Однажды в Карабахе - Ильгар Ахадов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А карабахский армянин Сейран Сафарян был сыном полевого командира Размика Сафаряна, известного также под именем Размик Мартунинский. Его руки по локоть в крови азербайджанцев с первых дней сепаратистского движения в Карабахе. Участник Ходжалинского геноцида февральских дней 1992 года. Кое-кто из ходжалинцев заказал его голову за приличную сумму. Сафарян собственноручно умертвил его брата и невестку с особой жестокостью, и кровник жаждет мести. Они до этих событий знали друг друга… Убийца предупрежден и старается особенно не высовываться, остерегается даже своих армян, среди которых может оказаться тот, кто не прочь заработать. Вот коротко и о нем…
Расулов закончил речь. Все трое уставились на меня. Видимо, рассчитывали на мою сообразительность, чего явно тогда у меня не хватило.
– Не понял, вы собираетесь меня к награде представить? – я действительно озадачился выданной мне информацией и, колеблясь, спросил.
Они странно переглянулись. После Расулов заговорил с обычной ухмылкой:
– Еще к какой! Мы собираемся в случае предательства нашептать твоим будущим родственникам о расправе над девятью армянскими солдатами. Я тебя уверяю, при всей твоей чистой и романтичной любви к Джульетте Манучаровой, вряд ли ее армянское окружение захочет породниться с тобой после получения вышеназванной информации. Мы еще нашепчем об этом факте родне погибших. А после жизнь твоя за пределами Азербайджана и ломаного гроша не будет стоить. Хоть в Москве, хоть в Штатах. На, любуйся…
На фотке, брошенной им на стол, я увидел себя с вытянутой винтовкой. На прикладе отчетливо были видны аккуратно нанесенные нарезки…
“Cука! Как же я так подставился!..”
Я не любитель изображаться – нарциссизмом не страдаю. Но в тот день Наиля упрямо меня просила сфоткаться, как бы на память…
Но я никак не мог воспринять сказанное всерьез. Наконец негодующе спросил:
– Каждый день на фронте погибают десятки людей. И вы считаете, что родня погибших должна объявлять друг другу вендетту? Это же смешно!
– Ты прав, – ответил Расулов, – вендетта не объявляется. Считается, что это война виновата в смерти погибших. Кроме того, не у каждого за спиной есть специальная служба, которая при надобности может вычислить твоего кровника. Не у каждой семьи есть возможность оплатить такого рода услуги. И не каждый “сицилиец” по сути…
Но не эти трое. Тем более, что информация, с таким трудом добытая нами, будет подана им, как говорится, на блюдечке с каемочкой. Кровника, находящегося за пределами Азербайджана, нетрудно будет вычислить и наказать. Во всяком случае мы и в этом хачам поможем…
На этот раз я очень тяжело проглотил слюну и вытер ладонью вспотевший лоб.
– Да-а, достали вы меня, братья-чекисты, прям по самое не могу… Что ж мне делать-то, и с вами воевать?
– И это не все, – спокойно продолжил Сабир Ахмедович. – В случае предательства я сделаю все, чтобы имя твое было опозорено перед всем родом, чтоб подошли к каждому родственнику и прилюдно объявили о твоем скотстве. Мы еще добавим от себя. Все сделаем для того, чтобы отравить жизнь отцу, у которого в итоге сердце лопнет от сознания, что он отец изменника, сволочи и врага народа!
– Аж 37 год, если не хуже! – у меня опять злость сдавила горло, а сердце бешено забилось. – Но это же подло! Я честно воевал, мой брат погиб на фронте… И теперь мои же заслуги вы обращаете против меня? И вам не стыдно будет довести до смерти человека, честно воспитавшего сыновей, которые ни разу не запятнали его имя? А вы не отец? У вас нет детей?
Полковник побелел на глазах. Мне показалось в тот момент, что виски его еще больше поседели…
Он встал, подошел вплотную и впился в меня колючим взглядом.
– Я отец, который собственноручно отправил единственного сына на фронт, и он погиб! Я отец, который отправил сына на плаху… – тут голос его задрожал, и он поперхнулся.
– Идет война. Жестокая, бесчеловечная война, в которой решается судьба моей Родины. И лишь самоотверженность каждого может вызволить нас из этой беды. Будь у меня десять сыновей, я и их жизней не пощадил бы во имя победы. И с чего решил, что я тебя пощажу, щенок?
Я растерянно смотрел на стоявшего передо мной человека, собирающегося корректировать мою судьбу, по всей вероятности, далеко не в лучшую сторону. Я нутром чувствовал, что ничем хорошим это не закончится. Но, с удивлением заметил, что не могу ненавидеть этого человека. И более того, он все больше напоминал мне отца – такого же бескомпромиссного, честного и свято любящего Родину…
“Вот ведь как устроено! У каждого своя правда. У этого человека, пожертвовавшего жизнью единственного сына – своя, как и у моего отца. У азербайджанцев – своя, у русских – своя, у армян… У больших держав, натравливающих соседей друг на друга – своя… У меня, тщетно пытавшегося обрести свое маленькое счастье между этими “правдами”, – своя…”
Адылов, взяв обессиленного полковника под локоть, провел к креслу. Расулов уже менее враждебно спросил:
– А что, ты мог бы предать?
– Если унести ноги от всего этого идиотизма вы считаете предательством, то смогу.
– Ты подставил бы всю операцию, подставил бы всех нас, будущих вероятных жертв, безопасность страны. В общем зачете это было бы равносильно предательству.
Я огрызнулся:
– Демагогия. Если до меня никому нет дела, я сам о себе позабочусь. Вы мне достаточно ясно объяснили, чего стоит для вас патриотизм простого солдата. Если что не так, то сами готовы слить нас врагу, несмотря на заслуги. Так что не вам меня судить…
Опять неловкая пауза. Полковник по-прежнему молчал. Адылов с Расуловым растерянно переглянулись.
