Повседневная жизнь Вены во времена Моцарта и Шуберта - Марсель Брион

Одна анонимная записка на имя Хагера от 9 октября 1814 года, в которой вместо подписи стоят два круга, пересеченные крестом, и автором которой, несомненно, является кто-нибудь, имевший доступ во все салоны и пользующийся полным доверием Их Высочеств, содержит поразительное суждение об этой мобилизации полицией Хагера людей светского общества. Письмо это заслуживает того, чтобы привести его дословно, потому что оно удивительным образом освещает нравы, царившие в Вене во время конгресса. На нем значится номер F. 2.4188 ad 3565 архива Полиции двора, и его перевод можно прочесть в захватывающем сборнике документов, опубликованном Вайлем под заголовком Закулисная сторона Венского конгресса.[97]

Я слышу в доме князя Штаремберга много разговоров о шпионаже дворов и дипломатических миссий друг против друга и о шпионаже в обществе. Говорят, что «дворы и миссии усиленно занимаются взаимным шпионажем». Это вполне естественно и легко объяснимо. Совершенно несомненно, что, уезжая отсюда, иностранные монархи будут знать все о нашем дворе. Но общественный шпионаж между нами, венцами, шпионаж внутри самого общества становится нестерпимым. Фердинанд Пальфи из тайной полиции, графиня Эстерхази-Руазен и м-ль Шапюи шпионят на старую княгиню Меттерних, которая наставляет и вдохновляет их. Князь Кауниц, Франц Пальфи, Фридрих Фюрстенберг и Фердинанд Пальфи предлагали свои услуги присутствовавшим в Вене высочайшим особам, но их предложения были отклонены. Никогда в Вене не было такой развернутой шпионской службы. Меня уже расспрашивал об этом князь Меттерних, который сказал мне, что ему известно обо всех моих разговорах. Я сказал ему, что князь должен был бы оказать мне услугу, взяв меня на службу, и что я буду распевать похвалы ему на все голоса. Я действительно его должник из-за моей лотереи, но чего я не могу ему простить, чего не могу допустить, так это Биндеров, Пауля Эстерхази и его компании, с которыми он запирается на ключ, так как они являются его доверенными лицами. Вот что мне рассказал князь Штаремберг.

Неизвестный агент, которому доверился, таким образом, с открытым сердцем один из самых влиятельных и высокопоставленных лиц империи — ведь он был послом Австрии в Лондоне, — оказался также близок к немецким дипломатическим миссиям. Он сообщает, что барон Шпат однажды повторил ему следующие слова обескураженного короля Саксонии: «Принц Антон Саксонский и его жена эрцгерцогиня сами сказали мне в Шенбрунне: „Саксония для нас потеряна. Мы туда никогда не вернемся“». Он оказался достаточно ловок или достаточно высокопоставлен, чтобы проникнуть во французское посольство. «Вчера граф де Латур дю Пен провел меня к Талейрану. Этот дом для наблюдателя, вероятно, самый интересный. Но это одновременно и refugium рессаtorum.[98] Именно здесь оба князя Кобургские, кардинал Консальви и нунций Североли упорно обхаживают хозяина дома, который едва удостаивает их взглядом. Шуленбург, Сен-Марсан, Кастельальфер, Сальмур, граф Маршалл, командор Руффо, барон Вринц — все эмигранты являются сюда, чтобы сообщить обо всем, что им известно, что они видели сами или сумели разузнать». Действительно, осмотрительные дипломаты заботились о том, чтобы их письма не попадали в чужие руки, что сильно раздражало их слуг — полицейских агентов, ревностно служивших своим патронам. Агент Шмидт жаловался Хагеру на то, что не может ничего добыть в доме Талейрана.

«Это своего рода крепость, в которой он держит гарнизон, состоящий из надежных и верных ему людей. Однако несмотря на все предосторожности, дело кончилось тем, что из канцелярии Талейрана удалось вынести несколько бумаг и войти в доверие к одному старому слуге, успевшему послужить трем французским послам, кроме того, удалось сблизиться с одним то ли охранником, то ли мелким служащим канцелярии и с его помощью получить несколько разорванных Талейраном документов из корзины для бумаг в его кабинете. У полиции нет никакой надежды на полезные контакты ни с посетителями, ни с гостями Талейрана. Все это либо иностранные дипломаты, преследующие только свои собственные интересы, либо местные чиновники и дипломаты, уже завербованные другими и находящиеся в полном повиновении у этих высокопоставленных лиц… У Дальберга полиция сталкивается с теми же трудностями, что и у Талейрана. Дальберг живет в том же доме, к тому же он немец и досконально знает город, а также обстановку, в условиях которой ему приходится работать».[99]

Дипломатические миссии защищались, как могли, от нескромных поползновений как профессиональных, так и добровольных шпионов. Лучше всех свои секреты хранили англичане. Их почта отправлялась в Лондон в «дипломатических портфелях», и таким образом избегала «черного кабинета» Хагера. «Перехватить хоть что-то совершенно невозможно, — пишет 4 октября 1814 года начальнику Полиции двора анонимный агент. — Лорд отправляет всю почту со своими собственными курьерами, а секретари собирают и сжигают все ненужные бумаги. 2 октября были отправлены курьеры в Мюнхен, Брюссель и Неаполь, после чего до 2 часов утра жгли бумаги».[100] Один из агентов наблюдения за английским посольством сообщал своему шефу, что бесполезно пытаться узнать о содержимом сундука, хранимого лордом Каслри в своем кабинете, потому что он хранит в нем только личные письма, «и, таким образом, затрата времени и опасность таких попыток были бы неоправданными» (из рапорта Хагера императору от 8 октября 1814 г.). Англичане привезли с собой из Лондона даже горничных, так что ни один венец ни под каким предлогом не мог войти в этот дом. Опасаясь утечки информации в гостинице, где он поначалу жил — Im Auge Gottes (Под Всевидящим оком), — посол переехал на второй этаж дома номер 30 на Миноритенплац, но небезынтересно отметить, что полиция не отказалась от изучения разорванных и выброшенных в корзину документов; если горничные, считая клочья бумаги не представляющими интереса, не задумываясь сбывали их скупщикам тряпья, те тут же несли добычу на стол к Хагеру.

Делались также попытки напоить секретарей Каслри за столом в случайной приятной компании и выспросить у них все, что можно. Один из агентов Полиции двора сообщает своему начальнику, что англичанин Парр, которого он спросил о том, как его соотечественники проводят досуг, ответил: «Они проводят свободный день, осматривая достопримечательности столицы и ее окрестностей. По вечерам же отправляются в дом принимающей их очень гостеприимно юной графини Ржевуской, а затем к какой-нибудь девице и напиваются будайским вином».[101]

Император интересовался также мнением населения об иностранных высочайших особах. Он постоянно требовал сообщений о том, какие прозвища дают им острые на язык венцы. Они посмеивались над шведским наследным принцем Бернадотом, вспоминая его злосчастное посольство в Вене после Кампо-Формио и инцидент, который он спровоцировал, выставив на балконе особняка Геймюллера трехцветный флаг в момент, когда знамя революции было особенно ненавистно венцам.

Прозвища часто давали по названиям улиц и площадей Вены, перекликавшимся с какими-нибудь характерными особенностями королей. Так, толстого и распутного короля Вюртембергского прозвали Флайшмаркт («Мясной рынок»), известного своею безденежностью датского короля окрестили названием улицы Им Эленд («В нищете»); теперь уже никто не знает, какому скандалу или какой особенно смешной черте поведения были обязаны русский великий князь Константин тем, что его имя связали с улицей Гвоздей, а прусский король — прозвищем по названию улицы Виндмюле («Ветряная мельница»). Все более частые галантные визиты царя Александра к придворным красавицам, отнюдь не выказывавшим неприступной добродетели при общении с владыкой всея Руси, стоили царю прочно закрепившегося за ним прозвища по названию уголка города, который венцы называли Им зюссен лох, что означает «приятная дырочка».

Должно быть, именно по причине авантюрных вольностей, которыми так злоупотребляли некоторые члены конгресса, некто Майер, вхожий в дома князя Кауница и барона Хакке, занялся выгодным ремеслом — продажей князьям и другим вельможам лекарств от венерических болезней, что следует из доклада Хагера императору от 23 октября 1814 года.[102]

Жители Вены недолго чувствовали почтительную робость к наводнившим их столицу великим мира сего. Они беспощадно высмеивали их пороки и комические черты характера. Русский император стал человеком, «Довольным всем» или «Любящим за всех», прусский король — «Думающим за всех», король Дании — «Говорящим за всех», король Баварии — «Пьющим за всех», великая княгиня Ольденбургская — «Любящей всех». Что же до императора Франца, на чью долю выпало оплачивать расходы по колоссальному гостеприимству, оказанному высочайшим особам, дипломатам и целой толпе сопровождавших их лиц — а уж налогоплательщики-то в этом кое-что понимали, — то его прозвали «Платящим за всех».