Пролог - Наталия Репина

Еще через несколько минут Регина поняла, что безнадежно отстала, и перешла на шаг, но продолжала бессмысленно идти по улице Ленина вслед ушедшему троллейбусу. Отчаяние ее было так велико, что она почти его не чувствовала.

Прохожие обращали на нее внимание. Она открыла зонт, хотя в этом не было смысла – она успела вымокнуть насквозь – но прохожие продолжали смотреть. Наконец ей попались две девушки, которые при виде ее переглянулись и захихикали, но потом одна из них, веснушчатая, с косами, уложенными сзади «бубликом», в ярком клетчатом платье, всмотревшись в Регинино лицо, что-то быстро сказала другой, толстенькой и курносой. Они остановились, остановили Регину, и курносая, порывшись в сумочке, протянула Регине клетчатый носовой платок. Регина недоуменно взяла и посмотрела на девушек. Веснушчатая опять что-то быстро сказала, уже ей. «Es ne saprotu», – виновато сказала Регина. Так ее научила Паулина. «Вам надо вытирать лицо», – сказала веснушчатая. Регина провела платком по мокрому лицу, посмотрела и ужаснулась. Паулинин театральный грим. Он потек под дождем. Платок был в бежевых, красных и черных разводах. Толстуха сочувственно улыбнулась и, еще раз порывшись в сумочке, дала ей зеркало. Держать и платок, и зеркало было нечем, веснушчатая взяла у нее зонт и подняла над ее головой. Регина стала поспешно вытирать лицо. Так они и стояли: Веснушчатая держала зонт над Региной, толстуха – над собой и над подругой.

После «умывания» платок превратился в грязную тряпочку. Регина растерянно протянула его девушкам, но толстуха мягко и решительно отодвинула Регинину руку. Регина нерешительно улыбнулась. Девушки быстро и с облегчением заговорили, вручили ей назад зонт и пошли дальше по улице, не оглядываясь и как будто сразу забыв про нее. Регина машинально сделала несколько шагов им вслед, но потом посмотрела на часы и как-то очень буднично поняла, что пора на вокзал. В Москву, в Москву. Сентябрь на носу.

– О Боже! – сказала Маша, когда Регина в Москве рассказала ей про эту поездку. – Надеюсь, он тебя не заметил?

– Ну что ты! Конечно, нет! – с горячностью сказала Регина, лишний раз поражаясь тому, какие они разные и какая Маша замечательная. Она-то, Регина, тешила себя надеждой, что Половнев ее заметил.

Половнев Регину, конечно, заметил. Он вообще замечал гораздо больше, чем думали другие, – на это Регина и надеялась. Но сначала у него не было уверенности, что Регина приехала к нему. Она просто стояла на другой стороне улицы и даже на него не смотрела. Возможно, подумал он, ей будет неприятна встреча с ним здесь, в Риге. Возможно, она уже с кем-то встречается (здесь он кривил душой, свидание Регины с кем-то в центре латвийской столицы было маловероятно). И, наконец, он не был уверен, что сам хочет сейчас с ней увидеться. Он иногда скучал по ней, но при общении количество усилий, которое приходилось затрачивать, чтобы преодолеть ее смущение и косноязычие, было так велико, что он не всегда находил для этого силы. Сейчас он был вымотан разговором с главным художником и режиссером-ассистентом и не хотел никого видеть.

Но когда троллейбус тронулся и он увидел, как Регина, сорвавшись с места, ринулась за ним, он внутренне заметался: выйти на следующей, дождаться ее, пойти навстречу? И что это будет? Останется только откуда-нибудь зазвучать музыке Дунаевского. Может быть, просто выйти, как бы по делу и, «не замечая» ее, пойти? Неизвестно что! Глупейшая ситуация! Он даже разозлился на Регину и твердо решил никуда не выходить и не смотреть в ее сторону, но тут же посмотрел. Она уже сильно отстала, но бежала изо всех сил, потом споткнулась – он вздрогнул и сделал движение к окну – но удержалась, бежала еще, оказываясь все дальше, он следил за ней, тянул шею, высматривая в соседнем окне, потом в следующем и следующем, и последнее, что он увидел уже в заднем окне троллейбуса, в узкой щели между плечами и боками стоящих там пассажиров, – размытую сплошным потоком, льющимся по стеклу, фигурку, почти неразличимую, растворяющуюся в толпе. Ему стало пронзительно, болезненно, до неловкости ее жалко.

И он понял, что и как будет изображено на его картине.

После смерти жены панический страх за дочь преследовал Андрея Петровича Тарасевича. Смешно сказать, но когда он приходил с позднего дежурства домой и Маша уже спала, он подходил слушать ее дыхание – мало ли. Малейшее недомогание заставляло его рыться в справочниках и сличать с онкологическими симптомами насморк, озноб, кашель, ноющее колено, слезящийся глаз. Он едко высмеивал сам себя за этот оглушительный непрофессионализм, уговаривал, как мог, и даже пробовал пить валериану, но ничего не помогало. Подумывал даже проконсультироваться у Вальки Аксенова, бывшего однокашника – тот работал в Кащенко – но стало неловко.

Когда у Маши стала кружиться голова, он запаниковал. Голова кружилась несильно, но довольно часто. Кружащаяся голова – это было страшно. Это было прямым указанием на все, что угодно. Опухоль, аневризма, лейкоз? Он гонял Машу по врачам и советовался, советовался. Никто ничего не находил, и это было еще страшнее. Наконец старшая сестра, многоопытная Нина Федосеевна, которую все звали просто «Федосевна» и, иногда, за внушительные габариты и зычный голос, «Генерал», спросила:

– А она часом не беременная у тебя?

Собственно, вопрос этот назрел у многих. Но задать его решилась только Федосевна: было неловко, девка все-таки не замужем.

Андрей Петрович помрачнел. И он думал об этом, особенно когда вспоминал тот недвусмысленный синяк под скулой. Но после этого, насколько он мог понять, дочь больше ни с кем не встречалась, хотя некий Павел Аникеев звонил регулярно и даже прислал два письма. Что же, вот так, с одного раза? Это слишком нелепо. И потом, анализ крови показал бы.

Анализ крови и показал. Еще неделю назад врач-гематолог слегка даже разочарованно – с какой ерундой приходится иметь дело! – озвучила ей «приговор»: восемь недель. Конечно, Маша сказала папе, что все в порядке. К счастью, гематолог сидела в дальнем корпусе Боткинской и лично с папой знакома не была.

Всю эту неделю она промаялась. У нее была еще буквально пара недель, чтобы принять решение. Если аборт, нужен врач и деньги. Ну, деньги она как-то придумает, как добыть, что-нибудь провернет с папой, заморочит голову. Но где взять врача? Да еще такого, чтобы и не угробил, и не донес папе.

Или оставить? Но это вообще кошмар какой-то. Зачем ей ребенок Аникеева? Она с сомнением прислушивалась к тому, что происходит внутри нее,