То «заика», то «золотуха» - AnaVi

курили, твари, свою «дрянь»! Поднимись на подоконник — и спрыгни с него! — Её «отвратительные» глаза вмиг расширяются — в шоке и ужасе; и она уже — качает головой, автоматически ещё и делая резкий шаг назад от меня, пытаясь защититься. Но и лишь забывает, что дальше — только доска и бетонная стена: и с размаху бьётся головой — об них! — Или я сделаю ещё одну дырку — в твоём теле… Быстро и чётко! Чёт-но… Но вот только и совсем же не факт, что ещё — и «безболезненно»! — И она закусывает свою нижнюю губу, опустив голову и своё же заплаканное лицо к полу. Неужели — взвешивает все: «за» и «против»? Она умеет — думать?! Прям открытие за «открытием»! И, после короткого молчания, прерываемого лишь тихими стонами и таким же хлюпаньем, она мельком кивнула, так и не посмотрев ни на кого и ни на что и, обойдя меня, двинулась к окну! А нам моём же лице и губах, тем временем, расцвела удовлетворённая улыбка; и, подняв телефон с включённым видео повыше, я, наконец, повернулась в её сторону, чтобы заснять всё — в мелких деталях и таких же «мелочах»! С помощью стула — она становится на подоконник; и с пару секунд ещё — смотрит вниз. Задерживает дыхание. Выпускает… Сжимает кисти рук в кулаки и… тут же разжимает. Нервно заламывает пальцы… Повторяет это действие — вновь и вновь. И вдруг… Её руки — падают по швам. И, закрыв глаза, посильнее зажмурившись, она делает шаг вперёд, наружу и… исчезает! Пока и я же всё не спеша — следую за ней: не только и по пятам, но и, прикрыв глаза, с упоением ориентируюсь на звук и «считаю секунды». На счёт «пять» — слышу женский визг. После — мужские крики о помощи! И, на цыпочках таки обойдя парней, подойдя, наконец, и к окну, я выставляю телефон наружу-улицу, ловя объективом разбитое и сломанное тело — в луже собственной же крови; как прохожие суетятся — вокруг него-неё, как «муравьи», прося, а там и «требуя» скорую и… захлопываю же окно!

Вернувшись к оставшимся, предусмотрительно переступив через трупы и лужи крови, с грустью отметила, что аккумулятор телефона вот-вот сядет — и, в уже спешном порядке подойдя к мальчикам, встала за спиной одного из них, тяжело вздохнув. Несмотря ни на что — они были самыми лучшими… моими марионетками. Касаюсь стволом пистолета затылка брюнета — и сразу же спускаю курок! Никакого «обратного синдрома» — только «личное». Два раза! Один… Ноль. Чтоб… Наверняка. И не «спасти»! Блондин — жалобно простонал и взвыл, отчего его рот ещё больше раскрылся, до прямо-таки и невероятных размеров, и упал, накрывая своим телом тело брюнета! Вовремя отскочив, я навела на них камеру телефона, записав: как при падении на первого же — второй ударился шеей о стоящий перед ним стол и, свернув шею об него, в ту же секунду умер! Ох… Его смерть была — самой мучительной! Вначале — получив пулю в коленную чашечку. После — в пах. А затем — и сломав шею о стол… Он страдал — больше всех! «Всех» — умерших от выстрела и потери крови. Справедливо ли? А что такое — «справедливость»? То же — что и «жизнь», м! «Сложное» понятие. Не для «принятия»!

И, вновь же осмотрев, так и «этак», аудиторию, как в последний и уже без «как» раз, я выключила камеру и, убрав телефон окончательно в рюкзак, подобрала и его, параллельно ещё спрятав в него и оружие, и направилась на выход, обходя, «как некрестный ход», и переступая, словно бы и собственный же «прыжок неверы», через всех! Затем закрыла дверь «с обратной стороны» на ключ — и спустилась по лестнице на первый этаж. Но и после же чего — ещё на один пролёт. Нулевой «пациент»! И «пожарный выход» — под лестницей: с белой деревянной дверью и красным же глянцевым квадратом на нём — с наклейкой-изображением белого огнетушителя! Присев у неё, я вновь сняла и открыла рюкзак, изъяв из него белый баллон с газом, и кинула его на пол. Потом — открыла белую бутылку с яркой же красной этикеткой, жидкость для розжига костров, и быстро облила ею баллон! Затем встала, подобрала рюкзак и, ведя дорожку прозрачной жидкости за собой, прошла к семинариантам со второго, не главного входа, так сказать и замкнув круг, а и точнее «квадрат» и вернулась к пункту охраны и самому же выходу уже непосредственно из самого здания, встретив всё тех же старичков с осунувшимися и дряхлыми лицами, но и всё с такими же светлыми чертами их, лишь немного подёрнутыми паутиной морщин — на высоких смуглых лбах и у уголков глаз, у мужчины — голубых, немного и косящих одним левым, а у женщины — светло-карих, и с такими же светлыми, почти и белыми короткими ресницами и широкими бровями; не говоря уж и за морщинки у полных губ — под узкими и чуть вздёрнутыми носами, переходящими на лишь ещё и слегка полноватые щёки и округлые ровные подбородки.

— Вам лучше — уйти отсюда: у меня к вам — претензий нет… Надеюсь, и у вас!

И, продолжая как ни в чём не бывало выливать содержимое бутылки, я перепрыгнула через турникеты и, лишь на миг остановившись, развернулась, чтобы затем отбросить её куда-то в сторону и, изъяв коробок спичек из рюкзака, зажечь одну из них. Ну а после, с широченной же улыбкой от уха до уха, кинула её — перед собой! И стоило мне лишь вновь развернуться, пройти тамбур-предбанник и переступить через порог, как раздался оглушительный взрыв моего газового баллона! Затем — ещё один. И ещё… После нескольких таких взрывов — взорвался и основной, главный баллон, установленный заблаговременно, как и прочие — «по углам», только и этот — ровно посередине аудитории и «под столом», где и шёл семинар… у всего же четвёртого курса! От силы взрыва, как и последовавших же затем, да и предшествующих же ранее «взрывов» — стены здания буквально вылетели, рассыпавшись на куски. За ними — повылетали и стёкла, раскрошившись на осколки. И последним аккордом в этой симфонии — стал потолок, а и точнее «крыша», которая обвалилась, как у карточного домика или, и лучше, «последняя доминошка», накрывая собой — всё и вся; и забирая же и окончательно