По слову Блистательного Дома - Эльберд Гаглоев

— Здрав будь! Ты, видать, Саин будешь? А я — Оки Два Дрючка. Мне Тивас нужен, тот, что вроде как Великий Маг и Колдун. Проводить к посланнику Совета Отцов меня послали. — Когда заговорил, стала видна вязь тонких морщин на бронзово-загорелой коже. Вдруг он тягуче отшатнулся назад, мягко присел. Сказал удивленно: — Удача мне будет. Комоня встретил. Гляди ты, — блеснул в лицо мне васильковым цветом, — и вправду комонь. Твой ли будет? — И, дождавшись утвердительного кивка, продолжил: — А добра к тебе мойра. Таким подарком удружила. — Но предусмотрительно руки протягивать не спешил.

Бонька угрожающе смотрел из-за моей ноги, всем видом своим подчеркивая важность своего бодигардского положения. Раздутый вечером, как шар, от обжорства, детеныш был уже в полной норме. А ведь вчера еще пузцо свое так тщательно набил, что лапы до пола не доставали. Вот что значит молодость. Стоит, из-за сапога пасть разевает.

— Вы входите, — вежливо посторонился я.

— И то правда. Чего на пороге стоять, — обрадовался инвалидированный посланец. Мягко потек вперед, но вдруг встал, блеснул в глаза белозубо. — А не боишься? Вдруг подсыл я лихой?

Улыбкой ответил на улыбку.

— Был бы подсыл, в окно бы полез. А сквозь дом тебя Ацраил бы не пустил. Заговорил бы до смерти.

Улыбка еще шире стала.

— Умен. Наслышан о тебе, Саин, сын Фаразонда.

Не поколебав воздуха, переместился гость в комнату. Милый такой дядька. Сложен, как Илья Муромец, а двигается, как облачко, мало что на протезе. Даже богатый тяжелый шелк почти не шелестит. Знает этот посланник Совета Отцов, кого гонцом отправить. Опасный мужчинка. Правая кисть ороговела от мозолей, а рука до локтя сложной вязью синего браслета спрятана.

— А и вино у тебя доброе стоит, — обрадовался посетитель, ухватив кувшин, и повел расширенными ноздрями, — ай, доброе.

Не отрывая от Боньки взгляда и не пролив ни капли, наполнил два каменных бокала. Ловко уронил на место кувшин. Я испугался, что разобьет, но он, подправив крюком, поставил на место.

— Ну со свиданьицем, — поднял бокал и, подергивая кадыком, всосал его немалую емкость в себя. — Хорошо. Ну знамы будем, — протянул ороговевшую клешню, встряхнул мою кисть так, что пальцы влипли друг в друга. — Ну а Тивас-то где?

— Здесь я, Оки, здесь, не балабонь, — выплыл из внутренних покоев Маг и Колдун.

— О, нашлась пропажа. Ну выпьем да и пошли.

— Постой ты. Поедим сперва.

— Да что ты, братча. Или решил, что у посланца тебя потчевать хуже будут, чем у Ацраила? Ни в жизнь, — балаболил веселый калека, разливая вино. — Ну пей, пей, — сунул бокал в руки Тивасу. И вдруг, как впервые, увидел меч в моей руке. — Ну что ты, Саин? Гундабанд свой прибери, девок попугаешь.

— Каких девок?

— Красивых. Красивые они страх как пугливы. Как углядят таку длину блестящу штуковину у тебя, враз забоятся. А забоятся, уже и не оторвешь их от себя. Девки у нас крепкие. Не всех поди Тивас уездил. И добро кругом. Чей бы жеребец ни был, а жеребята наши. Так ты убирай, убирай. А то хочешь — оставайся здесь. Я тебе еще девок подошлю. Воин ты, говорят, справный, порода от тебя добрая пойдет.

Я, посмеиваясь, убрал гундабанд в ножны, защелкнул на поясе.

Из покоев Тиваса, скромно потупив глазки, прошла одна, другая, третья, четвертая, пятая, шестая.

— Во, конь старый, — хлопнул по плечу Тиваса Оки, — неужто всех покрыл. — И пока тот открывать стал рот, уже успокоил: — Не журись, приплод я приберу. А и добрые коники пойдут. А, черный?

Вдруг резко упал на корточки и чмокнул Боньку в нос. Тот гордо и смело вскарабкался мне на руки.

— Ну одевайся или облачайся там, — затолкал тем временем неуемный Два Дрючка Тиваса обратно в его комнату. Тот лишь успел обернуться ко мне и беспомощно развести руками.

На улице было уже жарко и, несмотря на ранний час, многолюдно. Мы шли, легко перетекая в толпе и стремясь не задевать других, таких же невыспавшихся или не очень, но щедро увешанных оружием. Народ-воин. И гости — воины. Оки знали многие, и он плыл в толпе, щедро раздавая рукопожатия, хлопки по плечам, рассыпая улыбки, заливая встречных женщин комплиментами. А я… Я глазел по сторонам, не уставая удивляться на богато усыпанные самоцветными панно, украшенными причудливой резьбой, больше похожие на дворцы огромные дома. И в глубине души не понимал, зачем народу-кочевнику, народу-труженику такое великолепие.

— Так ведь город это, — охотно просветил меня Оки. — Один у Хушшар город. Зато какой! Стальная пехота здесь живет.

Стало чуть понятнее. Стальная пехота. Та самая, с которой первый Император начал свой поход.

Так я шел и удивлялся, и удивлялся. Пока вдруг не наткнулся на мрачного верзилу в черном, что уже несколько раз мелькал на периферии взгляда. Он стоял куском мрака среди водоворота ярких красок. В халате, шароварах и ичигах цвета сажи, с торчащей из-за плеча длинной рукоятью меча, ножны которого заканчивались у колена. Он затянутой в перчатку кистью убрал закрывающий низ лица платок, что тяжело мотнулся в прозрачном утреннем воздухе. Лицо типичного злодея. Узкое, как рашпиль, горбоносое, близко посаженные глаза, брезгливо змеящиеся тонкие губы.

— Вор, — ткнул он в мою сторону залитой черной тканью рукой.

Я оторопел и грешным делом подумал, что попался за какие-нибудь пакости товарища Саина. Но мрачный незнакомец имел в виду несколько иное. Протянув руку к Боньке, он сказал:

— Это мой зверь. Моя добыча.

То ли мой звереныш телепат, то ли дядька ему не понравился, но дотоле лениво лежавший у меня на руке и подставлявший пузо для почесываний он темной молнией мелькнул к протянувшейся руке, быстро оттяпал фалангу указательного пальца и попытался ее проглотить, но подавился. Жадоба маленький. Я несильно шлепнул его по спине, и фрагмент чужого организма шлепнулся на мрамор мостовой. Бонька обиженно заверещал и спрятался под мышку. Очень я на этого в черном рассердился. Дитё напугал, зараза.

А обкусанный обвинитель орал, размахивая инвалидированной конечностью и забрызгивая окружающих кровью. Из толпы вывернулся Тивас, поднял отодранный фрагмент и, схватив за руку потерпевшего, приставил на место, что-то шепнул, загадочно крутанул рукой, и фаланга оказалась на месте! Правда, обрезанный как бритвой колпачок ткани, обильно напитанный кровью и желудочным соком Боньки, смачно шлепнулся на мрамор мостовой.

— В чем обвиняешь ты моего спутника, почтенный? — вперил тяжелый взгляд в потерпевшего Тивас.

— Этот человек — вор. Он украл моего зверя, — уже несколько с меньшим апломбом заявил незнакомец. — Я, Сабир Оглан, обвиняю его.

— Сдается мне, врешь ты, Сабир Оглан, — раздался веселый голос Оки. — Ну как есть врешь.