Благородный дом. Роман о Гонконге. - Джеймс Клавелл

— Да.

— У Татсин тоже в этом списке? Квок проверил приложение.

— Да. Вот, послушай, как заканчивается этот раздел: «...Исследовательская группа пришла к заключению, что, пока предатель не ликвидирован, внутренняя безопасность Гонконга находится под угрозой. Почему данная информация до сих пор не передана самой полиции, нам до настоящего времени неизвестно. Мы полагаем, что это связано с проникновением советских агентов в правительственные круги Великобритании на всех уровнях, что позволяет существовать различным филби и дает возможность утаивать, смягчать или представлять в ложном свете информацию, подобную этой (послужившей предметом исследования 4/1962). Мы предлагаем немедленно организовать утечку данного доклада — или отдельных его частей, — чтобы он был доведен до сведения губернатора или комиссара полиции Гонконга, если вы считаете, что им можно доверять». — Брайан Квок поднял глаза на приятеля, голова у него шла кругом. — Здесь есть ещё кое-что, господи, политическая ситуация в Великобритании, а потом ещё «Севрин»... Почитай. — Он беспомощно покачал головой. — Боже, если все это правда... мы погрязли по самое некуда. Силы небесные! Армстронг тихо выругался.

— Кто? Кто может быть этим шпионом? Это кто-то на самом верху. Кто?

Наступило долгое молчание. Потом Брайан сказал:

— Единственный... единственный, кто мог знать все это, — сам Кросс.

— Господи, что ты?!

— Подумай, Роберт. Он знал Филби. Разве Кросс тоже не учился в Кембридже? У обоих похожее прошлое, они из одной возрастной группы, оба во время войны служили в разведке — как Берджесс и Маклин. Если Филби удавалось долгие годы выходить сухим из воды, то почему это не могло получиться у Кросса?

— Нет, невозможно!

— А кто другой, кроме него? Разве он не работал всю жизнь на Эм-ай-6? Разве в начале пятидесятых он не приезжал сюда на определенный срок, а потом его не вернули сюда пять лет назад, чтобы он основал нашу Эс-ай как подразделение Эс-би? Разве он не возглавляет Эс-ай с того самого времени?

— Но это ничего не доказывает.

— Ты так думаешь?

Снова повисло долгое молчание. Армстронг внимательно наблюдал за приятелем. Он слишком хорошо знал его, чтобы не понять, насколько тот серьезен.

— Ну что там ещё? — обеспокоенно спросил он.

— А что, если Кросс — гомосексуалист?

— Ты точно спятил, — не выдержал Армстронг. — Он женат и... И, может быть, он и зловредный сукин сын, но ведь никогда ничего такого за ним не замечали — никогда.

— Да, но у него нет детей, его жена почти безвыездно живет в Англии, а когда приезжает сюда, они спят в разных комнатах.

— Откуда тебе это известно?

— Ама должна знать, так что, если мне захочется выяснить, сделать это не составит труда.

— Это ничего не доказывает. Многие спят по разным комнатам. Ты ошибаешься насчет Кросса.

— Ну, а если я смогу представить доказательство?

— Какое доказательство?

— Где он всегда проводит часть отпуска? На курорте Камерон-Хай-лендс, в Малайзии. Что, если у него там есть друг, молодой малаец, известный необычными наклонностями?

— Мне потребуются фотографии, а мы оба знаем, что фотографии проще простого сфальсифицировать, — резко возразил Армстронг. — Мне потребуются магнитофонные записи, а мы оба знаем, что их тоже можно подделать. Сам этот молодой человек? Это ничего не доказывает: старый трюк из учебника — фабрикация улик и привлечение липовых свидетелей. Никогда не было даже намека... и даже если он бисексуал, это ничего не доказывает: не все извращенцы — предатели.

— Нет. Но все извращенцы уязвимы для шантажа. И если Кросс из их числа, он будет на сильном подозрении. На сильном подозрении, верно?

Армстронг с тревогой огляделся:

— Даже не хочется говорить об этом. Может быть, здесь все прослушивается.

— А если действительно прослушивается?

— Если прослушивается и если это правда, то он может поджарить нас так быстро, что даже голова не успеет закружиться. Сделать это он способен в любом случае.

— Не исключено. Но если Кросс — тот самый «крот», он будет знать, что мы в курсе. А если нет — посмеется над нами, и меня выгонят из Эс-ай. Как бы то ни было, Роберт, всех китайцев ему из полиции не выгнать.

Армстронг оторопело уставился на него:

— Что это, интересно, значит?

— Предположим, на него заведено досье. Предположим, с этим досье ознакомится каждый китаец в чине выше капрала.

— И что?

— Да брось ты, Роберт, знаешь ведь, что китайцы — народ сплоченный. Предположим, существует досье, пред...

— Ты хочешь сказать, что вы все организованы в некое братство? В тун, тайное общество? В триаду внутри полиции?

— Я сказал: возможно. Все это предположения, Роберт. Я сказал: возможно, может быть.

— А кто же Великий Дракон? Ты?

— Я не утверждал, что такая группировка существует. Я сказал: возможно.

— А есть ли другие досье? На меня, к примеру?

— Возможно.

— И что?

— Если бы такое досье было заведено, Роберт, — спокойно сказал Брайан Квок, — в нем было бы записано, что ты прекрасный полицейский, неподкупный, правда, играл по-крупному на бирже и погорел, и теперь тебе нужны двадцать с лишним тысяч, чтобы покрыть самые срочные долги, — и ещё кое-что.

— Кое-что?

— Это Китай, старина. Нам известно здесь почти все о гуйлао. Мы должны это знать, чтобы выжить, верно?

Армстронг смерил его странным взглядом:

— Почему ты мне раньше этого не говорил?

— А я тебе и сейчас ничего не говорил. Ничего. Я сказал: возможно. И повторяю: возможно. Но если все это правда... — Он передал Армстронгу папку и вытер выступивший над верхней губой пот. — Почитай сам. Если это правда, то положение у нас аховое и нужно действовать очень быстро. Все, что я сказал, лишь предположения. Но не насчет Кросса. Послушай, Роберт, ставлю тысячу... тысячу против одного, что он и есть тот самый агент.

10

19:43

Данросс уже третий раз перечитывал папку в синей обложке. Он прочел её сразу, едва доставили, — как и всегда, — потом ещё раз, по дороге в губернаторский дворец. Закрыв папку, он положил её на колени: голова шла кругом. Сейчас он был в своем кабинете на втором этаже Большого Дома. Дом стоял высоко на Пике, освинцованные эркерные окна выходили в залитый светом сад, а далеко внизу раскинулся город и бескрайний простор бухты.

Старинные дедовские часы пробили без четверти восемь.

«Осталось пятнадцать минут. Скоро приедут гости, начнется прием, и всех нас увлечет и потащит за собой новая бессмысленная суета. А может, лишь продолжится прежняя».

Высокие потолки, панели из старого дуба, темно-зеленые бархатные шторы, ковры из китайского шелка. Комната была мужская: удобная, чуть старомодная, но очень дорогая сердцу. Снизу доносились приглушенные голоса слуг. Одолев подъем, мимо проехала машина.

Зазвонил телефон.

— Да? О, привет, Клаудиа.

— Я так и не дозвонилась Цу-яню, тайбань. В офисе его нет. Он не объявлялся?

— Нет. Ещё нет. Постарайтесь все же дозвониться.

— Хорошо. До скорого. Пока.

Он сидел в глубоком кресле с высоким подголовником, в смокинге, но ещё без галстука, и рассеянно смотрел в окно: этот вид всегда ему нравился. Но сегодня вечером он чего-то ждал, думая о «Севрине», и о предателе, и обо всех дурных предсказаниях, содержащихся в докладе.

«Что делать?»

— Смеяться, — произнес он вслух. — И биться насмерть.

Он встал и легкой походкой двинулся к картине маслом, висевшей на стене над каминной полкой. На полотне был изображен Дирк Струан. Массивная старинная резная рама с облетевшей кое-где позолотой с одного бока была незаметно подвешена на петлях. Он отвел картину от стены и открыл сейф, который она прикрывала. В сейфе хранилось множество бумаг, частью аккуратно перевязанных алыми ленточками, старинных и не очень, а также несколько небольших коробочек, аккуратный, хорошо смазанный и заряженный «маузер» с прикрепленной к нему с одной стороны обоймой, коробка патронов, огромная старая Библия в тисненом переплете из старой кожи с гербом Струанов и семь папок в синей обложке — таких же, как и та, что он держал в руке.

Он задумчиво поставил её к остальным по порядку. Какое-то мгновение он смотрел на папки, потом стал закрывать сейф, но передумал, остановив взгляд на старинной Библии. Пальцы погладили её, потом он взял книгу в руки и открыл. Старинным сургучом к толстому форзацу были прикреплены грубо разломанные половинки двух древних китайских бронзовых монет. Когда-то этих половинок было четыре, потому что на бумаге остались нашлепки такого же красного сургуча с характерными отпечатками. На верху страницы каллиграфическим почерком было выведено: Клянусь Господом Богом, что всякому представившему другую половину любой из этих монет я дарую все, что он ни попросит. Ниже стояла подпись Дирка Струана, датированная 23 февраля 1841 года, а далее завитушки и загогулины, оставленные рукой Кулума Струана и других тайбаней, последним шёл росчерк Иэна Данросса.