Он снова здесь - Тимур Вермеш

Меня это вовсе не смутило. Если прочий генетический материал в порядке, тело в состоянии справиться с небольшой еврейской добавкой, и та не повлияет на характер и расовые признаки. И когда Гиммлер порывался это оспорить, я всегда указывал на моего славного Эмиля Мориса. Еврейский прадед не помешал ему стать моим верным соратником, всегда рядом в битвах, в залах и на выступлениях, на передовой в борьбе с большевистской гадиной. Я лично позаботился о том, чтобы он остался в рядах моих войск СС, ибо фанатичные, гранитные убеждения могут все, могут даже влиять на наследственность. И кстати, я лично наблюдал, как с течением времени Морис с железной непреклонностью умерщвлял в себе еврейскую составляющую. Возрождение нордической расы внутри отдельно взятого себя самого и только силой духа – это феноменально! Однако верная, но еще слишком юная фройляйн Крёмайер до этого пока не доросла. Осознание мелкой еврейской части внутри себя подорвало ее решимость, и это следовало немедленно пресечь. Не в последнюю очередь из-за ее положительного влияния на господина Завацки, и наоборот. Игры 1936 года. Опять напрашивалось сокрытие истинных целей.

С другой стороны, меня ранила критика, высказанная фройляйн Крёмайер в адрес дела моей жизни. Как минимум моей прошлой жизни. Я решил выбрать прямую дорогу. Дорогу вечной и неподдельной истины. Честную дорогу немца. Мы, немцы, лгать не умеем. Ну или не умеем это делать хорошо.

– О каких свиньях вы говорите? – спокойно спросил я.

– О нациках, о ком же еще?

– Фройляйн Крёмайер, – начал я, – должно быть, вам не очень приятно будет это слышать, но вы ошибаетесь, причем во многих вещах. Это не ваша вина, но все же это неверно. Сегодня любят представлять все так, будто в те годы кучка убежденных и готовых на все национал-социалистов одурачила весь народ. Это не совсем ложь, такая попытка действительно была. В Мюнхене, в 1924 году. Но она потерпела крах и обернулась кровавыми жертвами. В результате был выбран другой путь. В 1933 году никто не дурачил народ пропагандой. Фюрер был избран в результате демократичной, даже по сегодняшним меркам, процедуры. Фюрер, который был избран, с неопровержимой ясностью формулировал свои планы. Его избрали сами немцы. Да, и даже евреи. А возможно, также и родители вашей бабушки. В партии уже тогда было четыре миллиона членов. Причем с 1933 года новых членов больше не принимали. В 1934 году это могли быть и восемь, и двенадцать миллионов. Не думаю, что какая-нибудь из нынешних партий может похвастаться таким доверием народа.

– К чему вы все это говорите?

– А к тому, что или весь народ надо называть свиньями, или то, что случилось, не свинство, а воля народа.

Фройляйн Крёмайер смотрела на меня большими глазами, ошеломленным, непонимающим взглядом.

– Как же… как вы можете так говорить! Это не было волей народа, чтобы умерла семья моей бабули! Это была идея типов, которых потом судили. Ну за всякие дела… в этом… в Нюрнберге!

– Фройляйн Крёмайер, я вас умоляю! Нюрнбергское мероприятие – это чистой воды обман народа. Если искать ответственных, есть два пути. Надо или следовать линии НСДАП, согласно которой ответственность в государстве с фанатичным лидером несет только сам фюрер, и никто иной. Или же надо осуждать всех тех, кто этого фюрера избрал и потом уже не сместил. А это были самые обычные люди, которые решили избрать необычного человека и отдать в его руки судьбу страны. Или вы желаете запретить выборы, фройляйн Крёмайер?

Она посмотрела на меня неуверенно:

– Я-то в этом секу меньше вашего. Вы все это, наверное, учили и читали. Но все-таки… но вы же тоже считаете, что это скверно? То, что случилось! Вы же хотите помешать, чтоб так было еще раз…

– Вы – женщина, – снисходительно сказал я, – а женщины очень импульсивны во всем, что касается чувств. Таково желание природы. Мужчины более деловиты, мы не размышляем в категориях “скверно”, “нескверно” и тому подобных. Нам важно справляться с заданиями, осознавать и устанавливать цели и добиваться их. В таких вопросах сентиментальность неуместна! Это важнейшие вопросы нашего будущего. Это может звучать жестоко, но мы не должны со стонами глядеть на прошлое, но должны учиться и действовать. Что случилось, то случилось. Ошибки не для того, чтобы о них сожалеть, они для того, чтобы не совершать их заново. После пожара я не буду тем человеком, кто неделями и месяцами оплакивает старый дом! Я тот, кто строит новый дом. Лучше, крепче, красивее. Но я могу сыграть лишь ту незначительную роль, что предназначило мне Провидение. Я буду лишь скромным архитектором. А владельцем и главным строителем, фройляйн Крёмайер, станет и навсегда останется немецкий народ.

– И он никогда не должен забывать… – предостерегающе сказала фройляйн Крёмайер.

– Абсолютно точно! И он никогда не должен забывать, что за силы в нем дремлют. Какими возможностями он обладает! Немецкий народ может изменить мир!

– Да, – вставила она, – но только к лучшему! Никогда больше немецкий народ не должен делать ничего скверного!

В этот момент мне стало ясно, как высоко я ценю фройляйн Крёмайер. Просто удивительно, как женщины порой бредут по одним им ведомым извилистым путям, но неукоснительно выходят к верной цели. Фройляйн Крёмайер почувствовала: историю пишут победители. А положительная оценка немецких дел, безусловно, подразумевает вначале немецкую победу.

– Да, именно это наша цель, – похвалил я, – и мы ее добьемся. Если немецкий народ утвердит себя, то через сто, через двести, через триста лет вы и я – мы прочтем в исторических трудах лишь хвалебные гимны!

Легкий смешок пробежал по ее губам:

– Через двести лет пусть уж другие читают. Мы с вами уже умрем.

– Ну, – задумчиво сказал я, – по крайней мере гипотетически.

– Мне очень жаль. – С этими словами она нажала на кнопку на клавиатуре. Я уже знал этот звук, он раздавался, когда фройляйн Крёмайер направляла документы печататься на общем аппарате, стоящем в коридоре. – Я правда с радостью продолжала бы тут работать.

– А если вы не станете сообщать об этом вашей бабушке?

Ее ответ меня обрадовал так же сильно, как и огорчил:

– Не-а. Я бабулю никогда не обману!

А не прописать ли ей спецобработку, пришла мне вдруг мысль, но надолго она не задержалась. Надо быть реалистом, как тут пропишешь спецобработку, когда нет гестапо. И нет под рукой Генриха Мюллера.

– Пожалуйста, не торопитесь, – сказал я. – Я понимаю ваше положение, но и вы поймите, что мне не нужна и дюжина новых сотрудниц. Если вы не возражаете, я бы лично попросил вашу бабушку позволить вам и впредь оставаться в моем бюро.

Она взглянула на меня:

– Ну я не знаю…

– Увидите, у меня получится устранить всякие сомнения у пожилой дамы, – заверил я ее.

Надо было видеть, какое облегчение отразилось на ее лице. Есть много людей, которые посоветовали бы мне этого не предпринимать. Я лично еще никогда не имел повода сомневаться в моей силе убеждения. И не только потому, что за моей спиной – как я знаю – перешептывались, будто всякий раз, когда я нахожусь поблизости от госпожи Геббельс, слышно, как ее яичники то ли вибрируют[68], то ли пульсируют, или какой там еще процесс посчитала уместным терпкая солдатская шутка. Нет, подобные насмешки поверхностны. Тут дело в уверенном обаянии победителя, чуждого всяких сомнений. Если его правильно применять, оно действует одинаково и на молодых, и на старых. Еврейки не исключение, наоборот, по моему опыту, они самые уязвимые в своем стремлении к ассимиляции, к нормальности. Хелена Майер, наша еврейка-фехтовальщица, получая серебряную медаль, прилежно отсалютовала немецким приветствием. Да вспомнить только десятки тысяч тех хитрецов, что желали считаться немцами исключительно потому, что на прошлой мировой войне они гоняли лодыря на фронте и домошенничались до получения Железного креста.

Нет, раз уж человек вбил себе в голову, что надо быть немцем, когда его расовых собратьев избивают, когда их бойкотируют и громят их дома, то через шестьдесят лет его тем более полагается оставить в дураках. Особенно если за дело берется признанный знаток сильных и слабых сторон его расы – говорю это без ложной скромности, лишь констатируя чистую правду.

Ну а всех романтиков и любителей дешевых клише с их надеждами на мой рассказ о незаурядной ловкости, с которой я побил якобы превосходящий ум этих изворотливых паразитов, я должен, “к сожалению”, разочаровать. Зачем ловчить? В принципе, и в те годы не было верхом изобретательности выдавать газовую камеру за душевую кабину. В данном случае хватило обычной доли вежливой внимательности вкупе с честной и восторженной похвалой великолепной работе ее талантливой внучки. В общем и целом я рассказал, сколь незаменима для меня фройляйн Крёмайер, и блеск в глазах старушенции поведал мне, что беспокоиться о поиске новой правой руки не следует. Что касается мировоззренческих сомнений, то с этого момента дама слышала лишь то, что хотела слышать.