Комбат Ардатов - Олег Меркулов

Олег Борисович Меркулов

Комбат Ардатов

[Повесть]

От автора

В истории Великой Отечественной войны есть подвиги, которые навечно прославили стойкость, мужество нашего человека, его готовность к самопожертвованию ради защиты нашей Родины. И его солдатское умение.

Чем дальше отодвигает нас время от суровых дней войны, тем больше мы узнаем имена тех, кто, не щадя себя, воевал не только отважно, но и умно, талантливо.

Немыслимым, на первый взгляд, подвигом, повторившим подвиг панфиловцев, был бой воинов 1379 полка 87 стрелковой дивизии в конце августа 1942 года на дальних подступах к Сталинграду. Там, у Малой Россошки, небольшая группа красноармейцев, сержантов и командиров, оторванная от частой Красной Армии, обороняла рубеж, на котором ее застал рассвет.

Гитлеровцы жестоко бомбили район обороны, обстреливали из орудий и минометов, но ни уничтожить защитников этого кусочка советской земли, ни сломить их волю к сопротивлению не могли.

Несмотря на потери, группа отбила атаки батальона, который поддерживали в общей сложности 70 танков, истребила 150 захватчиков, сожгла и вывела из строя 27 танков. Когда наступила ночь, 33 мужественных воина отошли для соединения со своим полком.

Конечно, определяющим фактором победы в этом бою были отвага и стойкость. Но война это ведь и «ратный труд», и, как всякая работа, она требует профессиональных знаний, опыта, умения.

Те, кто удерживал Малую Россошку, были вооружены лишь гранатами, бутылками с горючей жидкостью и единственным противотанковым ружьем. Но они сумели задержать наступление немцев, многократно превосходящих их числом и техникой.

Этот подвиг свидетельствует, что стойкость, в основе которой лежит верность своей земле плюс умение воевать, — и есть сила непобедимая.

Героизм и мастерство 33-х сталинградцев послужили импульсом для создания книги «Комбат Ардатов». Однако ее герои не списаны с конкретных участников тех боев — вряд ли можно было бы сейчас сделать это в меру правдиво: прошло 34 года. Но совпадает и фабула событий, потому что повесть имеет особенности, отличные от документальной публикации.

Но сущностью «Комбата Ардатова» является то главное, что было главным для 33-х защитников дальнего рубежа Сталинграда, — мужество нашего солдата и офицера, их умение защищать Родину.

— Минутку, голубчик! Минутку! Мы, кажется, однополчане. Я не ошибаюсь? Конечно же, не ошибаюсь. Ну-те-с! Дайте мне вашу руку. Так, рад! Очень, очень рад видеть вас. Вы — Ардатов. В сорок первом — командир роты второго батальона двести семьдесят шестого полка. Не так ли?

— Так! Так, Варсонофий Михайлович! — подтвердил радостно Ардатов, до хруста пожимая руку полковника Нечаева. — Я тоже очень рад вас видеть. Тогда, под Уманью, когда мы…

— Ладно, голубчик, — вздохнул Нечаев. — Пойдемте-ка ко мне. Пойдемте, пойдемте. Коридор не место для таких разговоров… Умань! Сенча! — продолжал Нечаев, увлекая Ардатова за собой. — Это, знаете ли, уже история. Грустная, но история…

Полковник Нечаев, начальник оперативного отдела штаба армии, в которую Ардатов прибыл из командирского резерва, его бывший однополчанин по службе в Житомире и с начала войны до окружения под Уманью, полковник Нечаев встретил его в школьном коридоре — штаб армии размещался в школе на заречной окраине города, — узнал, улыбнулся, сверкнув золотыми коронками, пожал коротко и сильно руку и привел в спортзал, где под шведскими стенками, под канатами, кольцами, турниками, за столами и партами, сдвинутыми по три, четыре вместе, над картами и бумагами сидели командиры оперативного отдела — операторы.

Ардатов тоже сразу узнал Нечаева: прошел хоть и тяжкий, но только год, и Нечаев, как и все, не очень-то изменился, он лишь побледнел да погрузнел, сидя над картами и схемами по суткам, лишь гуще были нафабрены, чтобы скрыть седину, его короткие и широкие — английские, модные до войны среди старших командиров, — усы, лишь увеличились под запавшими глазами мешочки. Но пробор в его приглаженных, не поредевших ничуть темно-соломенных волосах был безукоризненно точен, и от пробора пахло «шипром».

Поблескивая стеклышками пенсне, Нечаев некоторое время рассматривал Ардатова, потом притронулся к ордену «Красного Знамени».

— «Звезда» — за шепетовские бои. Помню, сам писал представление. А этот?

— За Москву.

Нечаев отступил на шаг, заложил руки за спину, наклонил голову набок, все продолжая его разглядывать.

— Славно. Славно, голубчик. Простите, не помню вашего имени, отчества.

Ардатов назвался.

Хотя и до войны между ними была служебная разница — Нечаев был тогда начштаба дивизии, хотя и в эту встречу их разделяли три чина, Нечаев говорил с ним, как с равным; это было приятно, разговор получался человеческий.

Сокрушаясь, что приказ о назначении Ардатова подписан и что поэтому Ардатов должен спешить, Нечаев расспрашивал, о ком он из общих знакомых слышал, в свою очередь рассказывая, о ком знал сам.

Эта часть разговора была трудной. Они говорили о тех, кто был убит, кто пропал без вести, кого искалечило. Живых, воюющих на разных фронтах, они вдвоем не назвали и дюжину: еще до Умани их дивизия потеряла две трети командиров, а из окружения вышли вообще немногие.

— Да, голубчик… — пускал дым от толстой папиросы Нечаев, щурясь вроде бы от него. — Видите, как все сложилось. Мы рассчитывали совсем на другую войну — победную, скоротечную, малокровную, но… Вы-то сами как выходили?

— Где? Под Вязьмой?

— Вы и под Вязьмой были?

— Был. Там оказалось и легче и трудней. Трудней — потому что они отрезали нас глубже, легче — потому что леса; леса спасали от авиации и кормили. Две недели мы шли на ягодах и грибах.

— А под Уманью?

Ардатов коротко рассказал.

— Помню, — покивал Нечаев.

Нечаев по памяти нарисовал на листке кусок Днепра, прижатые к нему армии: Умань, Первомайск, Новоархангельск и несколько деревень.

— Здесь? На колхоз «Светлый путь»? Еще северней? Значит, вы были во второй отвлекающей группе. Мы выходили так, — он начертил изогнутую стрелку к Новоархангельску. — Первую группу немцы приняли, как и надо полагать, за отвлекающую, вашу за основную, а мы тем временем ударили южнее…

Их главный разговор произошел позднее, вечером. Они поужинали в штабной столовой, потом Нечаев отвел его в комнату, где спали штабисты.

Здесь от аккумуляторов горела тусклая лампочка, было тихо, так как одеяла, закрывающие окна, глушили звуки, и казалось, что они находятся не на окраине Сталинграда, к которому подходят немцы, а где-то далеко от войны, черт знает где, на какой-то зимовке, что ли.

Из шести кроватей две оказались запятыми. На них, несмотря на ранний еще вечер, спали, причем, один командир, сложив аккуратнейшим образом обмундирование, спал под простынью, а другой спал, только сняв сапоги, неудобно — наискось — упав на кровать.

— Располагайтесь, — гостеприимно показал на кровать рядом, со своей Нечаев. — У нас всегда есть места, всегда кто-то в частях, так что вы можете как Малюгин, — Нечаев кивнул на того, кто спал под простынью, — воспользоваться случаем. Командующий дал ему на отдых четыре часа. Он и в баню успел, и в парикмахерскую, и сейчас, как на курорте в Евпатории. Что ж, после блиндажа… Он командир восемьдесят седьмого, и от полка у него процентов тридцать. Фу ты…

Нечаев тяжело опустился на кровать.

— Хорошо! И хорошо, что у меня сегодня палестина времени — до полуночи. И потолкуем и поспим…

Нечаев расстегнул ворот, стал снимать гимнастерку и пробубнил под ней:

— Должен признаться, вы, голубчик, мне не очень нравитесь. Слишком мрачны.

— С чего веселиться, Варсонофий Михайлович? — сказал Ардатов, расстилая постель. — Не вижу причин. Они — на Волге. Или вот-вот будут на Волге. Не до веселья.

— Что ж, голубчик, вы правы, они вот-вот будут на Волге, — согласился Нечаев, переобуваясь в танки. — Причин для веселья нет. Но все-таки! Все-таки тонус должен быть выше. А вы мрачны как… гробовщик. И так же торжественны. Это не годится. Извольте быть оптимистичней.

Нечаев улыбнулся ему светло и искренне:

— Я очень, очень рад видеть вас…

Вошел, тихо ступая, вестовой и сразу же за ним вошел мотоциклист. Мотоциклист остался у двери, а вестовой, наклонившись, стал будить того командира, который спал одетым.

— Туварищ капитан, а, туварищ капитан, — говорил он, произнося «у» вместо «о». — Пура вам. Пура!

Капитан открыл один глаз и уставился им на мотоциклиста.

— Заправились?

— Заправились.

— Поели?

— Поели.

Капитан вздохнул и закрыл глаз.

— Жиклер?

— Сменил.

— Ага, — сказал не слишком довольно капитан и посмотрел в полевую сумку, проверяя, там ли пакет.