Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том I - Гэв Торп

Как только Эмиль понял, что это был за всадник, он зашагал быстрее. Чумной доктор, один из тех жутких лекарей, что противопоставляли свое искусство непомерным аппетитам Черной смерти. Подобно грифам, которых они напоминали с виду, эти люди были вестниками горя и разрушения. Ни одно дурное предзнаменование не сулило Хельмштедту больших несчастий, чем появление чумного доктора.

Это чувство и стало предметом споров между жителями. Как только Эмиль подошел поближе, он смог лучше разбирать, о чем так недовольно гудят его соседи. То, что он въехал в деревню, уже было дурно, но никто не хотел позволить этому человеку спешиться, дабы не умножить грядущие несчастья.

— Здесь не было чумы, — рявкал Оскар Хайц. В нем кипел гнев, и бородавка на его лбу раздраженно алела. — И дел ваших нам не нужно!

— Шакалы! Убийцы! — визжала на незнакомца Клаудия Мюллер. — Слыхали мы, как вы лечите! Как обкрадываете тех, кто слишком болен, чтобы гнать вас палкой!

Хотя лицо всадника было скрыто птичьей маской, Эмиль буквально видел, как он презрительно усмехается, огрызаясь толпе.

— Чернь! Да у вас не найдется, чем заинтересовать и крысолова, не то что ученого врача!

— Над теми, кто живет скромно, не насмехайся, ибо они ближе к милости Зигмара, нежели любой сребролюбец.

Замечание было сделано тихим шепотом, который разил с остротой меча. Чумной доктор повернулся в седле и, увидев, что его новым противником стал мужчина в черной мантии, священник-зигмарит, несколько съежился. Отец Антон не отличался внушительным телосложением, и даже в лучшие свои годы не походил на крепких воинов-жрецов, но на суровом лице его лежал отпечаток силы воли, которой удавалось обращать на свою сторону даже самых апатичных прихожан. Чумной доктор попытался выдержать укоряющий взгляд отца Антона, однако для его наемничьей души это было слишком.

— В Пфайльдорфе моих услуг дожидаются важные люди, — пояснил он. — Я должен добраться туда как можно скорее. — Он сложил руки в просительном жесте. — Если эти люди снабдят меня необходимыми припасами, я тот час же уеду.

Взгляд священника не смягчился.

— Ты врываешься сюда, только что обобрав какой-то городок или деревню, и от тебя несет смертью. Приходишь к нам, укрыв лицо от заразных испарений, думая, что и здесь обнаружишь смерть. Но есть ли в твоем сердце желание задержаться здесь, оказать посильную помощь? Святой Зигмар учит, чтобы обороть врага, людям должно объединиться. Он учит, что должно ценить жизнь ближнего больше, материальных благ и славы.

Чумной доктор нервно поерзал.

— Отец, в городе есть много тех, кому я смогу помочь…

— Не изрыгай здесь своей лжи! — рявкнул жрец в ответ. — Ты едешь в Пфайльдорф не лечить, а грабить! Прочь, мерзкий шакал! Здесь ты не найдешь помощи! Праведники не ведут дел с падальщиками!

Камень просвистел возле шляпы пришельца прежде, чем он смог сказать что-то в ответ на обвинения. За первым быстро последовали еще, вскоре уже буквально каждый крестьянин на площади швырял камни в доктора и его животных. Бранясь и вздрагивая каждый раз, когда булыжник стучал по натертому маслом плащу, чумной доктор развернул лошадь. Через мгновение он уже скакал с площади галопом, а его мул поспешал за ним.

Когда камни перестали долетать до него, жители Хельмштедта еще долго свистели ему вслед. Отец Антон воспользовался случаем, чтобы прочитать собравшимся проповедь, и вознести молитву Могучему Зигмару в благодарность за то, что тот уберег деревню и отвел чуму от ее жителей.

Эмиль склонил голову, но молитва все не шла. Они никак не мог отделаться от образа чумного доктора и мысли о том, не наступят ли времена, когда Хельмштедт будет с радостью встречать такого въезжающего на площадь незнакомца.

— Поджигай!

Безжалостные слова с жарким шипением сорвались с обвислых губ Яноса Унгера. Одной рукой хельмштедтский староста крепко сжимал висящую на груди пектораль[1], отличительный знак баронского наместника, другим своим кулаком яростно стукал себя по бедру. Обычно Унгер наслаждался данной ему властью, всячески проявляя тот особенный мелочный деспотизм, который в глазах барона делал его таким хорошим управляющим. Теперь же его собственные приказы были ему отвратительны.

Первая семья — Гунтар Штарквайтер и его дети — заболела через два дня, после того, как из деревни прогнали чумного доктора. Каспар Вальтен с Оттилией Шенк присоединились к ним на следующий день. С самого первого жители опасались, что это чума. Ко второму их страх обрел голос. Заползая в каждую хижину и лачугу, Хельмштедт захлестнул ужас.

Крестьяне требовали от старосты, чтобы он оградил их от чумы, к чему этот простой, необученный человек оказался не готов. Он был обычным фермером, не ученым и не врачом, и у него не было знаний, чтобы сражаться с чумой. Он мог обратиться лишь к опыту своей крестьянской жизни. Если в стаде обнаруживают признаки хвори, больных животных следовало отбраковать, чтобы защитить здоровых.

Гунтара и его отпрысков, Каспара и Оттилию, а также всех, кто жил с несчастными под одной крышей, вытащили из дома и пригнали в старый сарай на краю деревни.

— Карантин, — выговорил Унгер в надежде, что ученое слово произведет на жителей впечатление.

Высокомерное ли поведение тому виной, но приказы старосты испуганная толпа выполнила.

Теперь же было совсем другое дело. Крестьяне виновато поглядывали друг на друга, слушая жестокие слова Унгера и жалобные крики обреченных из сарая. Выгнать зараженных из дома, отделить их от здоровых — это было объяснимо. Но сжигать, сознательно идти на убийство? От страха, единственного оставшегося чувства, у них опускались руки.

Унгер обвел глазами толпу. На их лицах легко читалось отвращение. Он не был бездушным чудовищем — те же чувства владели и им самим. Будь иной путь, он выбрал бы его. Но такого он не знал. Больных придется уничтожить, чтобы здоровые выжили. Жестоко и просто. Разжав кулак, он указал пальцем на Рольфа Венера.

— Предать сарай огню, — сказал он. Тот замешкал, и староста сдвинул брови. — Следующей весной барон освободит тебя от десятины, — пообещал он, пытаясь сыграть на жадности крестьянина.

В прошлом году у Рольфа был скудный урожай, и он все еще пытался расплатиться с долгами, которые наделал за эти месяцы. Освобождение от десятины стало бы для него подарком небес.

Не выказывая особенной радости, Рольф направился к сараю с зажженным факелом в руке, но дорогу ему преградил Эмиль Штуккарт. Юный крестьянин так горячо оттолкнул поджигателя, что чуть было не повалил его наземь. Парень зло поглядел на него, затем обвел суровым взглядом толпу.

— Вы с ума сошли? — прорычал он. — Нельзя этого делать! Это же не животные! Это наша семья, наши друзья!

Унгер положил руку на меч, еще один свой отличительный знак.

— Это ты сошел с ума, Эмиль! — упрекнул он юношу. — Нельзя дать чуме распространиться! Или ты хочешь, чтобы заразилась вся деревня?

Толпу, которая лишь мгновение назад была подавлена стыдом, всколыхнула угроза неминуемой гибели. Взрыкивая, словно волки, жители деревни напустились на Эмиля. Он пытался отбиваться, оттолкнув первого, кто подошел к нему, но, когда встретился взглядом с разъяренным отцом Ренате, замешкался. Юрген сердито смотрел на Эмиля, и в его глазах застарелая ненависть горела ярче факела. Отто Штуккарт, отец Эмиля состоял при деревенском суде, и на спине Юргена до сих пор виднелись шрамы от его плети. Когда он умер, ненависть крестьянина просто перешла на его сына.

Юрген впечатал кулак Эмилю в живот, тот согнулся от боли. Вскоре и остальные крестьяне напали на беззащитного юношу. Под градом ударов и пинков он упал на землю. Прежде чем его успели избить до полусмерти, среди суматохи раздался властный окрик, голос, отдающий приказ от лица того, кто пользовался куда большим уважением, нежели местный староста.

— Остановитесь! — выбежав на улицу, закричал отец Антон.

Его черная мантия вилась вокруг него, как крылья страшной хищной птицы. Таким строгим был его взгляд, что ни один, кто встречался с ним глазами, не смог вынести его. Крестьяне, один за другим опускали головы и робко расступались перед священником. Когда толпа успокоилась, тишину наполнили вскрики запертых в сарае. Отец Антон гневно погрозил толпе кулаком.

— И вы называете себя людьми? — презрительно усмехнулся он. — Я вижу лишь напуганных кроликов, безмозглых и забывших от ужаса, что значит быть человеком. Где то чувство гордости, что отделяет нас от полевых зверей, и от зеленокожих из пустошей? Где та доблесть, что одаряет человека силой выстоять перед тяготами Древней Ночи? Где милосердие и благодеяние, столпы самой цивилизации, то основание, на котором Святой Зигмар выстроил нашу Империю?