить меня лучше питаться, больше спать и съездить наконец куда-нибудь в отпуск.

Около моего дома мы оказываемся довольно быстро: самый центр, рядом сквер и набережная, куда я по привычке прихожу, чтобы посмотреть на реку и подумать. Элитная шестиэтажная постройка, лифт с подземной парковки сразу на нужный нам этаж, чтобы избежать любых столкновений с третьими лицами, — особенные меры сохранения конфиденциальности предусмотрены для всех жильцов и включены в баснословно высокую стоимость квартир.