Кремлевский опекун - Александр Смоленский

– Из собственноручного признания подсудимого, – веско, но совершенно спокойно, так как инициатива осталась за ним, возразил обвинитель, даже не сдвинувшись с места. Подчеркнуто галантно он положил два листочка, которые держал в руке, на зеленое сукно председательского стола.

Зуева начала читать.

– Чтобы этот документ ни содержал, его нельзя приобщать к делу, – попытался по инерции протестовать Бахтин, обращаясь больше к присяжным, чем к судье.

– Успокойтесь, Борис Фиратович. Против чего вы, собственно, протестуете? Суд еще не ознакомился с документом, а вы только мешаете. Прошу, вернитесь на свое место.

– И не подумаю, – твердо заявил Бахтин, гордо тряхнув седой головой. – Документ, появившийся в ходе разбирательства непонятно каким путем, не может быть приобщен к делу.

– Дайте ознакомиться народу. Читайте вслух! – потребовал староста присяжных Алмазов.

«Ну и дела», – только и успел подумать Багрянский, сознавая, что произошло что-то неладное. Он сидел в будке киномеханика на сей раз с журналисткой.

– Вы что-нибудь слышали об этом? – Губы Марины почти вплотную приблизились к его уху.

Багрянский отрицательно мотнул головой, на какое-то мгновение сбитый с мыслей ароматом ее духов. Нет, все-таки здесь, на Валдае, дамы так не благоухают. Чем только приходится заниматься?!

Тем временем Зуева закончила читать документ, и лицо ее посерело до цвета давно не крашенных стен Дома культуры. Немного поразмыслив, она вернула бумаги прокурору и, не глядя в сторону Бахтина, тихо сказала:

– Считаю необходимым, чтобы стороны вновь допросили подсудимого Сироткина. Вы первый, Виталий Титович.

Услышав свою фамилию, Дима покорно двинулся для дачи свидетельских показаний.

– Подсудимый Сироткин, это ваша подпись? – Гришайло почти ткнул последней страничкой документа в лицо Сироткина.

– Моя, – после секундного изучения ответил парнишка.

– Вы всегда читаете документ, прежде чем его подписать?

– Всегда. Но я редко подписываю документы.

– Только в материалах дела есть несколько десятков ваших подписей, подсудимый, – укоризненно заметил обвинитель. – Так что не кокетничайте. Вам предъявить ваши подписи?

– Ах, эти? – Скосив глаза, Дима посмотрел на одну из бумаг, которой тряс в это время перед ним Гришайло. – Да, тогда я подписывал много бумаг.

– Отлично. А вот заключение экспертизы, что все подписи здесь идентичны той, что поставлена под этим документом. Прошу суд и защиту ознакомиться с документом.

Секретарь суда сначала показала упомянутую бумагу защитникам, а затем передала его судье.

– Вы обратили внимание, уважаемая Екатерина Степановна, на дату данного заключения? – громко, чтоб было слышно судье и прокурору и конечно же присяжным, спросил Бахтин свою молодую коллегу.

– Извините, не успела, я прочла только сам документ.

– Ну и умница, – с тонким, едва уловимым сарказмом похвалил ее мэтр. – Обращаю ваше внимание, что оно составлено в понедельник, то есть всего лишь три дня назад.

«А я, дура, даже не посмотрела на дату», – поймала себя на этом проколе судья Зуева, готовая уже было вернуть заключение экспертизы обвинителю. Наверняка Бахтин не случайно обратил на это внимание.

Но защитник уже приготовился слушать дальше. Его больше интересовало, что содержится в самом признании Сироткина, с которым прокурор все еще не спешил его ознакомить.

– Позвольте теперь напомнить, подсудимый, суть вашего добровольного признания. А заодно удовлетворим интерес присяжных и зала. – Гришайло намеренно не упомянул Бахтина.

«Ничего, подожду», – сдержал себя адвокат.

– Надо знать Бориса Фиратовича: чтобы он не заметил и проглотил такую горькую пилюлю?! – так же на ухо Багрянский нашептал журналистке.

– А вы что, его знаете?

– Знаю, и преотлично.

– Тогда познакомьте. Только не так, как обещали пригласить на ужин.

– Виноват. Был, видимо, пьян. Прошу прощения, точно, был пьян. Но сейчас давайте послушаем, какой камень оказался у прокурора за пазухой.

В этот момент прокурор задал подсудимому очередной вопрос:

– Вы хорошо помните данное свое заявление?

– Извините, я не успел прочитать. О чем там речь? Я многое подписывал. В голове все перепуталось.

Прокурор ждал своего триумфа. Он ловко повернулся на каблуках и пристально вгляделся в лица присяжных.

– Вы делаете добровольное признание в том, что соблазнили гражданку Уфимцеву, воспользовавшись не только ее малолетним возрастом, но и... очевидной ее невозможностью оценивать свои действия и поступки.

– Она что, дура? – тихо спросила присяжная Заломова своего соседа справа Юрия Стронго.

– У тебя все дуры, – неожиданно обозлился он. – Правда, говорят иногда, что женщины отдаются по глупости. Но не по слабоумию же?!

– Подсудимый кается в том, что соблазнил Настю Уфимцеву, по своему умственному состоянию неспособную понимать, что с ней собирался сделать Сироткин. Впрочем, почему собирался? Совершил! – Обвинитель Гришайло счел нужным окончательно забить гвоздь по шляпку в сознание присяжных.

– Вы что-нибудь поняли? – растерянно спросила Заломова теперь уж Родиона Корниенко в надежде, что хоть он будет вежливее.

– Ты же только что слышала, душечка, глас прокурора, – степенно стал ей втолковывать старый приятель. – Хочешь – верь, а я не верю. Хороша получается семейка. Один насильник, другой бросил жену, а девчонка вообще оказалась слабоумной. Чушь, да и только. О времена, о нравы...

Багрянский из кинобудки видел, как Настя прижалась к Добровольскому, а он, в свою очередь, успокаивающе гладит девушку по руке, мнущей платочек. На ее лице не было ни тени испуга, ни возмущения. Лишь полное непонимание происходящего. Может, прокурор прав? Тогда все просто. С непонятно откуда взявшимся внутренним содроганием Лев тоже никак не мог уловить сути прокурорского удара. Что из этого признания следует?

Зато судья, как и Бахтин, прекрасно поняла, куда целил прокурор. Статья сто тридцать первая УК тем самым обретала подтверждение сразу по всем пунктам. А это в пух и прах развенчивало ореол возвышенной любви валдайских Ромео и Джульетты.

– Как я понимаю, прокурор закончил допрос свидетеля, – подвела собственную черту Зуева. – У защиты будут вопросы к подсудимому?

– Будут! – мрачно сказал Бахтин. – Ваша честь, не мог бы я задать вопрос стороне обвинения?

Гришайло удивленно поднял брови, а его бритая голова мгновенно покрылась испариной. От адвоката, судя по его виду, сейчас можно было ожидать всего что угодно.

– Позвольте полюбопытствовать, почему обвинение предпочло добровольное признание подсудимого элементарной медицинской экспертизе гражданки Уфимцевой?

– У нас тут не столица. Приходится экономить бюджетные средства! – не особо задумываясь, выпалил Гришайло.

– Но обвинение же изыскало средства на почерковедческую экспертизу? – не унимался Бахтин.

– Она в разы дешевле медицинской.

– Считаем мелочь, когда речь идет о судьбе сразу двух молодых людей. Господа, запомните ответ, – обратился он к присяжным.

– Да, дешевле, – повторил прокурор. – И зачем? Когда в деле имеется добровольное признание подсудимого.

Но защитник уже не слушал, он подошел к Сироткину.

– А вы, молодой человек, оказывается, мерзавец. Да еще какой!

Обалдевший от такого обращения Дима уставился на собственного защитника, которому за минувшую неделю уже привык доверять.

– Почему вы так со мной говорите? – в шоке спросил юноша.

– Потому! – жестко отрезал Бахтин. – Вы понимаете, что подписали себе обвинительный приговор?

Для достижения цели ему как раз был необходим шок подсудимого.

– Мне сказали, что это пустая формальность. Ведь то, что они называют соблазнением, мы с Настей называем любовью.

– Это не любовь! – словно он был на процессе обвинителем, а не защитником, возвысил голос Бахтин. – Какая это, к черту, у вас любовь, если вы воспользовались тем, что гражданка Уфимцева в силу своего умственного состояния не понимала, что делает, занимаясь с вами любовью.

– Я понимала. Я не слабоумная, как здесь на меня наговаривают, – тихо, но твердо неожиданно заявила с места Настя.

Защитнику это и было надо.

– Ваша честь, дабы не затягивать процедуру, прошу занести слова пострадавшей в протокол.

– Принимается, – согласилась Зуева. – Продолжайте.

– Ответьте, подсудимый, почему ваше признание оказалось столь запоздалым? – на сей раз миролюбиво спросил Бахтин. – Это во-первых. А во-вторых, я вам строго-настрого наказал ничего без меня не подписывать и ничего не заявлять. Судя же по дате экспертного заключения, события произошли уже в мою бытность в этом храме правосудия. Прошу прощения, в храме культуры и искусств.

– Это было еще до вас, – все еще словно находясь в прострации, едва вымолвил Сироткин.

– Говорите, когда именно? Назовите дату! Обстоятельства! Вас вызвали на допрос? – гвоздил вопросами своего подопечного Бахтин.