Шпионаж под сакурой - Борис Сапожников

И тут начались престранные события, отражённые в рапорте немногих выживших в ходе их токко, и подкреплённые свидетельскими показаниями. Конечно, и рапорт, и показания свидетелей были мгновенно засекречены. А большая часть их участников, как полицейских-токко, так и обывателей, отправили подальше от Токио, многих надолго заперли в психиатрических клиниках. Хоть от всего, что произошло, вполне можно было подвинуться рассудком. А произошло вот что.

Обернувшийся к наступающим полицейским в синей форме Каспар фон Нейман вдруг обернулся девушкой лет шестнадцати на вид в розовом платьице с оборочками и бирюзовом боа. Он поднял на полицейских глаза и принялся лепетать что-то по-немецки, испугано глядя на них снизу вверх огромными глазами, часто-часто хлопая длинными ресницами. Опешившие от такой метаморфозы токко замерли, их командир сделал пару шагов к Каспару, протянул руку, наверное, хотел дотронуться до девочки, появившейся на месте двухметрового верзилы с бритой головой. Но тут дорогу ему заступил Бальтазар. Он перехватил руку полицейского, провёл по его запястью мокрой от пота ладонью. От места соприкосновения по телу токко вверх по руке побежали бесцветные кристаллы, вернее, это кристаллизовалось само его тело. Он закричал как сумасшедший, хотя боли и не испытывал. Прошло не больше четверти минуты, как всё тело токко обратилось в кристалл и рассыпалось сотней тусклых искорок.

Наблюдавшие за этим остальные полицейские отступили на шаг от гибнущего товарища, схватились за оружие, но помочь ему не решился никто. Все стояли и с каким-то болезненным любопытством глядели на страшную гибель своего командира. И только после того как он рассыпался сотней мелких кристаллов, остальные токко выхватили пистолеты, нацелив их кто на Каспара в образе девочки, кто на Бальтазара. Последний надул щёки, отчего стал выглядеть крайне комично, набрал в лёгкие воздуха и плюнул в токко, пустив изо рта длинную струю зеленоватой слюны. Ближайший полицейский закрылся рукавом, но это его не спасло. Слюна Бальтазара легко проела рукав форменного кителя и рубашку под ним. Полицейский закричал ещё страшнее первого — слюна разъедала его тело. Рука почернела до самого плеча, плоть стала отставать от неё пластами и омерзительными кусками падать на землю. А чернота ползла дальше, охватывая плечо и грудь несчастного. Он кричал до тех пор, пока она не добралась до горла, разъев гортань. Токко рухнул наземь, кашляя кровью, свернулся в позе эмбриона и затих. Лишь изредка тело его сотрясали мелкие конвульсии.

И снова товарищи как заворожённые глядели на его страдания. И только когда несчастный окончательно перестал подавать признаки жизни, они, словно опомнившись, открыли по братьям фон Нейманам огонь из пистолетов. Бальтазар кувырком ушёл в сторону, вновь поднося ко рту фляжку, которую так и держал в левой руке. А вот Каспара уже и след простыл. Не было уже ни двухметрового верзилы, ни шестнадцатилетней девушки, вот только среди токко, самозабвенно стрелявших по Бальтазару, появился один лишний полицейский. Он шагнул за спину не обратившим на него внимания товарищам. Трижды рявкнул пистолет, вынутый из кобуры командира полицейского патруля, трое токко рухнули ничком с пулями в затылке.

— Браво, — раздался в звенящей тишине голос Юримару, сопровождаемый хлопками ладоней. — Вы великие специалисты по превращению живых людей в мертвецов, думаю, мне стоит познакомить вас с моим талантом делать обратное. Но не сейчас, пожалуй, не сейчас. Как-нибудь позже.

И, продолжая хлопать в ладоши, он растворился в воздухе, словно кот из сказки, даже улыбки не осталось. А братья фон Нейманы, ничтоже сумняшеся, направились к театру. Каспар принял свой обычный облик, а Бальтазар на ходу выплюнул воду, смешанную со слюной, на тело одного из токко. Тот быстро покрылся чёрными язвами, разъедающими его плоть. К тому времени, как братья фон Нейманы, как ни в чём не бывало, вошли в театр, от несчастного полицейского остался только почерневший скелет.

Мельхиор фон Нейман смотрел из окна на вечерний Токио. Он всегда любил именно это время дня, когда красный, кажущийся раскалённым, шар Солнца, опускается за горизонт. Он только что передал Дитриху управление половиной марионеток охраны Риббентропа и теперь чувствовал привычную уже пустоту. Это ощущение было весьма неприятным, но достаточно быстро проходило.

— Твоими марионетками непросто управлять, — сказал Дитрих, сидящий в кресле, как обычно, нога за ногу, — такое впечатление, что они — не совсем люди.

— На тридцать процентов они представляют собой часовой механизм, — ответил ему Мельхиор. Он обернулся к Дитриху, как бы ни не любил Мельхиор фон Лоэнгрина, но невежливым быть не хотел. — Иначе мне не удалось бы управлять ими. В отличие от тебя, Дитрих, я не умею манипулировать живыми людьми.

— Ты не сказал об этом герру Исааку, — улыбнулся Дитрих. — Почему?

— Он не интересовался моими способностями, — равнодушно пожал плечами Мельхиор. — Но я никогда не скрывал их ни от кого.

— А может, — как бы задумчиво протянул Дитрих, — ты намеренно скрываешь какую-то часть своих способностей? И если это так, то с какой целью?

— Можешь сообщить об этом Исааку, — снова пожал плечами Мельхиор, отворачиваясь к окну, давая Дитриху понять, что разговаривать с ним больше не желает.

— Для каждой информации, — улыбнулся ему в спину тот, — есть своё время.

Кавори дремала за стойкой билетёра. Работы у неё почти не было, кроме той, что с подачи Акамицу теперь все называли «подпольными делами». И большую часть дня девушке оставалось только читать, а когда надоедало, то просто дремать или глядеть в лепной потолок фойе. До конца декабря ничего интересного ей не светило, а вот когда приблизится время новой премьеры, начнутся самые настоящие горячие деньки. Кавори почти ждала их, настолько надоела ей бесконечная тоска дежурств в пустом и гулком фойе театра.

И потому она даже обрадовалась, когда на улице зазвучали выстрелы или что-то похожее на них. Кавори подбежала к окну, но ничего не увидела, наверное, всё уже закончилось, а может, и не было ничего. Просто кто-то побаловался с новогодним фейерверком — бывали и такие случаи в столице. Разочарованная Кавори направилась обратно к стойке, и тут открылись двери театра. Она обернулась к вошедшим, хотела уже машинально выпалить обычную фразу про то, что билетов пока в предварительной продаже нет и лучше зайти через неделю-две, тогда точно появятся, но все слова вылетели из её головы, когда она увидела вошедших.

— Милая барышня, — обратился к ней двухметровый верзила с татуировками на бритом черепе, — это ли не знаменитый на всю столицу европейский театр? Единственный в своём роде.