Четвёртая четверть - Инна Тронина

— Кто здесь? — громко спросила она.

Старуха посветила фонарём сначала в сторону калитки. Увидела, что та приоткрыта. Хотела уже спуститься с крыльца, но тут завизжала собака.

— Ты чо, Тузик? Ох, да кто тут?… Господи, да нешто дитё? Тузик, отойти-ка, я сейчас подниму его…

Бабка наклонилась к Андрейке и облегчённо вздохнула.

— Ох, слава Богу, живёхонький! Да не реви ты, рёвушка! Кто ж ты, парень али девка? И кто бросил тебя, такого славненького? Что ж это за ироды? Ночью младенца таскают, да кидают на чужой порог!..

Старуха умело прижала к груди Андрейку, покачала его. Сама она долго вглядывалась во тьму, потом махнула рукой.

— Да чего же теперь? Раз сбегли, так и не воротятся. Тузик, пойдём-ка, глянем. Может, записка какая есть? Подкидышам-то положено имя писать. Вот не ждали мы с тобой, Тузик, не гадали…

Старуха успокоила Андрейку моментально. И Микола удивился, что ребёнок безошибочно почувствовал женские руки.

— Бросили все нас с тобой, а тут дитятко Бог послал. Ну, пошли, пошли, погреемся! Голодный ты, наверное, и мокрый весь. Одет-то справно, дорогие тряпочки на тебе, красивые. Вот люди! И деньги имеют, а ребёнка подкинули. Какая же стервоза бросила тебя? — Старуха толкнула дверь задом, шагнула в сени. — Молочка сейчас согрею, помою маленько. Только бы не заболел — весь промок под дождём. И холод такой!..

В домике засветилось ещё одно оконце. Хозяйка ретиво взялась за дело. Она принялась обихаживать найдёныша, появление которого явно доставило больше удовольствия, чем беспокойства. Микола довольно хмыкнул, сообразив, что угодил в самое яблочко. Возможно. Андрейку объявят в розыск. А бабка хоть радио, да слушает. Или кто-нибудь из её соседей, знакомых…

Теперь ребёнка будет легко найти, особенно с запиской. Его возвратят в семью. А в какую семью-то? Ведь теперь у Андрейки нет матери. А Микола и забыл. Его тётка Оксана вот-вот приедет. Но она, на правах четвёртой жены чеченского «авторитета», живёт в Стамбуле. Вряд ли её муж обрадуется появлению Андрейки.

Тогда пусть Озирский об отпрыске позаботится, примет в семью. У него есть сын и дочка от покойной жены, пусть теперь ещё один хлопец будет. Он ведь Липку первым трахнул, хотя мог бы этого и не делать. Ведь не нужна была ему Липка. Мог бы другой «тёлкой» её заменить в постели. Тогда бы Липке не с кем было сравнивать Миколу, в том числе и как мужчину. Конечно, такому сопернику и проиграть не стыдно! И нужно было отбросить нож подальше, прочитать молитву. Не сообразил…

Тузик высунул морду из калитки, разок гавкнул в сторону колодца и скамеечки, но с места не сошёл. Не кинулся вдогонку, не прыгнул сзади на незваного гостя. Набрав в грудь побольше воздуха. Микола делал шаг за шагом по тропинке, и каждый ударом сердца обливался холодным потом.

Передохнул он только около трёх берёзок, под которыми двадцать минут назад пил кагор. Он опять присел на корточки, осушил бутылку до дна. Потом сунул тару в боковой карман сумки, застегнул его, тщательно вытер губы кулаком и пошёл к станции, ломая кусты. Он уже не вспоминал о прошлом, не пытался предугадать будущее. Думал лишь о том, чтобы не опоздать на последнюю электричку, упомянутую в расписании…

Глава 6

Я еле протолкалась к ларьку с водкой. Распихала локтями алкашей, тусующихся на пятачке у станции метро «Выхино». Потной рукой нашарила слипшиеся в ком купюры. У меня не было сил разложить их по отделениям портмоне. Мои чёрные колготки «Омса» поехали стрелкой. Голова и шея болели так, что я не могла нагнуться и как следует всё осмотреть.

Да и кому какое дело до моих колготок? Они почти скрыты под чёрной юбкой. Сама я в глубоком трауре, даже в шляпке с вуалью. Пока добиралась до «комка», опрокинула у торговки ящик, наступила на ногу её покупательнице, пробормотала какие-то извинения. Что ж, в моём положении только водку и пить, и никто меня осуждать не может.

Лишившись мужа и дочери, я явилась в Москву. И уже в аэропорту узнала, что и там меня никто не ждёт. Младшая сестрёнка, последняя родная моя душа, погибла. Племянник исчез неизвестно куда. К моменту моего приезда и сейчас, спустя неделю, ничего не известно об обстоятельствах смерти Липки. Сведений об Андрейке тоже не поступало. Есть версия, что убийца — её любовник, и мой друг детства — Коля Матвиенко. В последнее время он, поддавшись новомодным веяниям, стал называть себя Миколой.

Андрей Озирский развил бешеную энергию, подключил московскую агентуру в полном составе. Подал объявления в газеты, на телевидение. По нашему адресу, оказывается, выезжала бригада «Дорожного патруля». Фотографию Кольки много раз демонстрировали по нескольким каналам, но добились в итоге немногого.

Одна старуха вспомнила, что видела пасхальным вечером на «Курской» подозрительного парня с грудным ребёнком на руках. Но тогда она обратила внимание лишь на то, что у молодого человека чахотка, а он возится с младенцем. Куда парень шёл, бабка тоже не приметила. Она ведь не знала, что это так важно.

Не знаю, каким образом про розыск узнали попрошайки. Телевизоров у них нет, но устная почта работает замечательно. В филиал агентства то и дело приходили бомжи и прочие бродяжки, пытаясь заработать. Все они говорили, что видели Миколу с ребёнком. Правда, куда тот пропал потом, кто сообщить не мог. Он словно испарился, в последний раз мелькнув на Ленинградском вокзале.

Журналисты же с удовольствием смаковали пикантную тему ревности, послужившей причиной жуткого преступления. Упомянули они и про то, что Липке не было и шестнадцати, а она уже имела восьмимесячного ребёнка. И. кроме Матвиенко, её навещали ещё двое бой-френдов на иномарках. Вроде как поделом ей, шлюхе. Того и следовало ожидать…

Я взяла баночку смородиновой водки на ноль тридцать три, откупорила и сделала глоток. Поминала не только Олимпиаду, но и родителей, и братьев. Весеннее жаркое солнце сводило меня с ума. От запаха гниющих бананов и паршивого табачного дыма горло сжимали спазмы. Я зажмуривалась, чтобы не видеть тех, кто проходил мио, пролезал, протискивался боком.

Я пила водку, как обезумевшая алкоголичка, которая долго мучилась похмельем — не отрываясь, захлёбываясь, постанывая от удовольствия. Наверное, странно было на меня смотреть со стороны. Ведь не пьянь подвальная, вся в золоте, костюм из лучшего бархата. Теперь плевать на грабителей, да и вообще на всё. Я ведь в гости к своим родным пошла, и должна быть нарядной. А они все — на кладбище…

Кто знает, может, и я вскоре к ним переселюсь. Терять мне теперь нечего. Ведь Падчах развёлся со мной, выгнал из дома. Драгоценности, конечно, отдал. И не какие-то «самоварные», которые скупают наши «челноки» в Турции, а настоящие произведения ювелирного искусства прошлого века. Целую шкатулку фамильных сокровищ, что подарил мне, не взял назад. А вот Отку отнял у меня.

Больше я свою дочь не увижу. Она будет воспитываться в мусульманских традициях. И никогда не узнает, что мать её была клятвопреступницей и лгала, клянясь именем Аллаха. А после даже не поняла, какой грех совершила, не покаялась сразу. И. видимо, снова поступила бы также…

— Сколько волка ни корми, он всё в лес глядит, говорят у вас, — сказал мне Падчах на прощание. — Я же не вынуждал тебя принимать ислам. Ты сама захотела. Нашу женщину я бы не пощадил за подобный проступок, — ровным голосом продолжал он. — Но, памятуя о твоём славянском происхождении, делаю скидку. Поэтому и ограничиваюсь разводом. Мне тоже впредь наука будет. Отныне я знаю, что правоверным стать нельзя. Им можно только родиться. Иди на все четыре стороны, Оксана. Но дочка твоя останется у меня. И я от всей души не советую пытаться её вернуть. Всё равно проиграешь.

Руслан говорил это сухо, равнодушно. Но я видела, как его зрачки то расширяются, то становятся совсем маленькими, пропадая в сумраке глаз.

— Возможно, это для тебя окажется хуже смерти. Ну, а теперь прощай. Со своей стороны, я приложу все силы для того, чтобы мы никогда больше не увиделись…

Я стояла, привалившись спиной к ларьку. Рядом топтались вонючие мужики. Одни пытались сдать найденные в помойке бутылки, другие просили денег на опохмелку, третьи откровенно интересовались моей сумочкой. Я ни на что не обращала внимания. Просто смотрела на ананас, выставленный на фруктовой витрине.

Плод был очень красивый, большой, с оранжевым ярлычком, привязанным к роскошному зелёному хвосту. Я смотрела не потому, что хотела его купить — в Турции наелась и не такими фруктами. Просто созерцание дивного творения матушки-природы облегчало мои страдания, настраивало на более оптимистичный лад.

Ещё не всё потеряно, думала я, поправляя рыжие локоны перед запылённой витриной. И надо жить. Отоньке повезло — она вырвана из гибнущей семьи. И нужно радоваться, наступив на горло собственной песне, поборов эгоистичное желание видеть дочку рядом с собой. Она не должна разделить участь всех Бабенко!