Отдай мне дочь - Тата Златова

Глава 18

— Что случилось? — переступила порог и приблизилась к ней.

Та сжимала в руках смятый конверт.

— Она… она… вот это… — из ее несвязной речи было сложно уловить суть. Сообразив, что причина в конверте, Милана разжала ладонь женщины и вынула смятый прямоугольник. В графе «адрес отправителя» стояли одни инициалы: И.П.А. Сердце сделало неприятный толчок при мысли, что эти инициалы ей знакомы. Она нервным движением вынула письмо и вчиталась в строчки, написанные неровным размашистым почерком.

«Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет в живых. Я вывожу эти буквы уверенной рукой и, знай, что ни секунды не жалею о своем решении! Ты сделала свой выбор, мамочка. По твоей милости я осталась без жилья, а значит, идти мне больше некуда…»

Милана прервала чтение, с ужасом поняв, что письмо написала сестра. Первые строчки, казалось, не просто передавали мысли Ирки, а прямо кричали о ее ненависти к родным и ко всем окружающим. Неужели она и вправду решила наложить на себя руки? Или попросту хочет довести Юлию Максимовну до инфаркта? А та уже и так была близка к этому: мертвенно-бледная, с расширенными от испуга глазами, женщина лежала в кресле и прижимала ладонь к грудной клетке. Дышала хрипло и тяжело.

— Вам плохо? Я сейчас вызову скорую! — Милана бросилась в сторону двери, но мать Ирки с внезапным приливом сил удержала ее за руку. Хотя она по-прежнему выглядела какой-то обмякшей, обессиленной, даже голос выдавал слабость:

— Подожди. Пожалуйста… — она сглотнула. — Пожалуйста, прочитай мне, что там. Я не смогла, не решилась до… дочи… дочитать.

С трудом закончив фразу, она устало откинулась в кресле.

— Вы уверены?

В ответ получила судорожный кивок. Собравшись с силами, Милана начала вслух:

— Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет в живых. Я вывожу эти буквы уверенной рукой и, знай, что ни секунды не жалею о своем решении! Ты сделала свой выбор, мамочка. По твоей милости я осталась без жилья, а значит, идти мне больше некуда, ведь у тебя живет мой бывший муж, а он точно не обрадуется моему приходу, да и дочь навряд ли вспомнит мое лицо. Для нее я всегда оставалась чужой, так есть ли смысл искать с ней сближения? Вы все от меня отвернулись! Вы все предатели! Милана исчезла из моей жизни, когда прибрала к своим грязным ручонкам наследство отца. Я стала ей неинтересна. Даже дочь мою забрала, не пустила к ней, когда я приходила! Еще и мелочь мне в руки сунула, чтобы дополнить образ ангелочка, только я ее насквозь вижу. Если встретишь ее, передай, что я ее ненавижу и проклинаю каждый день! И Боря бросил меня, когда я ради него легла в клинику. Ну да, ему было удобно считать меня сумасшедшей и строить из себя идеального папочку, а то, что меня там врачи травили и терроризировали, ему дела не было. Сплавил — и ладно. А когда я вернулась, сам решил уйти. Все нервы мне истрепал своей правильностью, хотел из меня сделать не только закомплексованную, но и дуру. Его я тоже ненавижу и проклинаю! И ему об этом скажи. Ну а Толик поначалу скрашивал мои серые будни, внушал веру в то, что я любима и желанна, но потом тоже трусливо сбежал, предатель! Были еще проходящие мужчины, но они лишь меня добили, дотоптали, а последний так вообще обманул и выкинул на улицу!

И вот, дорогая мамочка, из-за того, что ты тоже от меня отвернулась, я не пришла к тебе. Лучше я буду бомжевать, чем каждый день выслушивать твои длинные слезливые тирады и нравоучения. Ты не захотела принять меня, своего ребенка, свою кровинушку, такой, какая я есть! Ты тоже пыталась убедить меня в том, что я психопатка, и тоже предала! Вбила последний гвоздь в крышку моего гроба. Так что умираю я и по твоей вине тоже. Живи с этим, если совесть позволяет! — Дальше шли два длинных абзаца с проклятиями, которые Милана не стала читать.

Отложив смятый лист, она с тревогой взглянула на ту, кому это письмо было адресовано. Ее смертельная бледность и бесцветные губы, искривленные судорогой, пугали и заставляли сердце свирепствовать в груди. Сквозь кожу на лице проступали ниточки вен.

— Ты думаешь, она действительно… — испуганная фраза повисла в воздухе.

— Конечно, нет! — возразила Милана, но голос выдал сомнение. — Мне кажется, она просто захотела всех напугать…

— Не похоже, — прошелестела Юлия Максимовна. — Я чувствую, что это не пустая угроза…

У нее перехватило дыхание. Снова схватившись за сердце, она стала беззвучно открывать рот, словно выброшенная на берег рыба. Испугавшись не на шутку, Милана бросилась в спальню, к мужчинам, попросила вызвать скорую, потому что сама уже была не в силах. Пальцы дрожали, в голове стол туман, мысли скакали, как мячики, слова с трудом образовывали связную речь. К счастью, дети, увлекшись, не заметили ее состояния. Кириллу удалось уйти незамеченным; Борис остался, чтобы не прерывать занятия дочери.

— Мне уже лучше, не нужно никуда звонить, — отнекивалась Юлия Максимовна, но Кирилл остался непреклонен. Отойдя от двери, Милана рухнула в кресло и потерла виски. Перед глазами все еще прыгали строчки из письма, полного проклятий. Каждое слово было написано с такой ненавистью, что возникало ощущение, будто ею пропитаны буквы и горечь попадает на пальцы.

Некоторое время спустя в квартиру поднялись медики, осмотрели Юлию Максимовну, провели какие-то нехитрые манипуляции и уехали. Женщине стало немного легче, но сильная бледность по-прежнему сильно пугала. Почему-то вспомнились небрежно брошенные слова Кирилла о том, что «дочка ее доведет». Неужели именно этого и добивалась Ирка, выводя буквы в письме, — свести мать в могилу? Врачи строго-настрого запретили Юлии Максимовне волноваться, следующий приступ она уже не переживет…

— Сердце и вправду стучит ровнее, — чуть позже призналась она Милане, лежа в постели, — но душа болит.

Аня несколько раз подходила к ней, спрашивала о самочувствии, та горячо убеждала, что все в порядке и вымученно улыбалась. Но Милана видела: жизнь женщины висит на волоске. Внезапно захотелось обнять ее, но она сдержала глупый порыв. Одно поняла точно: Юлию Максимовну она смогла простить до конца. А вот Ирку… Подошла к окну и задумчиво посмотрела вниз. Почему-то возникло ощущение, что сестрица околачивается где-то поблизости и со своей привычной злобой смотрит в окна родительской квартиры. Да, именно злоба разъедает ее сердце подобно ржавчине; сначала понемногу, а теперь все быстрее и быстрее.