Никто нигде - Донна Уильямс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока я писала работу, поведение мое становилось все более и более странным. Свою работу я охраняла, как зеницу ока, и не показывала ему даже отрывков. В личных беседах, едва заходила речь о какой-либо связи моей темы с собственной жизнью, я становилась крайне уклончивой. Научный руководитель приставал ко мне с вопросами — я отвечала ему загадками. Было бы легче, умей я врать — однако любая ложь в моих устах больше сообщила бы о том, что я пытаюсь скрыть, чем о моей способности скрываться, убегать и прятаться.
Мой научный руководитель, быть может, был добрым человеком, однако, пытаясь преодолеть мою уклончивость, становился саркастичен и временами язвителен. Должно быть, его и удивляло, и забавляло то, что все саркастические замечания я пропускала мимо ушей. В других отношениях я была умна, но тонкие намеки и подколки оставались выше моего понимания. Наконец он это понял — и, оставив колкости, напрямую спросил, почему я не отвечаю на его вопросы. Он назвал меня «энигма». Придя домой, я посмотрела это слово в словаре.
Он очень старался меня разгадать — а я от него бегала, как только могла. Неверный мир, в который я погрузилась, не мог служить мне защитой; порой я спрашивала себя, не для того ли бросилась во все эти треволнения, чтобы хоть что-то почувствовать.
Быть может, о том же спрашивал себя и мой научный руководитель. Он заметил постоянные перемены во мне, ярче всего отражавшиеся в перемене костюмов. Однажды он спросил, замечаю ли это я сама.
Как и созданные мной «персонажи», одежда отражала мою личность — и постоянные перемены в ней.
Когда я была самой собой и мечтала исчезнуть — надевала что-нибудь простое, удобное и совершенно незаметное, ничего не сообщающее обо мне. Это было ближе всего к моей истинной натуре. В другие дни я одевалась консервативно, как человек, преждевременно состарившийся — это мое «я» пережило слишком много битв. А иногда, наоборот, являлась, разодетая ярко и вызывающе. Я входила в кабинет руководителя, словно ходячая картина или театр одной актрисы: у этого моего «я» не было чувств, которые можно задеть, или глубины, которой можно бросить вызов.
Забота и внимание научного руководителя не слишком помогли моей диссертации, но очень помогли мне самой. В этот период он был в моей жизни единственным бесстрастным зеркалом. То «я», что отражалось в его замечаниях, оставалось со мной, словно моментальные снимки в фотоальбоме, напоминая мне о том, кто я и где я.
Я боялась показывать работу научному руководителю, поэтому оттягивала написание и сдачу окончательного текста до самого последнего момента. С мастерством литературного хирурга я вычистила из своего диплома все богатство выражений. В нем не осталось ничего личного, кроме короткого посвящения. Яркие иллюстрации из жизни, которые я использовала для подтверждения своих тезисов, словно насмехались над моей полной неспособностью выражать публично собственные чувства. Диплом получился бесстрастным и стерильным, словно набор хирургических инструментов. Как обычно, в нем отражалась моя оторванность от «их мира» и тех частей самой себя, что, как мои «персонажи», вступали с «их миром» в какое-то общение.
* * *Тим снова начал ко мне заглядывать — старался спасти дружбу, которую я так безжалостно уничтожила. Мы отчаянно ругались, и, как правило, я выходила победительницей, хотя говорило это скорее о том, что мой страх был сильнее его страхов, чем о чем-либо ином. Мы уже начали сходиться вновь, но тут ко мне переехала Карен.
Был мой день рождения. Тим был приглашен на праздник. Кэрол, Карен и Тим стояли вокруг обеденного стола Карен, накрытого прекрасной старинной кружевной скатертью. Разлили вино по хрустальным бокалам, подаренным мне на двадцать первый день рождения. Подняли бокалы и чокнулись.
— С днем рождения! — раздалось хоровое поздравление — и вдруг все завертелось перед глазами. Донна застыла, словно во сне. Рот мой приоткрылся от изумления. Ведь я уже видела все это — два года назад, во сне, точно так, как сейчас!
Стоило Кэрол вообразить, что она более или менее нормальна, как мир ее вновь рухнул. Право, странно, как это повторялось снова и снова.
* * *Закончился последний год учебы в университете. Мне хотелось бы продолжать учебу, но, с другой стороны, слишком велик был страх перед долгими и прочными отношениями. Тем более, что в последнюю неделю мой научный руководитель, кажется, начал понимать, какова я на самом деле.
Не знаю, что он понял, когда я преподнесла ему прощальный дар — туманное по смыслу стихотворение. Нервничала я страшно. Для меня это был огромный шаг ему навстречу. Этим стихотворением я хотела отблагодарить его за интерес ко мне, терпение и поддержку. В нем я пыталась объяснить ту вечную дилемму, в которой жила и которую пыталась преодолеть. Он принял мой дар с благодарностью. Я от всей души желала бы, чтобы он проявил побольше равнодушия: мне по-прежнему трудно было выносить благодарность или похвалу.
Будущего я боялась страшно. Во время учебы мне приходилось работать волонтером в самых разных местах. Это дало мне опыт конкретной социальной работы в областях, связанных с моим обучением, и возможность претендовать на «профессиональную» работу. Я решила искать место социального работника. Личных и профессиональных рекомендаций у меня было немало, и резюме выглядело довольно впечатляюще. Скоро мне предложили сразу два места, так что я могла выбирать. Одно предполагало работу с детьми — этим мне уже случалось заниматься. Другое — в приюте для бездомных. Его я и выбрала.
* * *Дэвид был одним из сотен людей, встреченных мною на новой работе, но меня он поразил как самый неприкаянный. Он был со мной одного возраста, но если я старалась вытащить себя из болота — он, наоборот, отчаянно туда стремился. Для меня он, должно быть, символизировал меня саму в самом безнадежном состоянии. Вышел на авансцену Уилли со своим вечным стремлением оберегать и защищать, и я почувствовала, что наконец-то смогу сыграть на практике роль Мэри. На дверях моего кабинета висело приглашение заходить в любое время, чтобы поговорить о надеждах, страхах и мечтах, которые столь многие из наших «клиентов» день изо дня топили в выпивке. Дэвид говорил, что этот кабинет стал для него вторым домом — и Уилли расцветал от гордости.
Других сотрудников центра мой подход смущал. Мне говорили, что я все делаю неправильно — мои показатели в работе с клиентами за две недели выше, чем у других социальных работников за целый год! Мало того: они настаивали на том, чтобы я больше общалась с коллегами, в частности, чтобы весь обеденный перерыв проводила в комнате для персонала. Неписанные правила Уилли никогда не уважал — так что через две недели он ушел с этой работы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});