Джен Эйр. Учитель. Эшворт (сборник) - Шарлотта Бронте

Однако самым странным было то, что никто в доме, кроме меня, не замечал ее привычек и не удивлялся им; никто не судачил о ее положении в Тернфилд-Холле, никто не сочувствовал ее одиночеству и уединению. Правда, один раз мне выпало услышать часть разговора Лии с одной из служанок. Касался он Грейс. Я не расслышала, что сказала Лия, но служанка спросила:

– Так, наверное, она хорошее жалованье получает?

– Да, – ответила Лия. – Мне бы такое! Ну, не то чтобы я жаловалась на свое: в Тернфилде не скаредничают. Да только миссис Пул получает впятеро больше. И копит денежки: каждые три месяца едет в Милкот и кладет их в банк. Я бы не удивилась, если ей хватит, чтобы жить в свое удовольствие, оставь она это место хоть сейчас. Только, думаю, она привыкла к здешнему дому. И ей же еще сорока нет, а здоровья и силы не занимать. Рановато ей уходить на покой.

– Так, наверное, она свое дело знает, – сказала служанка.

– Да, обязанности она свои понимает лучше некуда, – многозначительно сказала Лия. – И пойди найди кого другого на ее место, какое жалованье она ни получай!

– Да уж! – последовал ответ. – А что, хозяин…

Тут Лия обернулась, увидела меня и толкнула свою собеседницу локтем в бок.

– А она что – не знает? – прошептала та.

Лия покачала головой, и разговор, естественно, оборвался. А все мной услышанное сводилось к тому, что в Тернфилде существует какая-то тайна и что меня в нее посвящать не намерены.

Наступил четверг. Все приготовления завершились накануне: ковры разложены, пологи на кроватях повешены, белоснежные покрывала расстелены, туалетные столики снабжены всем необходимым, мебель натерта воском, цветы поставлены в вазы. И парадные комнаты, и спальни выглядели такими безупречными и сверкающими, какими только могли их сделать усердные руки. Не уступала им и прихожая: резной футляр напольных часов, ступеньки и перила парадной лестницы блестели от долгой полировки, как зеркала; буфет в столовой сверкал великолепнейшим фамильным серебром; в гостиной и будуаре всюду красовались оранжерейные цветы в изящных вазах.

Миновал полдень. Миссис Фэрфакс облачилась в свое лучшее платье из черного атласа, надела перчатки, приколола золотые часики – ведь ей предстояло встретить гостей, проводить дам в их комнаты и прочее. Адель тоже пожелала надеть свой лучший наряд, хотя я полагала, что она вряд ли будет представлена обществу – и уж во всяком случае не в первый день. Однако, чтобы доставить ей удовольствие, я разрешила Софи облачить ее в кисейное платьице с пышной короткой юбочкой. Самой мне прихорашиваться нужды не было. Мне не придется покидать мое надежное убежище – ибо классная комната стала моим тайным убежищем, спасительным подспорьем в дни тревог.

День был теплый, по-весеннему безмятежный – один из тех, что в конце марта или в начале апреля нежат землю ласковыми лучами, словно герольды, возвещая о приближении лета. Теперь он клонился к закату, но вечер сулил быть еще теплее, и я сидела за работой в классной, открыв окна.

– Что-то они задерживаются, – сказала миссис Фэрфакс, входя в торжественном шуршании атласа. – Хорошо еще, что обед я заказала на час позже, чем распорядился мистер Рочестер. Ведь уже начало седьмого! Я послала Джона к воротам следить, не появятся ли они на дороге. Отсюда в сторону Милкота она видна очень далеко. – Она подошла к окну. – А вот и он, – объявила она. – Джон! – крикнула она, высовываясь в окно. – Что там?

– Едут, сударыня, – донесся ответ. – Будут тут через десять минут.

Адель кинулась к окну. Я последовала за ней и встала сбоку – так, чтобы меня загораживала гардина и я могла бы смотреть, оставаясь невидимой.

Десять минут, предсказанные Джоном, казались очень долгими, но наконец послышался стук колес, по подъездной аллее пронеслись галопом четыре всадника, за которыми следовали два открытых экипажа – в них колыхались перья и вуали, которыми играл ветер. Два всадника оказались молодыми джентльменами, явно щеголявшими своей лихостью, третьим был мистер Рочестер на своем вороном Месруре – перед ним несся Лоцман, а рядом скакала всадница, вместе с ним возглавляя кавалькаду. Ее лиловая амазонка почти касалась земли, вуаль вилась на ветру, и сквозь прозрачные складки просвечивали блестящие локоны цвета воронова крыла.

– Мисс Ингрэм! – воскликнула миссис Фэрфакс и поспешила на свой пост у входной двери.

Теперь кавалькада скрылась за углом дома, и я потеряла ее из виду. Адель принялась умолять меня сойти с ней вниз, но я посадила ее к себе на колени и дала ей понять, что она ни в коем случае не должна являться на глаза гостей ни сейчас, ни потом, если только за ней не пошлют, что мистер Рочестер очень рассердится и т. д. Подобно мильтоновским Адаму и Еве «тут слезы пролила она», но лицо у меня стало таким строгим, что в конце концов она согласилась утереть их.

Из прихожей доносился веселый шум, низкие голоса джентльменов и серебристые – дам сливались в приятную гармонию, и в ней был хорошо различим звучный, хотя вовсе не громкий голос хозяина Тернфилд-Холла, который приветствовал прекрасных гостий и благородных гостей, почтивших своим присутствием его дом. Затем вверх по лестнице прозвучали легкие шаги – и дальше по галерее под веселый мелодичный смех; скрипнули, отворяясь и затворяясь, двери, а затем на время воцарилась тишина.

– Elles changent de toilettes[40], – сказала Адель, которая, внимательно прислушиваясь, догадывалась о каждом их движении, и горестно вздохнула.

– Chez maman, – продолжала она, – quand il y avait du monde, je le suivais partout, au salon et à leur chambres; souvent je regardais les femmes de chambre coiffer et habiller les dames, c’était si amusant: comme cela on apprend[41].

– Ты голодна, Адель? – спросила я.

– Mais oui, mademoiselle: voilà cinq ou six heures que nous n’avons pas mangé[42].

– Ну, пока дамы переодеваются, я попробую спуститься вниз и раздобуду для тебя что-нибудь.

И с предосторожностями покинув свое убежище, я по черной лестнице спустилась прямо в кухню. Там царили жар огня и суматоха. Суп и рыба приближались к совершенству, и кухарка колдовала над своими тиглями в таком состоянии тела и духа, что грозила вот-вот вспыхнуть пламенем сама. В людской у камина стояли и сидели два кучера и три камердинера. Камеристки, решила я, помогали своим госпожам наверху. Везде хлопотали новые слуги, нанятые в Милкоте. Пробравшись сквозь этот бедлам, я наконец достигла кладовой. Там я завладела холодной курицей, булкой, полдесятком сладких пирожков, парой тарелок, вилкой, ножом и поспешила прочь с этой добычей. Я как раз достигла галереи и собралась закрыть за собой дверь черного хода, как внезапный шум предупредил меня, что дамы вот-вот покинут свои спальни. Между мной и классной комнатой было несколько дверей, и, не желая попасться гостьям на глаза с моим грузом съестных припасов, я замерла там, где стояла, почти в полной темноте: солнце уже закатилось, снаружи сгущались сумерки, а в этом конце галереи не было окон.

Вскоре из спален одна за другой появились их прекрасные обитательницы – грациозные, веселые; и даже в полумраке их платья сверкали и переливались. На мгновение они собрались в дальнем от меня конце галереи, переговариваясь с живостью, хотя и вполголоса, а затем спустились по лестнице почти столь же бесшумно, как белое облако тумана плывет вниз по склону холма. Появление их всех вместе произвело на меня впечатление такой великосветской элегантности, о какой я прежде не имела никакого понятия.

Я обнаружила, что Адель подглядывала за ними, чуть-чуть приоткрыв дверь.

– Какие красивые дамы! – воскликнула она. – Как мне хочется пойти к ним! Мистер Рочестер пришлет за нами после обеда, как вы думаете?

– Я уверена, что нет. Мистеру Рочестеру теперь не до нас. Но ничего, возможно, ты увидишь своих красивых дам завтра. А вот твой ужин.

Она по-настоящему проголодалась, а потому курица и пирожки на время отвлекли ее внимание. Я поступила правильно, отправившись на эту фуражировку, не то и мы с ней, и Софи, с которой я поделилась нашим пиршеством, скорее всего остались бы без ужина: все внизу были слишком заняты, чтобы вспомнить про нас. Десерт подали только в десятом часу, а в десять лакеи все еще бегали взад и вперед с подносами и кофейными чашками. Я позволила Адели посидеть гораздо дольше обычного, так как она заявила, что не уснет, пока внизу будут хлопать двери и суетиться люди. К тому же, заявила она, мистер Рочестер может прислать за ней, когда она уже ляжет, «et alors, quel dommage!»[43].

Я рассказывала ей сказки, пока они ей не надоели, а тогда вышла с ней в галерею. В прихожей горела люстра, и Адели очень нравилось смотреть между столбиками перил, как слуги бегают туда-сюда. Когда вечер уже близился к ночи, из гостиной, куда перенесли рояль, донеслись звуки музыки. Мы с Аделью сели на верхнюю ступеньку и стали слушать. Вскоре в красивую мелодию инструмента вплелся чудесный женский голос, лаская слух. После чего послышался дуэт, а затем несколько голосов запели хором. Промежутки заполнял шум веселой беседы. Слушала я долго и вдруг поймала себя на том, что в общем гуле голосов мой слух стремится уловить и выделить из их прихотливого смешения голос мистера Рочестера. А когда ему это удалось, что произошло довольно скоро, он принялся за новую работу: складывать отдаленные неясные звуки в слова.