Зачарованный киллер - Владимир Круковер

Потом занимался бизнесом. Легально. В Калининграде, там у него была семья, которую он изредка посещал, открыл издательскую фирму. Неплохо зарабатывал. Загулял. Обанкротился. Переехал в Москву. Жил в квартире геолога в должности няни — ухаживал за девочкой–подростком. Заболел. Вышел из больницы, но к девочке не вернулся. Снял комнату, подрабатывал в желтых газетках, повесть в издательстве «Язуа» напечатал. Потом исчез. Мы думали, что уехал за границу, но недавно он вновь появился в странной роли профессионального киллера. Пришлось восстанавливать информацию за пропущенный период времени. И данные совершенно нелогичные: якобы он все это время бичевал в районе Белорусского вокзала.

— Любопытно, пробормотал Иван Иванович, пролистывая документы, — а что, он и раньше был таким боевым?

— В том то и дело, что нет. Его грозная кличка возникла, как полушуточная. Часто клички же дают от противного: здоровяка кличут Малыш, толстяка — Кащей. А он за всю свою жизнь никогда не проявлял агрессивности. Ну разве в разборках, при защите своих интересов. Не атлет. Не хулиган. Ни одного уголовного преступления с применением силы до сих пор не совершал. Обычные аферы психологического плана. Потом внезапно полностью отошел от дел, забичевал, опустился до безобразия.

— Странно, — сказал Иван Иванович, продолжая пролистывать бумаги в папке…

Вчера

Брат вертел породистым носом, приглаживал остатки волосиков на редевшем черепе и придирчиво осматривал обстановку Вертовской квартиры. Все подвергалось тщательному изучению, и компьютер с принтером, и телефон с автоответчиком фирмы «Панасоник», и японский телевизор с видеомагнитофоном, не обошел вниманием брат и шкафчик с многочисленными полочками. Он брал вещь, спрашивал, а где ты это взял, а что это, получал информацию, что это газовый пистолет, а это нож китайских ренеджеров с фиксирующимся лезвием, а это суперлекарство для собак и так далее, одобрительно махал головой, добавлял, что он тоже такое хочет. Верту быстро наскучил этот ревизионный осмотр. Если раньше он считал необходимым произвести впечатление на брата, то сейчас он был к этому совершенно равнодушен. Материального участия в его долговременных проектах от брата ожидать не приходилось. Брат очень неохотно с тройной перестраховкой расставался с деньгами и вкладывал их в основном в те проекты, которые давали мгновенный результат, например, закупка сахара. Да и то желательно на чужие деньги. Роль посредника вполне устраивала брата, он не рисковал своими сбережениями. Верт же создавал производство. Он был глубоко убежден, что сейчас когда все играют на инфляционных процессах, на скачках валют, на дефицитах определенных товаров и делают мгновенные деньги, которые завтра могут превратиться в прах, важно создать свое производство. Он знал, что народу всегда будет нужен хлеб и всегда будут нужны зрелища. Хлебопекарню он создавать не стал, потому что не очень то разбирался в пищевых проблемах. Он создал свой маленький компьютерный центр, в котором готовил оригинал–макеты любой типографской продукции, не брезговал бланками, охотно готовил рукописи, издал уже несколько книг, заключил ряд договоров с авторами, зарегистрировал собственный журнал и собственную газету. Его мечтой была создать собственную типографию, дело в том, что все государственные типографии работали на старом оборудовании и имели слишком большое число сотрудников, что приводило к невероятно высокой себестоимости продукции и слишком медленному исполнению заказов. Верт считал, что типография, в которой работало сто человек, может обслуживаться десятью, если, естественно, оборудовать ее современной типографской техникой. Компьютерный центр приносил уже реальный каждодневный доход, главной задачей Верта было скрыть этот доход от бандитского, как он выражался, государства. Он принципиально не хотел платить никакие налоги, кроме подоходного. Те деньги, которые начали у него появляться, он тратил отчасти на расширение производства, отчасти на реальную помощь, которую нельзя было называть ни гуманитарной, ни спонсорской, это была просто помощь: накормить пожилых людей, раздать ребятишкам детского дома несколько коробок конфет, просто дать нищим ни какие–нибудь жалкие денежки, а нормальные тысячные купюры.

Прошло всего полгода, как Верт появился в этом городке в рваных джинсах.

Да, въехал в город в рванных джинсах, а теперь — миллионер. Грустно быть миллионером в России. Если у человека есть немного совести, то стыдно быть миллионером в России. Стыдно быть даже просто обеспеченным среди голодающих, быть благополучным среди разрухи и голода.

Кроме того, Верту было просто скучно. Когда делал первые деньги, создавал фирму, брал у солидных организаций предоплату, обналичивал первые миллионы — тогда было интересно, азартно. А теперь все приелось. Верт ощущал нечто среднее между пресыщением и скукой. Как выяснилось, у него было не так уж много прихотей. Перепробовав некоторые из недоступных ранее лакомств, Верт стал совершенно равнодушен к еде, купив телевизор с видиками, он наигрался этой новинкой за месяц и подарил ее брату, машина только первое время, когда он ездил неуверенно, без прав, доставляла удовольствие. Теперь он предпочитал ездить на такси, а машина ржавела на стоянке.

Конечно, Верт мог попытаться стать не просто богатым, а очень богатым. Тогда появились бы новые возможности: купить самолет, приобрести в собственность остров, создать свое учебное заведение, построить гостиницу… Но, просчитывая эти варианты, Верт чувствовал, что это тоже не очень весело. Раньше, когда каждый день являл собой борьбу за выживание, когда вшивый пирожок был лакомством, а куриная ножка в привокзальном буфете — суперлакомством, жить было в сто крат интересней.

Сегодня

Все хорошее кончается неожиданно. И быстро. Моя жизнь всегда учила меня разочароваться. А я, напротив, все время очаровываюсь. Людьми, ситуациями, возможностями. И, хотя подсознательно готов к разочарованию, оно всегда приходит нежданно, резко и трагично. И я падаю духом до такой степени, что всерьез подумываю о петле или яде. Балованный романтик — вот кто я… Возможно. А возможно — нет, просто не приспособлен к жизни. Избаловали меня родители до безобразия, и вот эта балованость до сих пор сидит во мне, как в других — комплекс неполноценности.

К тому же эксцентричная дама Фортуна почему–то именно меня выбрала для своих забав. Похоже, что она именно на мне проявляет свои эксгибиционистские наклонности. Иначе, чем объяснить такие перепады в моей судьбе. Все время я то в неожиданном фаворе у Судьбы, то в столь же неожиданных неприятностях, то вообще в какой–то промежуточной стадии. А психика у меня ранимая, нежная. Я легко впадаю в отчаянье и тогда сам не могу предугадать своих поступков.

Был период, когда мне до такой степени надоело мошенничать и крутиться, когда я так затосковал по спокойной жизни с дочкой и с девочкой, которая стала мне ближе дочки, что сделал попытку остепениться, осесть на одном месте. Тогда я и книжку написал и отдал ее в издательство, и вновь стал в газетах подрабатывать. Но жизнь дорожала, газетные магнаты платили малоизвестным авторам гроши, Москва, как многорукий спрут–вампир безжалостно выхолащивала мозги, и я сломался, забичевал.

Сперва, помню, я перестал бриться по утрам. Перестал жаждать самого процесса, когда бритва снимает с лица остатки ночной вялости, а свежий одеколон на чистой коже вроде крошечных льдинок.

Потом перестал тщательно готовить себе ужин. Перехватывал в ларьке какой–нибудь полуфабрикат, подогревал его слегка, на скорую руку.

Тут началось падение доллара. Я не мог получить в банке свои же собственные деньги. Это, не говоря уже о гонораре в издательстве (мне должны были выплатить аванс за ту злополучную повесть: «Мой папа — аферист». И в газетах пропала халтура. Да и слаб я был, как газетчик, для новых требований этих бульварных монстров. Я же не в серьезных газетах подрабатывал, а в кичливых желтых.

В результате пришлось сбежать от квартирной хозяйки, не заплатив за два месяца и оставив в комнате почти все вещи. При мне был только дешевенький ноутбук, 386 модель. С жильем в Москве для малоимущих всегда были проблемы. Мне бы уехать в провинцию, отсидеться, а я все наделся на гонорар и на свои банковские запасы (там у меня было что–то эквивалентное 2 тысячам долларов). Пришлось вскоре и компьютер отдать за гроши. Наконец банк начал выдавать вклады, я снял деньги, но на них уже мало что можно было купить. Впервые я тогда почему–то посочувствовал Ремарку, так здорово описавшему в своем романе инфляцию и пережившему ее. Но сочувствовать надо было не Ремарку Эрих Мари, а Верту Владимиру Ивановичу.

Ну, а потом… Потом стандартная, накатанная дорожка с бутылкой дешевого алкоголя в кармане потрепанного пальтишка. Ночевки на разных вокзала в постоянной угрозе ментов, которые, словно экстрасенсы, вычисляют бичей безошибочно и выгоняют их в ночь. Знакомство с другими бомжами (бомж — аббревиатура более привычная в наше время. А я как–то больше привык по старинке: бич — бывший интеллигентный человек или матрос, списанный на берег за непристойное поведение на судне; бич в переводе с английского означает пляж, берег).