Малайсийский гобелен - Брайан Олдисс

— Среди дикарей тоже могут быть ученые. Когда я наблюдаю бой быков, то верю, что эти животные обладают огромной мудростью, иногда просто чудовищной… Говорят, что охотники, которым доводилось убивать древнезаветных зверей, таких как тиранодон или кинжалозуб, уверяют, что в момент убийства им противостоит воистину неизмеримая мудрость.

— Я, пожалуй, пойду навещу своего старого ученого отца. Это недалеко отсюда. Он так много знает и однако никогда не уезжал из Малайсии.

Мандрил забренчал нам вслед серебряной цепочкой.

— Убить кинжалозуба — это предел нервного возбуждения. Когда они спариваются, самец охватывает своим огромным хвостом горло самки, в знак своего согласия и желания. Иногда он душит ее в процессе акта.

— Смерть во имя любви среди животных так же, как и у людей, считается актом высокого благородства. Я обязан пойти к отцу. Перед моим полетом на воздушном шаре он прислал письмо, полное жалоб. Он очень болен.

— Старики всегда болеют. Брось ты это. Ты когда-либо желал убить кинжалозуба, де Чироло?

— Я всегда хотел испытать как можно больше в этом мире. Но только не охоту на кинжалозуба. Возможно, я больше похож на отца, чем раньше представлял. Он тоже искал пути, чтобы испытать…

— Оставь тему родителей, у меня есть собственные. Послушай, пообедаем у Жерсента. Он обещал напоить нас в стельку.

— Мне бы лучше навестить своего отца сначала. Он очень расстроится, если я приду пьяным.

— Да, конечно. Старики всегда расстраиваются. Поэтому нужно выпить.

— Ты прав, но, тем не менее, я пойду. Я очень давно не навещал его.

— Не торопись. Вспомни, какие погреба у Жерсента, отмени свое решение, хотя бы на неделю или две. К тому времени, если повезет, твой старик уже покинет этот бренный мир. Пойдем к тому павильону, взглянем на некоторые картины. Там ты увидишь много любопытных вещей. И картины про спорт тоже.

Совсем рядом слышались музыкальные переливы падающей воды. Отец старого герцога когда-то нанял великого конструктора Аргентуаля, который спроектировал фонтаны, шлюзы, водопады, придававшие неповторимую красоту окружающему дворец парку. Когда мы подошли к мраморной лестнице, ведущей в картинную галерею, к нежному шуму воды добавились еще звуки струн. Галерея была построена в восточном стиле с изогнутым карнизом.

У подножия лестницы четверо садовников копали землю. Они аккуратно в ряд высаживали экзотические деревья. Один из садовников был очень стройным. Я подумал, что это, возможно, был тот самый Хотебоу, сыгравший столь печальную роль в моих делах.

На верхней площадке лестницы в окружении бронзовых монстров играли на музыкальных инструментах две женщины: девушка — на мандолине, а женщина постарше — на виоле. Они исполняли замечательный итальянский танец форлана, старинную мелодию которого они весело подхватывали друг у друга. Их лениво слушал прислонившийся к колонне мужчина, одетый в вельветовую куртку и лосины. У него была грузная и неуклюжая фигура. На нем была шляпа с перьями и маска животного. Он постукивал ногой в такт музыки. На наше появление он не обратил никакого внимания.

Разрушительное действие времени было хорошо заметно на старшей исполнительнице. Волосы ее давно поседели, а на коже проступали пигментные пятна. У нее был двойной подбородок, как у ящерицы, а линии рта начинали терять свою четкость.

Ее юная компаньонка была еще почти девочкой, но с оформившейся фигурой. Голову украшали золотистые волосы, хотя мне показалось, что их цвет не был натуральным. Толстый слой пудры и румян в ярком солнечном свете производил неприятное впечатление. От этого ее кожа казалась безжизненной. Судя по манерам и одежде, ее можно было бы принять за одну из куртизанок герцога. Когда мы приблизились вплотную, она вызывающе посмотрела на нас, не прекращая играть на своем инструменте. Взгляд ее был надменный и холодный. Она играла для человека в маске животного.

На куртизанке было платье из серебристо-белого шелка, слегка запачканное у кромки, из-под которой выглядывала изящно обутая ножка. Шею обтягивало кружевное ожерелье; красно-коричневый жакет великолепно облегал элегантную грудь. Ясно, что это не было повседневной одеждой даже при дворе герцога. Несмотря на красоту девицы, я не удостоил ее вниманием, а направился к картинам, которые были расположены под низкой колоннадой. Кайлус остановился, чтобы рассмотреть девушку и послушать музыку. Я обошел его и вступил в холодную тень.

Все это время человек в маске животного не проявлял к нам никакого интереса.

Герцоги Ренардо в своих военных походах и путешествиях собрали большое количество экзотических предметов. Наиболее ценные экспонаты украшали дворец. Остальные находились в павильонах.

Так как наша труппа должна была поставить комедию «Фэбио и Албризи» на свадьбе Смараны, мне необходим был костюм для роли. Я надеялся, что картины герцога подскажут мне нужный стиль одежды.

Главным достоинством гения, построившего этот павильон, была любовь к контрастам. Он замыслил такую перспективу своих колонн и двориков, что один их ряд выходил на ступеньки, где играли женщины, и на пасторальный пейзаж за ними; тогда как противоположный открывал вид на поросшие папоротником развалины старого дворца и великолепные постройки герцогской резиденции в стиле барокко позади них. Эти два контрастных единения природы и искусства нашли свое отражение в полотнах, украшающих стены.

— Взгляни на всю эту красоту, — сказал я. — Столь громадное сооружение вместилось лишь в небольшую часть этих картин… Как я люблю искусство, драму, оперу, музыку и все то, что вставляет суть нашего мира и внутреннего мира создателя! Все это просто замечательно, даже если это и декадентский век…

В моей памяти все еще не поблекли воспоминания о прекрасном времени, проведенном в горах вблизи Хейета, о наших беседах и, конечно, о любви. Также должен признать, что я пытался произвести впечатление на Кайлуса. Он меня изрядно достал со своей болтовней о быках и трахающихся кинжалозубах.

— Мы живем в двойственном мире, но мир создателя — это особый привилегированный мир…

— Кончай, де Чироло, — проговорил Кайлус. — Сейчас ты начнешь хвастаться, что читаешь книги.

— Ну нет, книги я оставляю отцу. Он их пишет. Музыка, живопись и, конечно, пьесы, все создания искусства…

— Тише! А то в штаны наложишь.

Он положил мне на плечо руку, тихо напевая в такт звукам мандолины. Он без интереса осматривал картины, определенно думая о чем-то своем.

— Это маленькое нарумяненное создание с мандолиной… Прекрасно играет. Она смело смотрела на меня. Ты не мог этого не заметить.