Подводные волки - Валерий Рощин

– Говори, или мы выкачаем из тебя всю кровь! – закричала она, промокая платком капли пота, густо облепившие бледное лицо.

Одежда мужчины примитивна, но если накинуть на плечи эсэсовский китель – вылитый нацист-убийца.

– Давай-давай, русский! Или я отдам тебя на растерзание моим врачам, – снова начал теребить меня за плечо рыжебородый.

У этого моряка типичная арийская внешность: приятное лицо, обрамленное пегими волосами, прямой нос и тонкие губы. Правда, имеется небольшой изъян – родимое пятно в форме оливки на левой скуле. «Оливка» теряется в зарослях курчавой рыжей бородки, и углядеть ее с первого раза сложно.

Припомнив последние события, я повернул голову в поисках своего молодого напарника… Ага, вот он: лежит рядом и таращит на меня безумные сазаньи глаза. Слава богу – жив! А выпученные глаза, временная потеря подвижности и способности мыслить – обычные последствия легкой подводной контузии.

– Что вы хотите услышать? – приподнялся я на локте.

– Ты вывел из строя половину моих людей, – донеслось сквозь «пробки» в ушах. Голос у офицера глухой, хрипловатый, русским владеет на твердую четверку по меркам современной российской школы.

Усевшись на каменном полу и сплевывая кровь немцам под ноги, я процедил:

– Говно вопрос, господа. Если что, обращайтесь, – мы и со второй половиной разберемся.

Офицер в белой фуражке усмехнулся, а высоколобого пожилого фрица ответ привел в ярость – он схватил меня за ворот гидрокомбинезона и неистово затряс.

– Да положить мне на тебя с размаху! – брезгливо оттолкнул я его.

Рядом начал подавать признаки жизни Маринин: зашевелил конечностями, потом долго кашлял, освобождая легкие от больного горячего воздуха.

Немчура стала совещаться меж собой. Потом высоколобый подозвал престарелых архаровцев, и те унесли парня в правый коридор.

– Назови свое имя, русский, – приказал капитан.

– Зачем оно тебе?

– На всякий случай. Вдруг придется пообщаться с твоими товарищами, оставшимися снаружи? Там ведь кто-то остался?

Я не ответил, молча обдумывая свое незавидное положение.

– Не хочешь отвечать? Тогда назови хотя бы звание.

– Куда уволокли моего товарища?

– В данный момент профессор берет у него кровь для моих раненых подводников.

– Вот суки…

Все же есть на свете люди, которым вообще не стоит жить. Их и людьми-то нельзя назвать – язык не поворачивается. Так… ходячая биомасса. Пара миллиардов клеток, бестолково собранных в одно тело. Выбраковка. Аппендикс…

– Не беспокойся за него, – ехидно улыбнулся немец. – Пока у нас сохраняется шанс поторговаться и выжить, вы не умрете. Итак, твое звание?

– Капитан второго ранга.

– Отлично. А я корветтен-капитан Хайнц Мор – командир этой красавицы, – кивнул он на подводную лодку. – И сейчас меня больше всего интересует вопрос: сколько вас пожаловало в бухту Нагурского?

– В этом тоже нет великой тайны: в бухте напротив подводного тоннеля стоит большой противолодочный корабль водоизмещением восемь тысяч тонн и с экипажем в триста человек.

– Большой противолодочный корабль? – нахмурил брови капитан. – Что это: эсминец или фрегат?

– По классу ближе к крейсеру, но со спецификой поиска и уничтожения подводных лодок. Кстати, куда более современных, чем ваша старая калоша.

– Мы проверим сказанное тобой, – недовольно поморщился немец и, отвернувшись, что-то отрывисто сказал своим людям.

Меня подхватили под руки и поволокли к входу в техническую зону…

За спиной захлопнулась тяжелая металлическая дверь, в коридоре стихли шаги.

После стрельбы, взрывов, шума, криков и разговоров на меня вдруг навалилась невероятная тишина. Как в далеком детстве, когда я спал на даче. Ветер тогда внезапно унимался, птицы умолкали, и мой покой охраняли суровые гномы.

Куда меня привели? Мы ведь были в конце этого коридора…

Вокруг темнота, сырость и тяжелый запах прелых морских водорослей. Выставив вперед руки, я сделал несколько шагов на ощупь. Ага, вот каретка солдатской кровати. Я в карцере, найденном нами и осмотренном с помощью фонарей часом раньше. Расстегнул гидрокомбинезон, присел на матрац жесткой кровати и попытался хоть что-нибудь разглядеть в кромешной тьме… Бестолковое занятие, если не считать найденной светлой точки где-то в районе двери. Вставать и проверять не хотелось – что изменится от моих проверок?…

В какой-то миг начало казаться, будто в трех шагах от меня кто-то дышит.

Что за хрень?! Следствие контузии или я в самом деле здесь не один? Эта догадка была посерьезней и заслуживала проверки.

Я осторожно встал, вытянув руку, нащупал край соседней кровати и… наткнулся на чье-то тело. Правая рука невольно согнулась в локте, а ладонь сжалась в кулак.

– Кто здесь?

После небольшой паузы раздался слабый голос:

– Значит, я не ошибся – вы русские.

– А вы кто?

– Слепой старик с палкой, которого вы повстречали на перемычке у водоема.

Вот оно что!

– Не вы ли помешали командиру подлодки подстрелить меня? – припомнил я «стук бильярдных шаров» за миг до падения в воду.

Вместо ответа старик то ли громко вздохнул, то ли застонал.

– Они били вас?

– Досталось немного…

– Могу ли чем-то помочь?

– Вряд ли. Видать, близок час моего освобождения.

– В каком смысле?

– В самом широком. Сейчас ведь на дворе две тысячи одиннадцатый – так?

– Так.

– Поди, уже осень?

– Лето.

– Лето… Все одно, мне девяносто годков стукнуло. Аккурат в мае…

В дальнем уголке моей интуиции шевельнулось слабое, недозревшее подозрение.

– А как давно вы здесь? – настороженно спросил я, пересаживаясь на край его кровати.

– Давно. Очень давно. Почитай, с пятьдесят первого.

– С пятьдесят первого?… Значит, это вы были на «Вельске», шедшем в сторону Новой Земли?

– Все так, сынок. А откуда ты знаешь?

– Вы – Черенков?

– Так точно, бывший капитан-лейтенант военно-морского флота Черенков Матвей Никифорович.

В зобу сперло дыханье, сердце отстукивало латиноамериканские ритмы. Пару минут я силился, но не мог поверить в происходящее. А потом, отыскав шершавую ладонь деда, легонько сжал ее.

– Я тоже Черенков. Евгений Арнольдович. Твой внук…

Мы обнялись; посидели молча, каждый по-своему переживая невероятную странность этой встречи.

Дед был совсем плох. Схватив с другой кровати тощую подушку, я подложил ее под голову старика. Он задышал ровнее и почти перестал кашлять. Понемногу завязался разговор…

Услышав о давней смерти своей жены, он замолчал, а потом признался:

– Твоя бабушка была талантливой пианисткой. В последний раз мы виделись в сорок третьем – за несколько дней до плена.

– Да, я помню это из ее рассказов. Она часто тебя вспоминала и любила до последних дней. А отца моего назвала в честь австрийского композитора Арнольда Шёнберга.

– Твой отец жив?

– Умер восемь лет назад в Саратове.

– Видишь, как судьба обернулась… Так и не довелось мне повидать сына, – прошептал дед. И встрепенулся: – В Саратове, говоришь? Стало быть, вы так и жили в Саратове?

– Да, все мое детство прошло в этом городе. Потом учеба в военно-морском училище, в школе боевых пловцов.

– Стало быть, пошел по моим стопам?

В кромешной тьме ничего не было видно, но я по интонации понял – он улыбается.

Улыбнулся и я, отвечая по-военному:

– Так точно, товарищ капитан-лейтенант.

– А отец твой служил во флоте?

– Нет. Он родился в начале сорок четвертого. Со здоровьем как-то сразу не заладилось – тогда, по рассказам бабушки, в Поволжье было голодно – старались обеспечить всем необходимым фронт…

Я долго рассказывал о членах нашей семьи, о родном городе. Он внимательно слушал, изредка переспрашивал, часто удивлялся.

– В Саратове уменьшается население? Каждый год на пять тысяч? Как же так?! Он ведь при царе-то третьим в России значился, а в Российской империи – десятым. Даже Киев ему ровней не был! Да и после революции развивался – будь здоров!..

Честно говоря, меня мало занимало положение Саратова до и после 1917 года. Мало ли таких не поддающихся логике зигзагов в истории нашей несчастной страны? И мало ли городов с судьбой, похожей на незавидную судьбу Саратова?

– А завод? – теребил меня дед узловатой ладонью.

– Какой завод?

– Ну, как же! – заволновался он. – Завод по производству комбайнов. Ведь за первые шесть лет выпустил сорок тысяч единиц сельхозтехники – почитай всю страну обеспечил комбайнами! А в тридцать седьмом его по приказу Сталина переориентировали на выпуск самолетов…

«Ах, вот ты о чем!» – вздыхая, я отвел взгляд, словно дед способен был узреть мой стыд за происходящее в новейшей России. И, собравшись духом, признался:

– Нет твоего завода, дед. Ни комбайнового, ни авиационного. И многих других заводов ты больше не отыщешь на карте Саратова. Обанкротили, а по-русски говоря, разворовали, выгнали на улицу рабочих и навсегда закрыли; а то, что они когда-то выпускали, теперь покупают за кордоном.