Перстенёк с бирюзой (СИ) - Шубникова Лариса

– Настенька, деточка моя, не заставляй себя скучать, не кручинься, – Ульяна обнимала боярышню, все отцепиться не могла. – Обратно возвращайся, коли тошно будет. Я ужо не дам тебя в обиду!

– Милая, хорошая моя, себя сбереги, – плакала Настасья, держалась за тётку.

– Я сберегу, – подошел Илья, встал за спиной Ульяны. – Ты весточку пришли, как домой захочешь, так я живо отряжу за тобой ратных. Вадим просил беречь, я слово сдержу. Слышишь ли?

– Дяденька, милый, благодарствуй, – Настя кланялась. – Тётеньку сбереги!

– Не тревожься, – и обнял крепкой рукой рыдающую тётку.

– Зина, глаз с нее не спускай, – наказывала Ульяна, грозилась. – Не сдюжишь, из-под земли тебя достану!

– Все сделаю, боярыня, – Зинка подскочила к Насте, потянула за собой. – Боярышня, идем. Вон уж возок готов. Сядем, укрою тебя. Поспи хоть малое время.

Настя застыла, да так бы и стояла, если б не крепкая Зинка: обхватила и повела. Как в возок садилась боярышня не помнила, как вышел обоз из крепости – тоже как в дыму. Да и потом всю долгую дорогу сидела Настя молча. Послушно жевала то, что подавала Зинка, спать укладывалась в лесу, да глаз не смыкала. Слёз не лила, кончились. А уж потом и долгий пусть подошел к концу.

С исходом седмицы, аккурат на третий день после Пасхи светлой, обоз вошел в княжье городище. Ратники, которых отрядил Илья, свели возок к церкви большой на высоком берегу. У ворот остановили уставших коней и помогли боярышне сойти на землю.

– Настя? – высокий чернобородый поп двинулся от церковной калитки. – Настюшка?

– Батюшка, – Настасья кинулась к Иллариону, себя не помня, – благослови! – выкрикнула птицей раненой и упала ему в ноги.

– Что ж ты? Как же? – Илларион склонился поднять боярышню. – Беда? Беда какая?

– Батюшка... – Настя крепко держалась за руки попа, заглядывала в глаза дорогие. – Не гони меня... Некуда мне идти....

– Ну что ты, что ты, – поп обнял дрожащую. – Пойдем в дом, расскажешь.

Глава 29

Спустя время. За седмицу до шапки лета

Ульяна уж который день суетилась, провожая из крепостицы народец, какой после первого месяца лета уезжал искать нового дома, новых земель. А как иначе? Ворога откинули далече, так есть ли нужда жить тесно в Порубежном? Ходить по узким улочкам, плечми тереться друг о дружку? Страду осилили, хлеба посеяли, так самое время дома ставить, а уж потом возвращаться в последний раз, собирать новь* со старых земель и везти в новые закрома.

Утресь пришли на поклон к боярыне сразу два семейства, какие собрались на житье в Скуратово. Попрощались, все честь по чести, взяли положенную Норовым деньгу на поселение и уж было потянулись с подворья, а тут в ворота влетел конный:

– Ульяна Андревна, здрава будь! Весть тебе от боярина Вадима! – соскочил с седла и протянул малую берестяную грамотку.

– Здрав будь, – тётка потянулась взять свиток жесткий. – Ступай на задки, холопа пришлю. Обмойся, накормят тебя, – махнула рукой, развернула грамотку и стала буквицы разбирать.

Малое время спустя, выронила из рук бересту и присела в растерянности на приступку боярского крыльца. Утерла лоб платочком: по середине лета жара стояла. Обмахнулась, чтоб почуять на лице хоть малую толику прохлады, а потом замерла, застыла.

Оглядывала тётка подворье, примечала новые свежие бревна в высоком заборе, какой пожег вражина по концу весны, когда убегая от Вадимова войска, наскочил на Порубежное. Увидала и перильца свежеструганные, взамен тех, которые утыкали стрелами и рядом с какими едва не убили Илью...Илечку....

– Господи, только вздохнули, а тут иная напасть... – кулаки сжала и крикнула: – Петька! Василиса! Где вы там? Ко мне немедля!

Холопы будто поджидали, вмиг показались пред боярыней, поклонились обое.

– Хозяин возвращается. Дождались, – улыбнулась тоскливо. – Бог уберег, не дал беде случиться. Так не спите, пошевеливайтесь. Ты, Василиска, вели стряпухе в ледник идти. Пусть тянет медовуху, ягод свежих. Петя, ты глазами не хлопай, ступай на торжище, выкупи мяса у Проньки. Да гляди, чтоб не обсчитал, как намедни!

– Счастье, счастье-то какое, – запричитала румяная Василина. – Боярин живой едет! – и понеслась, высоко задрав подол запоны.

– Все сделаю, боярыня, не сумлевайся, – Петька ощерился улыбкой, показав широкую щель меж крепкими зубами, а потом и сам подскочил, бросился за ворота.

Через миг уж все подворье гудело, радовалось скорому возвращению Норова, а вот Ульяне и радость, и гадость. Сидела на крыльце, не в силах подняться, раздумывала о том, как обсказать боярину, что Настасьи в Порубежном уж нет, да и не будет.

Едва не заплакала тётка, но лицо удержала и поднялась, спину выпрямила да голову вскинула, как и положено боярыне. Скрыла и печаль, и тревогу, и тоску по Настеньке. Сделала Ульяна шаг, другой, да разумела – одна не снесёт, не выдержит. С того и думки перекинулись на того, на кого уж который месяц глядела неотрывно, счастливилась, отрадила сердце запоздалой любовью.

Боярина Илью привечала, но и лишнего себе не позволяла: стыдно, неурядно и страшно. Тот и сам ходил рядом, но поодаль держался, то ли разумея Ульянины думки, то ли по иной причине, какую тётка узнать не спешила. Боялась услыхать то, что больно резанёт по сердцу, обдаст тоской, обидит нелюбовью. А как иначе? Пойди, угадай – любовь иль сердечное приятельство.

Шла Ульяна вкруг хором, у дальнего сарая встала столбом, да обратно повернула. Зашла за угол, увидала в воротах Илью и вовсе замерла. Любовалась статью его особой, серебристой сединой на висках и взглядом, каким дарил ее всякий раз, когда встречался на пути. Глаз не отвела, глядела прямо на боярина и уж не удивлялась тому, как быстро бьется сердце.

– Здрава будь, боярыня, – Илья поклонился урядно, выпрямился и вновь тревожил взором.

– Здрав будь, боярин, – прошептала, голову опустила.

Тот шагнул ближе, едва не коснулся густой окладистой бородой ее лба:

– Уля, что? – будто почуял ее тревогу. – Что ты? – шептал тихо.

Не снесла тётка, слезу уронила, вскинул руки и положила на широкие плечи боярина:

– Иля, как быть не знаю. Сама виновата, сама дурость сотворила, – говорить-то говорила, а у самой в думках одно – уронить голову на его грудь и не трепыхаться более, не бедовать, чуять крепкое плечо и защиту.

– Что ты, золотая? Скажи, все для тебя сделаю, – прикрыл ладонью белые пальцы боярыни. – Кого боишься?

– Иля, – отступила на шаг, опомнившись, – боярин Вадим возвращается.

– Слыхал. Весть отрадная, – Илья шагнул за тёткой. – Чего ж ты в печали?

– Как и сказать не ведаю... – Ульяна хотела отойти, да не смогла отчего-то. – Узнаешь, так и говорить со мной не захочешь.

– Уля, за что ж ты меня так? – брови свел печально. – Хоть раз подвел я? Что б не сотворила, рядом с тобой встану, ото всех укрою. Скажи, золотая.

– Иля... – повернулась идти, да опомнилась. – Да что ж я за хозяйка-то такая? Аня, где ты? Квасу подай брярину! – засуетилась, бросилась к крыльцу, потом вернулась, затем наново шагнула к дому.

– Стой, постой ты, – Илья ухватил крепенько за плечи и к себе повернул. – Не поймать тебя. Уля, не мечись, ступай со мной, – взял за руку и потянула в дальний угол подворья, аккурат к лавке, которая затесалась меж сарайками.

– Сядь, продышись, – усадил тётку и устроился рядом, едва не касаясь плечом ее плеча. – Говори, золотая, вместе беду твою понесём.

Ульяна вздохнула раз, другой, глянула на боярина и застыла. Молчала, глупая, любовалась, на краткий миг позабыла обо всем.

– Ульяна, не гляди ты так, – просил Илья, смотрел горячо. – Пожалей....

– Вернется Норов, выгонит меня, – сказала, как в омут прыгнула. – Я Настасью отправила в княжье городище, от него схоронила. И ни слова ему об том не сказала.

Боярин брови свел, задумался, но не смолчал:

– Выгонит, за тобой пойду, если дозволишь. Не дозволишь, все одно пойду. А что до Настасьи, так могу привезти ее. Иль ты о другом о чем? Расскажи, золотая.