Повести и рассказы. - Джек Кетчам

Я позвонил, и его секретарь Конни Перри встретила меня у двери. Если бы Конни когда-нибудь нуждалась в деньгах, она могла бы с легкостью позировать для обложки "Playboy". Мне потребовалось время, чтобы соотнести высокую белокурую красавицу с приятным голосом, который я привык слышать по телефону. Я ожидал, что она будет эффектной и, возможно, любезной, но никак не ожидал, что она будет милой. Наверное, мне следовало бы догадаться. В конце концов, это был Миллер. Столько лет, а он по-прежнему умел окружать себя красивыми женщинами. В то время с ним жила модель Твинка Тибо — вероятно, наиболее известная как "обнаженная за деревом" на знаменитом автопортрете Имоджен Каннингем.

Я также не думал, что встречусь с ним в его спальне. Но именно туда меня отвела Конни.

— Он ждет вас, — сказала она. — Просто он спит. Дремлет.

Увидев его лежащим в постели, я почувствовал панику, как будто совершил какую-то ужасную ошибку. Под одеялом он выглядел ужасно маленьким и хрупким — как шестилетний ребенок. Если он окажется еще одним несчастным больным стариком, наше интервью будет невыносимым. Мне нужен был прежний Генри, энергичный Генри. На мгновение я почувствовал желание сказать ей: Ради Бога, не будите его. Она легонько тронула его за плечо и объявила, что я здесь, и клянусь, я никогда не видел, чтобы человек так быстро просыпался. В одно мгновение он был бодр и собран, даже не моргнул, чтобы выдать последствия сна, тепло поприветствовал меня, перешел с кровати на кресло и спросил, не сяду ли и я. Я хотел бодрости и я ее получил.

Старость, казалось, исчезла вокруг него, эта внезапная энергия ставила под сомнение видимую хрупкость тела, его разум оживлял плоть настолько тонкую, что, казалось, она почти дематериализовалась внутри его халата. Я сразу расслабился; мне стало стыдно за то, что я думал, что все будет иначе. У него была чудесная улыбка на широком лице и длинные мягкие руки, которые часто касались вас, когда он говорил, — руки художника или пианиста. По-своему он был действительно красив.

Сначала мы говорили о деле. Он пожаловался на отсутствие успеха у издательства "Doubleday" со сборником рассказов "Бессоница". Его только что уведомили, что книгу издавать не будут.

— В следующий раз повезет больше, — сказали в издательстве. Ха! С чего они взяли, что у меня будет следующий раз? Например, с этой книгой.

Он указал на огромную схему на стене, набросок "Книги друзей".

— О стольких людях надо написать! Черт, я столько не проживу, чтобы закончить ее. Но я не думаю, что это имеет большое значение. Удовольствие в том, чтобы это делать, понимаете? Сейчас меня не тянет писать. Не так, как в молодости. Тем не менее, они мне желают удачи в следующий раз. Ну что на это сказать!

Он был в язвительном настроении. Жаловаться на деньги и "Doubleday" было скорее делом принципа, чем чем-либо еще, верой в то, что писатель должен получать компенсацию за жизнь, посвященную искусству — деньги были просто подтверждением целительной функции искусства, его ценности, наградой от тех, кто получает от него пользу. Он знал, что никогда больше не окажется без средств к существованию. Акварели, которые он когда-то обменивал на обувь, теперь продавались примерно по $1500 каждая. Книги приносили ему стабильный, если не сказать огромный, доход. А если вдруг все это перестанет работать, он уверен, что найдутся сотни поклонников, которые поспешат ему на помощь, если ему когда-нибудь понадобятся деньги.

Он был прав. Я, наверное, был бы одним из них. Теперь он чувствовал себя неуязвимым для бедности. Бизнес интересовал его, но на расстоянии.

— Знаете, о вашем боссе хорошо отзываются, — сказал он, — но в очень ужасном смысле. Говорят, что он безжалостный, настоящая акула. Полагаю, это его функция. Мой сын мне сказал: На тебя работает этот парень, ты никогда не говорил ему, чтобы он попросил прибавку к жалованью? Я ему ответил, что меня любят, уважают, у меня тысячи читателей. Но у меня никогда не было денег. Ты знаешь, что недавно оригинальное парижское издание "Рака" продали за $150 000? Это больше, чем дают за книги Хемингуэя и за книги Фицджеральда! — oн рассмеялся. Голос его был грубым и глубоким, а смех — легким и музыкальным. — Жаль, что у меня не осталось ни одного экземпляра, — сказал он.

Я говорил мало. Он явно любил поговорить и у него это хорошо получалось. Поначалу я чувствовал страх. Возникло желание попытаться самому красиво выразить фразу, произвести на него хоть какое-то впечатление. Проблема заключалась в том, что даже самые простые фразы, казалось, ускользали от меня.

Но Генри умел раскрепостить вас. Что бы вы ни говорили, как бы вы ни говорили, ему было интересно. Я перестал делать попытки произвести впечатление — в этом не было необходимости. Я мог кое-где и споткнуться. Казалось, он любил честные усилия гораздо больше, чем легкие успехи, и, наконец, уже гораздо более непринужденно, я начал говорить то, что хотел сказать.

Я рассказал ему о том, как украл его книги в детстве. О моей мольбе к нему с горы. Рассказал обо всех писателях и художниках, которых открыл благодаря ему, и поблагодарил его за это — и, хотя он уже много раз слышал подобные слова, мое признание все же порадовало его. И, что характерно, оно заставило его вспомнить не о его собственных достижениях, а о чьих-то еще.

— Однажды я познакомился с женщиной, — сказал он, — которая сказала мне, что она не только прочитала все мои книги, но и все те, которые я упоминал в своих книгах! Вы можете себе это представить? Думаю, это замечательно.

Так все и продолжалось. Если я восхищался его работой над "Книгой друзей", он спрашивал, читал ли я Эрику Джонг. Если я восхищался его размышлениями на какую-то тему, он отвечал, что кто-то другой сказал об этом лучше. Я сказал ему, что мне очень нравятся его акварели, и он спросил, знаю ли я работы его хорошего друга Эмиля Уайта. Оказалось, что да, опять же потому, что он много раз упоминал его в своих книгах. Похоже, это мое высказывание доставило ему огромное удовольствие.

— Эмиль будет рад узнать, что у него есть поклонник в Нью-Йорке!

Вот человек, — подумал я, — выросший в геотропной и фототропной среде, обращенный вовне. Я не ожидал встретить человека, который так спонтанно воплотит