Последний польский король. Коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в. - Екатерина Михайловна Болтунова

Известно, что император Николай был внимателен к вопросам оформления власти, знал и понимал символы. Нет никаких сомнений, что он вполне осознавал, например, почему во время коронационных торжеств в Москве в 1826 г. для постановки были выбраны комическая опера «Новый помещик» и балет «Сандрильона (Золушка)»[761]. В обоих случаях представленное перед императором действо было связанно с образом самого монарха – оно являло собой рассказ о том, как скрытое и подлинное получало достойное признание и это чудесное превращение гармонизировало все вокруг, соединяя влюбленных и разрешая конфликты.

У нас нет прямых свидетельств реакции Николая на представленную ему польской стороной нарративную стратегию. Весьма вероятно, что император не читал верноподданнических стихов, присылавшихся в Петербург или публиковавшихся в «Варшавском курьере». Очевидно, он не был погружен в польскую историю и не вполне осознавал (по крайней мере сразу и в достаточной полноте), что предлагаемая символическая конструкция помещает его в принципиально иной контекст, формирует альтернативный образ его власти в регионе, предписывая ему, если использовать терминологию «истории эмоций», определенные эмоциональные режимы и, как следствие, действия. Он, вполне возможно, не учел, что тривиальное прочтение его самого через образ Александра I в Польше имеет особое измерение. Но, согласившись на предлагаемые трактовки или, что также вероятно, посчитав ненужным менять что-либо в процессе, чтобы не испортить праздник, император оказывался в ловушке предписанного ему чувства вины, за которым неизменно следовало настоятельное требование искупления последнего за счет использования политических, экономических или военных средств.

Однако, учитывая, как тяжело далось императору решение о коронации в Польше, как долго обдумывался каждый из элементов церемонии, Николай не мог не обнаружить в какой-то момент, что коронационный сценарий, реализуемый в Варшаве, оказался поразительным образом открыт для интерпретаций. Поляки предлагали императору искупить вину за его предшественников на престоле, виновных в разделах Польши и ее последующем упадке, тогда как, судя по формату, выбранному для коронации, сам Николай, как будет показано далее, приехал предъявить полякам прощение за смерть русских солдат и офицеров на полях Отечественной войны 1812 г., разорение страны и страдания ее жителей. Это очень точно выразил А. Х. Бенкендорф, отметивший, что коронация была реализована «с полной предупредительностью, предоставляя полякам прекрасный случай загладить их ошибки и со своей стороны набросить на прошлое покров забвения»[762].

Интересные выводы можно сделать и анализируя визуальный ряд, соотнесенный с коронацией. Отметим, что церемония оставила по себе крайне небольшое количество изобразительных источников и все они отражают видение событий польской стороной. Существенно, что официальное иллюстрированное описание действа не было издано и, очевидно, даже не готовилось к публикации.

В литературе содержится указание о выставлявшихся несколько раз во время празднований портретах Николая и Александры[763]. Идентифицировать, о каких именно изображениях в каждом конкретном случае идет речь, достаточно сложно. В польских музеях (прежде всего Национальном музее в Варшаве и Музее Войска польского) хранится несколько портретов Романовых первой трети XIX столетия. Возможно, какие-то из них могли использоваться и в празднествах 1829 г. Интересное сообщение содержится в одном из номеров «Варшавского курьера», который рассказал своим читателям, что картины «редкой красоты, изображающие чету Светлейших в коронационных костюмах польских короля и королевы» и выставлявшиеся в Варшаве, были произведениями «прославленного Дауэ»[764]. Современные биографии Дж. Доу этот факт, однако, не подтверждают[765].

В нашем распоряжении есть лишь одна картина, иллюстрирующая собственно коронационное действо в Варшаве. Речь идет о незаконченном полотне «Коронация Александры» из Национального музея в Варшаве[766]. Автор, а равным образом и заказчик картины неизвестны. Относительно личности художника, впрочем, в польской историографии существует несколько предположений. Среди возможных авторов упоминаются Дж. Доу, А. Бродовский и А. Орловский[767]. Предположение об авторстве Доу вызывает сомнения – слишком разнится манера изображения, а тот факт, что Дж. Доу написал по заказу герцога Девонширского парные портреты Николая и Александры в связи с московской коронацией[768], едва ли следует расценивать как самостоятельный аргумент.

В отношении передачи фактической информации изображение содержит множество неточностей. Так, во время коронации в самом центре помещения был устроен алтарь[769], обращаясь к которому Николай произносил слова клятвы. На картине этот элемент отсутствует, а пространство между условным зрителем и императорской четой вдалеке оказывается прямой, ничем не прерванной линией. Нет здесь и многих других элементов декора, которые предписывал «Церемониал»: двух помостов по обеим сторонам зала и стола для регалий. На полотне нет также изображения примаса Воронича[770]. М. Гетка-Кениг, анализировавший этот материал, полагает, что отсутствие клира на картине имело целью подчеркнуть светский характер действа[771]. Более очевидным кажется предположение, что художник не был свидетелем коронации, а имевшиеся у него сведения были редуцированными.

Однако, прежде чем говорить собственно об образах на полотне, стоит обратить внимание, что название картины акцентирует внимание на той роли, которую сыграла в этих событиях императрица. Действительно, Александра Федоровна была в это время в Варшаве исключительно заметной фигурой. Это вполне понятно – ведь поляки впервые за несколько десятилетий могли увидеть свою королеву[772]. Король Станислав Август официально в браке не состоял, а герцогиня Варшавская, супруга Фридриха Августа, до Варшавы так и не добралась. Император Александр I отказывался брать с собой в Варшаву императрицу Елизавету Алексеевну. Вероятно, монарх полагал, что появление жены рядом с А. Чарторыйским, с которым у императрицы был многолетний и широко известный роман, может скомпрометировать его или, по крайней мере, привнести ненужные коннотации. В 1818 г. во время открытия первого сейма в Варшаве появилась лишь вдовствующая императрица Мария Федоровна[773]. Приходившие в Петербург в середине 1820‐х гг. агентурные материалы между тем настойчиво упоминали желание поляков видеть императрицу: «Если бы нашему благодетелю Царю показаться в Польше, – писал один из агентов Третьего отделения, – поляки закричат, радостно запоют: „Vive Nicolas! Vive Alexandrine!“»[774]

Неудивительно поэтому, что в объявлении о коронации, которое герольды зачитывали на улицах Варшавы, снова и снова повторялось имя Александры Федоровны, императрице возносились молитвы, ей посвящались стихи. Внешность, манеры, поведение новой королевы обсуждались, вызывая восторг или, напротив, злословие. Так, мемуаристка Н. Кицка, указав на задержку с началом коронации, утверждала, что она была вызвана «ужасными капризами» императрицы – корона показалась Александре неудобной, поэтому она потребовала надеть ее на себя перед коронацией, появившись в зале уже с венцом на голове[775]. Другой современник, Михаил Чайковский, напротив, был восхищен императрицей: «Государыня танцевала превосходно, так изящно и оживленно, что ни одна полька не могла бы сравниться с нею»[776]. Интересно, что эпизод с танцующей