Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в. - Екатерина Михайловна Болтунова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 5
«Я не мог избавиться от болезненного и даже унизительного ощущения…»
Итоги коронации
5.1. Результаты и оценки коронации
Сразу по окончании коронация воспринималась как успех в отношении роста лояльности территории и решения внешнеполитических задач. В 1829 г. Третье отделение рапортовало императору, что «волнения в Польском государстве стремительно успокоились после коронования Его Величества Императора», число желающих записаться в Литовский корпус растет, а количество стремящихся к неповиновению в русской части Польши, напротив, крайне невелико[792]. В отношении Австрии весы соперничества также склонялись в сторону России. Поляки Галиции восприняли новость о коронации в Варшаве с энтузиазмом и, подав прошение об участии в церемонии, получили высочайшее одобрение. Сама коронация произвела на них исключительно позитивное впечатление – в Петербург летели сообщения о «радости» и «восхищении», а также о том, что во Львове повсюду «поляки пьют за здоровье царя польского», позволяя себе оскорбительные высказывания в адрес Австрии[793]. Коронация изменила и фон вокруг великого князя Константина Павловича, который перестал восприниматься как единственный представитель династии, в центре внимания которого были дела в Царстве[794].
Польские источники личного происхождения оценивают коронацию либо позитивно, либо (особенно если документ появился после 1831 г. и интерпретировал произошедшее через призму восстания 1830–1831 гг.) сдержанно и с указанием на противоречивость испытанных современниками эмоций.
В Польше содержание коронации вызвало вопросы, но их было явно меньше, чем можно было ожидать. Как уже упоминалось, жителей Царства Польского вполне удовлетворила клятва-молитва Николая I. Так, современник событий польский историк Т. Липинский в своих «Записках за 1825–1832 гг.» указывает, что коронационная речь, произнесенная «коленопреклоненным» Николаем, вызывала в поляках чувство благодарности[795]. Это едва ли может удивить – клятва конституции была частью манифеста 1825 г., а молитва содержала отсылку к нему. Липинский, впрочем, указывает и на то, что вызвало у польских подданных монарха недовольство. Упоминая ходившие по городу в преддверии коронации разговоры, мемуарист фиксирует волнения относительно коронационных регалий и отсутствие информации о том, какая корона назначена к использованию. Важным для обсуждения оказался вопрос, доставят ли в Варшаву венец, которым император венчался в Москве[796]. Н. Кицка также отдельно оговаривает сюжет, связанный с короной, а именно то, что «Николай решил использовать корону московских царей»[797]. Недовольство тем, что для коронации был выбран русский венец, выражали в своих текстах К. Колачковский и Ю. Немцевич[798].
Предметом насмешек варшавского общества стал и польский церемониймейстер Я. Жабоклицкий, который привез корону в Варшаву с излишней, как писали, торжественностью[799]. Очевидно, что почести, которые воздавались короне сами по себе, не были предметом критики: негативная реакция была связана с тем, что церемонии удостаивалась русская корона. Появление в этом контексте регалий, созданных в Польше специально для церемонии, скорее всего, не спровоцировало бы ироничные комментарии. Вместе с тем нельзя не согласиться с О. С. Каштановой, которая, ссылаясь на целый ряд польских источников (в частности, Б. Маньковскую и А. Млоцкого), указывает, что русская императорская корона в сознании части польского общества «приобрела символ польской регалии»[800].
В целом ряде польских текстов коронация предстает как событие, не вызвавшее бурного ликования, нелепое или являющееся зловещим предзнаменованием. Так, И. Лелевель отмечал, что церемония вызывала у жителей Варшавы множество чувств, однако радовавшихся, «наверное, было немного»[801], а Ю. Немцевич характеризовал отношение Царства Польского ко всему происходящему как безучастное – все были «спокойны, грустны и тихи»[802]. «Холодной» называл реакцию поляков на коронацию и Х. Голежевский[803]. Генерал И. Прондзинский, в свою очередь, именовал коронацию «странной»: «Казалось, что ее никто не принимает за правду, за святой, почитаемый, национальный обряд, но скорее за пародию коронации. Польский король короновался в Варшаве… императорской Короной»[804]. Многие тексты трактуют церемонию как своего рода «комедию» или часть николаевского плана по уничтожению Польши легальными способами[805]. При этом, говоря о фальшивом характере церемонии или подчеркивая нелепость всего происходящего, современники главным образом указывали на тот факт, что награды за участие в церемонии были розданы полякам, демонстрировавшим по отношению к Николаю подчеркнутую лояльность[806].
Вместе с тем в этом же типе источников, а зачастую в тех же самых текстах можно найти оценки совершенно другого рода. Многие писали о надеждах, которые связывали с церемонией поляки, на страницах дневников фиксировались яркие впечатления или даже восторг, произведенный действом. Так, Ю. Красинский и упоминавшаяся Н. Кицка описали период ожидания коронации как время пробуждения надежды «дышать свободным воздухом» и увидеть «зарю» лучшего будущего[807]. Церемония и последующие торжества, по мнению мемуаристов, «захватили всех»[808]. Поляк Михаил Чайковский в своих «Записках» отмечал, что Николай I во время коронации произвел на него сильнейшее впечатление, заставив рассуждать: «Отчего поляки не группируются вокруг него и своим послушанием добровольно не снискивают его расположения, его любви? Лучше бы им было!»[809] Сохранились и многочисленные стихи в честь коронации Николая I[810].
Оценки церемонии польской стороной с течением времени, без сомнения, менялись. В значительной мере восприятие события как зловещего предсказания было предопределено произошедшим вскоре восстанием. Свою роль сыграла и польская литература этого периода, в частности «Кордиан» Ю. Словацкого и «Дзяды» А. Мицкевича, вошедшие впоследствии в национальный канон[811]. Не приходится, однако, сомневаться, что первоначальное впечатление было позитивным.
Отношение свиты Николая и – шире – русского общества к коронации в Варшаве реконструировать сложнее. Как уже говорилось, проведение церемонии не нашло широкого отражения в источниках личного происхождения, в ретроспективе же оно «потерялось» между двумя эмоционально значимыми событиями – Конституционной хартией 1815 г. и восстанием 1830–1831 гг., не говоря о том, что в России статус церемонии не получил серьезного разъяснения.
Примечательно, что даже в тех случаях, когда план проведения коронации или само действо все же оказывались
