Вася Алексеев - Ф. Самойлов

А на империале паровой «конки», ходившей из-за Невской заставы к Николаевскому вокзалу, они оказались недалеко друг от друга. Эта «конка» — коротенький поезд, в который вместо лошадей был впряжен кургузый, отчаянно дымивший паровичок, — тянулась нестерпимо медленно. И, как Дрязгов ни отворачивал от Васи растерянное и обиженное лицо, тот заметил его состояние, и, видно, ему стало жаль разбитого противника.

— Подумай, — сказал Вася, — подумай о том, что говорили, спокойно, без обиды. Ты рабочий парень, может, и поймешь, в чем неправ…

Шевцов сразу почувствовал сомнения, тревогу, которыми был охвачен Дрязгов.

— Алексеев сбивает вас с толку, но вы, конечно, слишком умны, чтобы поддаться на его демагогию. Вы интеллигентный юноша, каких, к сожалению, еще очень мало среди рабочих. Трудно поверить, что вам так мало лет… Сумейте подняться выше временных неудач. Завтра мы будем торжествовать победу.

Дрязгова он, кажется, успокоил в тот вечер, но к нему самому прежняя уверенность уже не возвращалась. И карьера вождя молодого рабочего класса, которую он выбрал для себя, уже не представлялась, как прежде, обеспеченной и лучезарной. За последние недели этой карьере было нанесено несколько тяжелых ударов, Шевцов не мог не помнить о них…

Деньги Эммануила Нобеля

Вася был прав, говоря, что Шевцову придется снять с себя маску, едва ребята начнут выдвигать большие политические вопросы. Обстановка во Всерайонном совете становилась напряженной, представители районов всё более явно поддерживали большевиков, они требовали прямых ответов. Кутаться в плащ таинственной «надпартийности» становилось трудно. Да Шевцову казалось, что это уже и не так необходимо. Времена стали иными. Контрреволюция наступала. Кумир Шевцова Керенский поворачивал к военной диктатуре. Шевцов тоже попробовал наступать.

В середине июля был созван Всерайонный совет. Дрязгов предоставил слово Шевцову.

— Петр Григорьевич зачтет составленный им проект устава, который мы должны принять.

Шевцов встал из-за стола, одернул студенческую тужурку, слишком облегавшую начинавшее полнеть тело. Тужурка была старая, она надевалась только для встреч с заводской молодежью. Шевцов быстро посмотрел в сторону своих противников, — они сидели тесной группой, и группа эта была уже совсем не так мала, как в первое время. Вася Алексеев достал из кармана записную книжку и вертел в пальцах карандаш. Петр Смородин смотрел на докладчика с хмурой насмешливостью — в упор. Задиристый Ваня Канкин тихо говорил что-то, наклонившись к Леопольду Левенсону, и оба искоса поглядывали на Шевцова.

«Сговариваются против меня», — подумал тот, чувствуя нарастающую неуверенность. Он откашлялся, прогоняя неожиданно появившуюся хрипотцу, и начал читать.

И сразу пошел по комнате гул. Дрязгов пытался погасить его председательским колокольчиком, Метелкин несколько раз кричал: «Не мешайте», но гул не прекращался.

Да, в уставе соглашатели выразили свои идеи и намерения куда откровеннее, прямее, чем в манифесте. Тут было и верноподданническое обращение к Временному правительству, и пышные слова о единении славян, и пресловутая «надпартийность».

Организационные положения устава были весьма определенны. Шевцов чувствовал, как редеет число его единомышленников в совете, и заботился о том, чтобы обеспечить свою позицию. Он записал в устав два особых «права»: во-первых, приглашать «необходимых полезных лиц» на заседания Всерайонного совета, во-вторых, исключать из состава членов Всерайонного совета «излишних или вредных лиц». Так можно жить спокойно — позови тех, в чьей поддержке ты уверен, выставь за дверь всех, кто может спорись с тобой, — и любое дело решится, как ты захочешь.

Всерайонный совет должен был стать для Шевцова золотой рыбкой, которая, в отличие от сказочной, беспрекословно выполняла бы любые желания.

Бой начался, как только Шевцов прочел заключительный пункт устава. Первым поднялся Вася Алексеев. Горячий и прямодушный, он с трудом сдерживал возмущение. Надо было разобрать шевцовский устав — пункт за пунктом. И Вася это делал, искусно раскрывая ухищрения составителя:

— Наш Союз должен быть пролетарской интернационалистической организацией, а нам предлагают объединить лишь славянские народы, — говорил он, — нам предлагают с доверием и добрым сердцем относиться к власти, а это буржуазная власть, старающаяся закабалить рабочий класс, не желающая удовлетворить его самые законные требования, ведущая братоубийственную войну. Разве же мы можем согласиться?..

— Весь устав, заслушанный нами, совершенно не пригоден для рабочей молодежи. Он точно списан с устава буржуазного общества «Маяк». А туда рабочим путь заказан, — сказал он в заключение.

— При чем тут «Маяк»?! — крикнул Шевцов. — Зачем вы всё время говорите о «Маяке»? Кого стараетесь напугать?

— При том, что очень у вас похоже. И не пугаем мы никого. Предупреждаем. Вот послушайте, товарищи, другой устав.

Вася достал из кармана листок с проектом, составленным комиссией Петроградского комитета большевиков, и прочитал от начала до конца.

— Такой Союз нам нужен. За такой Союз мы будем всеми силами бороться.

Теперь они основательно подготовились к собранию. Исполкомовцы спешили выступить один за другим. Они заранее подсчитали, на чьи голоса могут рассчитывать. Но большевики атаковали упорно и сильно. И часть тех, кого Шевцов считал своими, не пошла за ним. Делегации трех больших рабочих районов — Петергофско-Нарвского, Александро-Невского и Петроградского — демонстративно встали со своих мест и покинули заседание, протестуя против того, что шевцовский устав выносится на голосование. Некоторые делегаты из других районов ушли вместе с ними. Голосование было сорвано, и когда исполнительная комиссия всё же издала свой устав, написав, что он принят большинством голосов, это, по существу, было уже подлогом.

Спор об уставе не был окончен, и то, что Шевцов считал своей победой, лишь приблизило его падение. Горячая схватка, происшедшая на заседании Всерайонного совета, заставила многих ребят взглянуть по-другому на этого либерального говоруна.

Вася Алексеев с самого начала открыто, в глаза говорил Шевцову, что ему не место в Союзе молодежи. Теперь уже многие члены совета были согласны с этим. Организации четырех крупных рабочих районов договорились совместно добиваться отстранения Шевцова от руководства. Всё же для самого Шевцова удар, сваливший его, был неожиданным. Его взгляды слишком отличались от взглядов этих рабочих ребят, и ему трудно было предвидеть, какую бурю вызовут деньги, добытые им для Союза. Шевцов с гордостью рассказывал, что заводчик Эммануил Нобель внес в кассу «Труда и света» 300 рублей. Рабочие ребята насторожились.

Исполком «Труда и света» жил вообще на широкую ногу: напечатал тысячными тиражами свой манифест, устав, листовки. На Петроградской стороне было снято просторное помещение. Ребята там еще не бывали, но Дрязгов и Метелкин говорили таинственно:

— Раскроете рты. Сейчас там красят всё — и стены, и двери, и потолки. Вот уйдут маляры, проведем электричество, обставим кабинеты… Увидите своими глазами. Всё новенькое, всё самое хорошее, всё будет сверкать!

Районные организации часто сидели без копейки, не на что было купить писчую бумагу и почтовые марки. Из каких же кошельков шли деньги Шевцову, и почему делал пожертвования Нобель?

Районы потребовали финансового отчета. Шевцов долго и не очень ясно докладывал Всерайонному совету: от Выборгской организации получили столько-то, от Нарвской столько, от Петроградской… Были поступления от отдельных лиц…

— Что за лица такие? Эммануил Нобель?

— Да, Эммануил Нобель пожертвовал нам триста рублей…

— Раньше на «Маяк» давал, а теперь на «Труд и свет»?

— Почему вы не допускаете, что у господина Нобеля взгляды могут измениться? Я считаю, что его пожертвование говорит о такой именно перемене. Нобель теперь сочувствует рабочей молодежи.

— Знаем, кому он сочувствует! Первейший капиталист на всю Европу! Нобель не изменился к рабочей молодежи. Скажите, что вы, Шевцов, ей изменили. Так правильнее будет! — кричали из рядов.

Опять Дрязгов махал колокольчиком. Шевцов, оборачиваясь к нему, разводил руками:

— Это обструкция, они хотят сорвать заседание.

Но когда он продолжил свой отчет, шум стал еще сильнее. Странно всё получалось. Расходы исполкома были намного больше поступлений.

— Где еще брали деньги? — требовали ответа от Шевцова.

— Я ведь сказал — от разных лиц. Я сам со своей сберегательной книжки снял тысячу четыреста рублей и истратил их на выпуск брошюр, а также на ремонт помещения. Не хотел об этом говорить, вы вынудили меня.

Он сделал паузу и стоял за столом с трагическим видом. Но это уже не производило впечатления, ему не верили больше. Было похоже, что деньги взяты из источников, о которых Шевцов предпочитает не говорить. У Нобеля брал, где еще побирался?