Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

Услыхав об ангеле, исцелившем мою прабабушку, вычегодские, не сговариваясь, со слезами на глазах, сбежались к нашему дому в большом количестве.

Мужик оглядев все нарастающую толпу, взял меня за плечо, быстрым шагом, решительно вытащил из прабабушкиного дома и, двигаясь в ту же сторону, откуда я пришла, увлекаемая знахарем, кинул взгляд назад. Вся толпа на почтительном расстоянии последовала за нами.

После недолгого напряженного молчания он сказал, зачем-то растягивая слова:

– А ведь знахарь-то я! И это я живу с сумасшедшею матерью в лесу, за Вилядью.

Я остановилась, потрясенно вглядываясь в него, нет, мужик не врал, глядел честно и открыто.

– Кто же тогда был со мной? Неужели все-таки, ангел?

Настоящий знахарь кивнул и настойчиво, даже требовательно заглядывая мне в глаза, спросил:

– А какой ангел, ты знаешь?

Я покачала головой. Он же оглядел на меня с удивлением:

– И что ты такое, раз сам Хозяин обратил на тебя внимание?

Я пожала плечами, не догадываясь пока, о чем, собственно, идет речь…

Это событие надолго выбило меня из колеи. И я замкнулась в себе, часто покидая поселок, забиралась на деревья, вглядываясь в небо, надеясь увидеть его, летящего высоко в облаках. Но видела, разве только во снах…

Прабабушка моя после чудесного исцеления выздоровела настолько, что даже никогда не простужалась. Ноги у нее не болели вовсе и до конца своей жизни, а прожила она до девяносто девяти лет, резво бегала в тайгу за ягодами и грибами, робила на огороде, плясала на поселковых танцульках и все норовила перепеть Петруся.

Петрусь? Перестал плакать и думать забыл о предательстве жены и друга, он выкинул их из своей памяти раз и навсегда. И на юбилей, когда ему стукнуло шестьдесят, взял да и женился, поразив всех вычегодцев, в самое сердце. Жена, ему под стать, легкая и веселая Зинява, вдовица, имела уже пятерых деточек. Петрусь моментально стал их любимцем и они, наперебой, спеша друг друга перекричать, моментально принялись называть его папкой. Частенько он рассказывал им об ангеле, и бережно вытаскивая из сундука жены одну из толстых книг, спасенных из церкви от ига большевиков еще матерью Зинявы, раскрывал и вместе с детворой пытался прочитать что-то, неумело складывая причудливые буквы в понятные русские слова. Он стал очень набожным и, молясь, вслух упоминал о чудесном видении ангела, не догадываясь об истинной сущности этого ангела, а самому Ангелу какое было дело до его молитв?.

Каланча

Он был очень высок ростом, медлителен и задумчив. Взгляд серых глаз всегда как бы подернутый слезой от постоянного пьянства, руки от вечного похмелья дрожат. С ним нелегко приходилось собутыльникам. И пока он, надолго задумываясь над вопросом, мычал что-то про себя, они уже хором нетерпеливо отвечали за него. Одно он делал хорошо – играл на гармони. Каланча тогда оживал, пальцы его переставали дрожать, глаза больше не слезились и он все норовил показать собутыльникам, какие переборы может взять, но никогда не брал, пьянство не давало ему повода похвастаться своими школьными успехами. Тогда он весь, сотрясаясь от желания, доказать свою правоту, лез в шкаф, рылся там посреди разнообразного хлама и ненужных, затасканных до дыр вещей, наконец издавал победный вопль и тыкал в нос сомневающимся папкой с грамотами и прочими бумагами о давних своих музыкальных достижениях. По его словам выходило, что он бы сейчас играл на большой сцене с оркестром народных инструментов, ходил бы в костюмчике и вообще… На вполне уместный вопрос, отчего же этого с ним не произошло? Каланча надолго замолкал, погружаясь все более и более в некое небытие, и уже не понимал, и не слышал, кто тут с ним рядом сидит, на его же диване, и кто пьет водку из его посуды, да и вообще понимал ли он тогда, где он и кто он? Можно было бы оскорбиться на такое странное поведение Каланчи, но собутыльники, давно привыкшие к нему, только махали руками и говорили между собой о своем, не забывая «освежить» стопочку за стопочкой…

Каланче не везло с женщинами. Они его жалели, но с ним не жили. Он пил горькую и много мычал, задумываясь над простейшими вопросами жизни. Рождались от Каланчи, неведомо как, дети и оставались сиротами при живом отце. Каланча умудрялся алиментов не платить. При всем этом, он питал нечеловеческую любовь к детям в огромном коридоре коммуналки. А жил Каланча именно в коммуналке, в большом четырехэтажном доме, построенном в Ярославле на Красном Перекопе, лет сто назад для рабочих табачной фабрики. Еще молоденьким, получил он комнату в двенадцать квадратных метров, обставил ее по минимуму и зажил, едва помещаясь на диване и подставляя под свои длинные нескладные ноги табуретку. Вечно, в его карманах для чужих ребятишек были заготовлены конфетки. Дети прибегали к нему, в его одинокую холостяцкую комнатуху, бесцеремонно съедали все пряники, выпивали чай и разрисовывали все чистые листки забавными рожицами. А Каланча умилялся… Время шло. Каланча пил, потерял работу и как-то подобрал на зимней улице замерзающую пьяную бабу, привел к себе в комнату, отмыл ее, накупил на барахолке одежонки. Баба осталась с Каланчой и никуда не уходила. Они пили вместе, шастали вместе, собирали бутылки, чтобы сдавать за деньги, так и жили, и оба были страшны и корявы, как страшна и корява темная ненастная осенняя ночь… Между тем, ползли месяцы, годы. И вот в один из осенних деньков в двери его комнаты, вдруг, постучали. На пороге Каланча увидел двух одинаковых парней. Оказалось, да, сыновья-близнецы, Владимир и Роберт, от первого брака, приехали увидеть своего родителя. Каланча затрясся, целые вихри непривычных эмоций захлестнули его в один миг. А сыновья осмотрели пьяненькую женщину, его самого, осмотрели с головы до пят, оставили подарки и уехали, унося за собой, целую жизнь и запахи дома, которого у Каланчи не было, а мог бы быть… Каланча всю ночь прорыдал. На следующее утро испытание продолжилось. К Каланче в комнату заявился паренек лет семнадцати. Оказалось, младший сын Сашка, которого он прижил со второй женой, приехал также узнать, что у него за отец такой, какой он? Оглядел страшную комнату с ободранными обоями и облупленным подоконником, оглядел трясущегося то ли от болезни, то ли от пьянства отца, хмыкнул, тряхнул головой, что с таким водиться, какой он отец? Так, папашка… И ушел, унес за собой целую жизнь и не переделанные с сыном скворечники, не сделанные вместе уроки, не забитые гвозди, не починенные краны, не, не… Давило Каланчу еще и то обстоятельство, что сын выучился на аккордеониста, а Каланча ведь в свое время был, куда каким музыкантом! Играл он, конечно же, но так, только для пьяных горлопанов разухабистые песенки, а ведь когда-то мог переборы такие выделывать пальцами, закачаешься! А сын-то, сын, оказалось, не просто музыкалку закончил, как в свое время, Каланча, но еще и в Гнесинку поступил! Серьезный парень! С ума сойти можно, рыдал Каланча, дико завидуя и уже отчетливо видя, как его сын, а не он сам сидит на сцене под лучами прожекторов и ловко играет вместе с оркестром. От этого видения стало Каланче совсем плохо с сердцем, и увезли сердечного в больничку. Там он долго и трудно лечился, удивленный собственной глупостью, что помешала ему жить нормально, как все мужики живут с женами и детьми всю жизнь? Пускай, одна семья была бы, пускай, но вырастить деточек самому. Эх, кабы знать, кабы не пить, кабы повернуть время вспять, кабы, кабы…

Ужасно смешные истории

Гомосапиенс – человек разумный; гомобухиенс – человек пьющий; бухосапиенс – пьянь разумная.

История первая

Пьяница Васька Глаголев шёл по вечерней улице. Он никуда не торопился. Его никто не ждал, жил он один, как и свойственно, в большинстве случаев пьющему человеку.

Васька выпил по собственным меркам совсем немного, всего лишь бутылку портвейна. На пути у него возник журчащий фонтан. Две статуи изображающие девушек буквально заворожили Ваську, так что он немедленно залез в фонтан. Через полчаса продолжительных объятий и объяснений с девушками он немного протрезвел, всё-таки ледяная вода фонтана оказала своё активное воздействие.

Мокрый, но счастливый и по уши влюбленный, Глаголев продолжил своё триумфальное шествие к дому. Народ на улице отсутствовал, по телевизору шёл хороший концерт. Одновременно с ним по другому каналу показывали чемпионат мира по футболу.

Но неожиданно перед Васькой возникла проблема. На перекрёстке пешеходных дорожек он увидел фигуру.

Одетая в белое, она держала перед собой большую черную свечу, которая страшно коптила и испускала чрезвычайно большие языки пламени. Фигура бормотала что-то нечленораздельное и раскачивалась.

Васька не отличался особой смелостью, поэтому постояв-постояв, решил обойти далеко, подальше непонятное для себя явление. Но только он повернул с намерением проследовать мимо, как фигура тоже тронулась за ним вослед. Пьяница ускорил шаги, и фигура ускорила, языки пламени от свечи превратились в факел. Васька, отбросив всякие сомнения, бросился бежать. Стук каблуков его ботинок явственно раздавался в вечерней тишине пустынных улиц. И только по временам из-за освещенных окон квартир доносились крики: «Гол!» и слышалась музыка концерта.