Комбат Ардатов - Олег Меркулов

— Все равно все это ужасно!

Мысли, заложенные в словах и деда и его, Ардатова, сейчас как будто облетали Надю, ее ум не воспринимал их, потому что был отодвинут, загорожен чувствами. Эти чувства следовало смять, выбить.

Ардатов обнял Надю за плечи, сильно прижал к своему боку, к груди, почувствовал, как все в Наде бьется, и жестко сказал:

— Не раскисать! Ты сказала, что пришла защищать Родину. Сказала? — Он приподнял, взяв Надю за подбородок, ее голову. — Будь же достойна своих слов! Никто тебя сюда не посылал, не звал. Но раз пришла, раз с нами — будь как все! Как все! И чтоб никаких жалоб! Вот так! Ты для нас — только снайпер. И спрос с тебя будет, как со снайпера. Помни, ты защищаешь не какую-то отвлеченную Родину, а вот это, — он взял в горсть землю с бруствера. — Их! — он показал на красноармейцев, потом постучал себя пальцем в грудь. — Меня. А эти, — он кивнул в сторону убитых немцев, — получили то, что им положено. Или тебе теперь и их жалко? Нет? Что ж, может, и жалко, может, среди них были хорошие, добрые люди — рабочие, крестьяне, учителя. Но с той минуты, когда они стали гитлеровцами — они наши враги. Насмерть! Насмерть! Надя! Вспомни мать! Вспомни Кирилла!.. Вспомнила?

Она кивнула, подтверждая, что все понимает, что полностью с ним согласна, что вспомнила мать и брата, но, освободившись от его руки, все ниже опускала голову, и слезы капали ей на тапочки и на глину.

— Ладно, друг! — сказал он ей так же, как Белобородову, и, потрепав по плечу, повернувшись уходить, приказал:

— Товарищ снайпер! Приготовиться к бою!

— Товарищи! — начал Ардатов, посмотрев в обе стороны по траншее и в ход сообщения, где сидели вплотную все, кто остался. Их осталось, как доложил Чесноков, сорок шесть душ.

— Товарищи!..

У этих сорока шести душ были усталые, грязные от пота, пыли, порогового газа лица, почти равнодушные ко всему глаза. Они сидели молча, многие, уронив головы, опустив руки на колени, на окопную глину. В перепачканном, раздерганном обмундировании, многие без пилоток, а кое-кто и без ремней, они не очень-то, на первый взгляд, были похожи на красноармейцев-орлов и совсем уж не напоминали тех плакатных, сильных, чистых, подтянутых воинов, которых дети и женщины призывали: «Спаси!». Но все они пришли с оружием, которое или стояло рядом с каждым или лежало на коленях, и для Ардатова это был главный показатель. На все остальное сейчас можно было наплевать.

— До заката, до захода солнца осталось часа два, может, чуть больше. Но может, и всего два часа. Как только стемнеет, мы берем раненых и отходим. Направление движения — на северо-восток. Туда, — Ардатов показал, куда. — Всем меня слышно?

Он подтолкнул под ноги пустой патронный ящик и встал на него, покосившись на бруствер. Бруствер не закрывал половину головы, и он наклонил ее. Но и так ему было лучше видно их всех. Красноармейцев: Щеголева, Васильева, Белоконя, Талича, сестру, которая стояла на коленях рядом с майоршей, Рюмина, неловко вытянувшего ноги, Старобельского и Надю, смотревших на него с каким-то особым вниманием, старавшихся не пропустить ни одного его слова.

— Слышно!

— Чего там! Слышно, — ответили ему.

— В темноте отойдем к своим. На соединение к своим. За ночь мы обязательно к ним выйдем. Да что там за ночь! — поправился он. — За какие-то два-три часа. Как говорит лейтенант, — он показал на Рюмина, — километрах в десяти за Малой Россошкой много наших частей. Так что если считать от сейчас, от этих минут, часа через три, самое позднее, четыре, будем у наших.

В траншее, в ходе сообщения пошевелились, прошло какое-то общее движение — кто удобнее сел, кто поправил оружие, и Ардатов в паузе, которую он сделал, услышал то, что знал, что услышит.

— До заката он еще сто раз… Надо дожить до заката-то…

Он подождал, давая возможность им высказаться, вытолкнуть из себя, как опростать душу от того зловещего, что было у каждого в душе — что до заката им не продержаться.

— А у кого есть другие предложения! — вдруг выкрикнул Белоконь. — Говори! Может, дельное что скажешь? Нету? Тогда сдохни, а держись! Вон, видите?

Над ними, на бреющем, прошла четверка Ил-2. Защитного цвета, с круглым туловищем и горбатой от кабины стрелка-радиста спиной, они проревели над траншеей, и воздух, отброшенный их винтами, сбивал на ее дно комочки подсохшей глины.

— Музыка — туш!

Ошалело, во все легкие, сбиваясь с такта, Васильев повторил два раза туш, но потом выравнялся и, лишь грустно всхлипнув гобоем, заиграл «На сопках Манчжурии».

«Ну, родные! — сказал мысленно Ардатов самолетам, глядя, как сжимаются они, удаляясь, — всыпьте им! Мы уж как-нибудь, а вы им — дайте! Вот так!» — похвалил он чуть позже, когда Илы, заложив вираж, начали бить по чему-то, что было за высотой, из-за которой и лезли на них немцы и танки, и что не было видно ему. Но по черному дыму, поднявшемуся из-за гребня сразу в нескольких местах, каждый мог догадаться, что Илы не мазали.

— Еще! — подбадривал Ардатов летчиков. Еще заходик! Хорошо! Еще один! Так! Ага, и там загорелось! То-то! — Он обернулся к Васильеву. — Играйте! Играйте, Васильев! Отличная музыка! Талич! Ты тут? Хорошо. Играйте, Играйте, Васильев, играйте. Ах, дьявол!

— Товарищи! — крикнул он всем. — Вы видите, нас прикрывают! Нас поддерживают! И помните, за спиной у нас артдивизион — десяток пушек, которые не подпустят к нам немцев. Помните, каждый на своем месте — до последнего патрона! Мы должны продержаться до ночи!

С ящика он видел, как его люди, стоя вплотную у передней стенки траншеи, напряженно следили за тем, что делали Илы, и никто ему на все его слова ничего не ответил, да он и не ждал ответа, не в ответах было дело.

Конечно, чем дольше бы висели Илы над немцами, тем было бы лучше, — тем меньше бы у немцев осталось бы времени, чтобы атаковать. Но каждая лишняя минута, что Илы были над целями, могла стоить летчикам жизни: немцы наверняка сообщили на свои аэродромы, и, может быть, к этому месту уже жали их истребители. Четверка тихоходных штурмовиков, которые могли отбиваться всего лишь четырьмя же пулеметами, потому что пушка стреляла только вперед, была бы для них легкой целью. Но и судя по тому, что штурмовики все летали над небольшим участком за высотой, они, наверное, тоже нашли лакомый кусок, и они работали там на бреющем, летая друг за другом, и Ардатов слышал, как далекие хлопки, выстрелы их пушек.

За высотой горело в десятке мест, и Ардатов, радуясь этому, тревожно оглядывая горизонт, не подходят ли немецкие истребители, начал уже говорить про себя летчикам:

«Все! Все, ребята! Ходу, ходу, домой!»

Будто послушавшись его, штурмовики все вдруг сделали разворот на восток, сблизившись, стали в две пары и двумя парами пролетели чуть правее их.

«Счастливо добраться, — пробормотал им вслед Ардатов. — Спасибо вам, ребята! Час? Полтора? — подумал он о том, на сколько Илы задержали атаку немцев. Было без двенадцати шесть. — Черта с два они дадут тебе полтора часа! — сказал он сам себе. — Они вот-вот полезут. Что их там, мало осталось?»

Немцы полезли через пятьдесят минут.

Это были все те же Т-3 и Т-4. «Вшивенькие танки!» — вспомнил Ардатов, как их оценивал один старший командир-генштабист, с которым он ехал в санпоезде. Генштабист был на фронтовой стажировке, попал под бомбежку, получил сразу два осколочных ранения, одно тяжелое — в бедро, и катил теперь вместе с фронтовиками в глубокий тыл. Его сгрузили в Кирове, а Ардатова тогда завезли в Кез, на маленькую станцию в Удмурдии. К Валентине. Но дня три они лежали в одном купе и, отоспавшись, конечно же, говорили о многом, в том числе и об этих танках.

— Вшивенькие же! — убеждал генштабист. — У Т-3 пушченка всего или тридцать семь миллиметров или пятьдесят, бронь — пятьдесят, а на бортах — тридцать. У Т-4 — хотя и пушка в семьдесят пять миллиметров, по короткоствольная, значит, с малой дистанцией стрельбы. Бронь чуть-чуть толще. Это же — противопехотные коробки, только! Ни на что больше они не годны! Наши Т-34 и КВ в начале войны кололи их, как орехи!

Штабист говорил верно. Ардатов сам видел в Полесье, на Украине, как в первых танковых боях наши Т-34 и КВ кололи эти средние немецкие танки, как жгли их. Длинноствольная пушка Т-34 позволяла начать стрельбу раньше, ее снаряд имел большую начальную скорость, а значит, и большую пробивную способность, что же касается КВ — тяжелого нашего танка, у которого пушка была калибра «85», то для Т-3 и Т-4 он вообще был неуязвим. Крытый тяжелой броней, КВ расправлялся с немецкими танками, как с движущимися мишенями.

Незадолго до окружения под Уманью Ардатов однажды наблюдал, как шел танковый бой. Какой-то немецкий мехполк наткнулся на целенький еще наш танковый батальон, и хотя немцев было раза в два больше, этот батальон разнес их в пух. Как потом Ардатов узнал, этот батальон, прибыв из резерва, аккуратненько разгрузился ночью на станции, сделал короткий марш и занял исходное положение в лесочке, где утром ни «костыли», ни «рамы» его не заметили.