Вася Алексеев - Ф. Самойлов

— Может быть, и танцы устраивать?

— Не говори, — вмешался Ваня Скоринко и сделал страшные глаза. — Ты же не знаешь, что Вася у нас первый танцор. На всю Нарвскую заставу известен. Гроза вечеров!

Он обернулся к ребятам:

— Знаете, я вам расскажу что? У нас в мастерской есть парень такой, Саша Зиновьев. Может, кто помнит, мы с ним на первое собрание в Зимний сад приходили. Сейчас он от Союза отставать стал. Купил себе кожаный портфель и собирается в министры, что ли. С молодежью уже ему тесно. Ну да черт с ним, не о том речь. Этот Сашка мастер устраивать вечера. Оркестр пригласит, буфет устроит. Шикарно! Леденцы, лимонад, а то даже яблоки со Щукина рынка. В общем, заставские девчонки так и тают. А Вася наш придет на вечер… Кавалер! Даже гаврилку. — галстук нацепит. «Разрешите, — говорит, — пригласить вас на падепатинер».

— Танцор, значит? — хмыкнул Петя Смородин. — Не знал.

Девушка в коричневом платье окинула Васю гневным и недоумевающим взглядом.

— А что, — рассмеялся он, — разве худо потанцевать?

— Как на чей взгляд, — заметил Скоринко. — А то станцует Вася этот падепатинер или краковяк, скажем, посмеется с девчатами, а через полчаса вокруг него митинг. Ну и пошел! Музыканты играть перестают. Сашка Зиновьев даже расстраивается — за музыку-то деньги плачены.

— Что ж, и музыкантам отдых нужен.

Вася снова взял девушку под локоть:

— По правде сказать, танцую я плоховато, — времени не было научиться. Но вот в марте, — еще Союза у нас не было и клуба тоже, — тогда мы, правда, часто ходили на танцульки. Иной раз полночи проводили — на Шереметевской даче или в других местах. Молодежи собиралось много — и гимназисты, и своя заводская братва. Одни танцуют, с другими разговоры ведешь. С хорошими ребятами я познакомился там! Теперь работают в Союзе. А раз мы вечер действительно сорвали. Какие-то дылды гимназисты стали речи говорить в перерывах между танцами — «за победу, значит, не пожалеем крови». И всё такое. Мы тоже молчать не стали. Высказались и увели молодежь, так что вечер лопнул.

Ребята стали понемногу расходиться, кивали головами: «Пока!» Парень и девчонка остановились у гранитного парапета лицом к реке. Парень что-то оживленно говорил, обняв девчонку за плечи.

— Весна, — заметил Сеня Минаев, — любовь!

— Может быть, это тоже правильно, — сердито спросила девушка в коричневом платье, — революция и любовь?

— Если любовь, тогда почему же неправильно? Революция против всего дурного. И за всё прекрасное! А настоящая любовь — это разве не прекрасно?

— Да что ты говоришь такое? Любовь… Тогда и революция уже не важна? Ведь любить можно и при Временном правительстве, да и при царизме.

Девушка снова отстранилась от Васи.

— Нет, у тебя действительно в голове трамвай сошел с рельс, это я правильно сказал. Пойми, революция нужна и для того, чтобы люди могли по-настоящему любить друг друга. Конечно, любовь есть при любом строе, но капитализм ее калечит, уродует, убивает. Любовь — это счастье, а угнетенные, бесправные люди быть счастливыми не могут.

— И у них не будет счастья? — Девушка кивнула в сторону пары, стоявшей у гранитного парапета.

— Почему? Они будут уже при другом строе любить друг друга. Мы для них стараемся, свергая капитализм.

— Там, между прочим, агитация идет, — сказал со смешком Скоринко. — Парень наш, а девчонка за Шевцова голосовала. Вот он ей и просветляет мозги. А в остальном у них полное согласие…

Теперь уже не было ни одного заседания Всерайонного совета, на которое не приходили бы Вася Алексеев и его друзья. И на каждом заседании случались острые схватки с Шевцовым. Минуло время, когда тот чувствовал себя хозяином. Всё чаще он срывался. Давно была выбрана и обдумана во всех подробностях красивая роль вождя молодого поколения, чье вдохновенное слово жжет и наполняет восторгом юные души. Теперь Шевцов забывал об этой роли. В его речах и репликах прорывались раздражение, злость.

Вася вступал в схватки весело и охотно. Это был лучший способ показать соглашателей такими, какие они есть. Придя на заседание, Вася достал из кармана «Правду».

— Читали? Есть интересная статья о союзах молодежи. Крупская написала. Тут и примерный устав Союза помещен. Прямо сказано, что должна делать молодежь.

Он читал о том, что цель Союза — подготовить свободных, сознательных граждан, достойных участников той великой борьбы, которую им предстоит вести в рядах пролетариата за освобождение всех угнетенных и эксплуатируемых от ига капитала.

— Видите, как раз обратное тому, что хотят внушить нам здесь!

Шевцов не выдерживал:

— Мы оберегаем чистоту Союза от политики, а вы, Алексеев, хотите бросить молодежь в пучину бушующих партийных страстей.

— Политика и у нас и у вас. Только мы свою политику не скрываем. Мы говорим: она служит рабочему классу. А у вас… Кому ваша политика служит? Капиталу. Только сказать об этом вы никогда не решитесь.

Шевцов начинал терять самообладание:

— Вам, Алексеев, всё не нравится. Зачем же вы ходите сюда. Вам сколько лет? Скоро двадцать один? Вы взрослый, и вам незачем быть в организации, объединяющей девушек и юношей. Вы должны уйти отсюда.

Красивое лицо Шевцова покрывалось пятнами.

— Вы можете устраивать заседания на своей квартире, но права хозяйничать в организации это вам не дает, — говорил Вася. — Если уж кому уходить отсюда, так это вам, господин Шевцов. Тут рабочая молодежь, а вы к ней никакого отношения не имеете. И лет вам побольше, чем мне. А самое главное, вы стараетесь увести молодежь от борьбы, которая только и может дать то, к чему мы стремимся. Следовательно, вся ваша деятельность — во вред молодежи.

Дрязгов, Бурмистров — оруженосцы Шевцова, как звал их Вася, — бросались на выручку. Они кричали, что всецело доверяют Петру Григорьевичу, ему одному.

— Жизнь и вам откроет глаза, — отвечал им Вася. — Все-таки вы не кроты, я надеюсь.

Он поворачивался к Шевцову:

— А вам действительно придется уйти. И скоро. Что для вас Союз молодежи? Поприще, где вы можете проявить свои ораторские способности, возвыситься, — не больше того. А для нас это жизненная необходимость, и мы не откажемся от нее никогда.

Во Всерайонном совете становилось всё больше Васиных единомышленников. Они были уже и в делегации Выборгской стороны. Выборжцы большевики Коля Фокин и Леопольд Левенсон шли вместе с Васей, Петей Смородиным, Ваней Канкиным. Да и беспартийные ребята переходили на их сторону.

Пора была бурная. На заводах ребята чуть ли не каждый день ходили на митинги и собрания. Рабочие требовали, чтобы Всероссийский съезд Советов, проходивший в Питере, взял власть в свои руки. Пролетариат столицы готовился к демонстрации под большевистскими знаменами.

Шевцов тратил пыл на то, чтобы доказать, будто молодежь участвовать в демонстрации не должна. Он даже не говорил обычного «пусть борются отцы», выражался выспренне, но довольно откровенно:

— Молодежь будет верна благородному порыву к высотам всечеловеческой культуры. Она не должна бежать за красной тряпкой.

Тут даже Зернов не выдержал.

— Что же это, братцы? — закричал он. — За такое ведь бьют! Он народ оскорбляет.

Шевцову и Дрязгову было не просто добиться, чтобы Всерайонный совет запретил своим членам идти на демонстрацию, призвал рабочую молодежь не участвовать в ней.

— Вы еще можете принимать такие решения, — заявил Вася, — но как их слушают, мы увидим на улицах.

А на улицы Питера 18 июня вышли полмиллиона рабочих и солдат. Со всех концов города людские реки хлынули на Марсово поле. Такой демонстрации еще не видела столица. Теперь не газеты, не партийные вожди с трибун — сама народная масса говорила, кому она верит, к чему стремится. На сотнях плакатов и знамен были лозунги: «Вся власть Советам!», «Долой министров-капиталистов!», «Хлеба, мира, свободы!». Лишь на мгновение, как щепки в бурном море, мелькнули в толпе призывы к доверию Временному правительству. Мелькнули и исчезли. Рабочие заставили убрать их.

Вся заводская молодежь Нарвской заставы вышла на демонстрацию. Она была в шеренгах и в красногвардейских цепочках, двигавшихся по бокам колонн. На Марсовом поле Вася увидел, что молодежи так же много и в колоннах других районов.

Над широким входом на площадь ночью меньшевики повесили плакат с призывом «доверия». Он болтался высоко над мостовой, прикрепленный к крышам домов. Ребята и до него добрались. Сорванное полотнище упало к ногам демонстрантов, и тысячи людей прошли по нему.

Жаркий июль

На заставских улицах было не продохнуть от пыли и заводского дыма. Июльское солнце неистово пекло, словно забыв, что здесь побережье Финского залива, а не Черного моря.